Наша вахтерша тетя Нюся, скинь ей годков сорок, отучи от привычки любой разговор начинать фразой «А почем это?» и вели ей решением партбюро прочесть десяток книг об экзистенциалистах и «новых левых», без особого труда справилась бы с заданием, на которое меня благословил сам Юрий Владимирович, покровитель искусств и талантов, а по совместительству ГПСНС — Главный Провокатор Страны Недоразвитого Социализма. Деньги, общественная безопасность, налаженный быт и комфорт, отсутствие необходимости вставать в семь утра по будильнику, чтобы тащиться на службу в обществе таких же злых и невыспавшихся людей, полностью лишили всех гескинов в мире устойчивого социального иммунитета. Боже, неужели все они такие же остолопы, как этот развалившийся рядом со мной пенек? Неужели они не понимают, как это страшно — доверяться людям, которых не знаешь, открыто улыбаться, делиться сокровенным, не думать о последствиях сказанного просто так, от наплыва чувств или переизбытка презрения?.. Неужели им не вдолбили в школе, на улице, в институте или на службе, что за каждый промах когда-нибудь придется платить? А может, пока не поздно, сказать этому борову открытым текстом: «Слушай, дядя, ты, конечно, великолепно откормлен и вымыт, твоей породы хватило бы для выправления исковерканного генофонда всей Восточной Европы, Сибири и, возможно, братской Монголии, но все это, увы, мелочи по сравнению с заложенными во мне, как взрывчатка, неприятностями, которые омрачат остаток твоих дней, исковеркают твою незапятнанную репутацию и превратят тебя в парию. В мире, где ты живешь, связь с сатаной и связь с КГБ — синонимы. А я — это КГБ. Понял, папашка? А теперь — вали в свой первый класс, отвянь, не вводи в соблазн, побереги себя, возможно, ты еще проживешь лет десять и даже успеешь вручить свою фамильную обручалку очередной телке с портативным молокозаводом...»

— Валя, вам нехорошо? — на лице Гескина читалась трогательная отеческая забота.

— Могу ли я еще раз взглянуть на ваше прелестное колечко?

...Он спал, причмокивая во сне с какой-то детской незащищенностью. Очевидно, затянувшаяся оргия платонического жениховства на борту современного авиалайнера вконец утомила барона, и он прикорнул с сознанием исполненного долга, подперев седую породистую голову рукой, поросшей рыжеватым пухом и усеянной коричневыми пятнышками неумолимой старости.

Я представила себе, что лежу с ним в одной постели, и вздрогнула. Б-р-р! Уж лучше с Витяней, хотя ничего более страшного в тот момент я придумать не могла.

«Все, Валентина, прекрати паниковать!» — приказала я себе и попыталась сосредоточиться. Что, собственно, происходит? Что мне грозит? И чего я боюсь? Ну, лечу, лечу я в Буэнос-Айрес. Так это же замечательно! Никогда не бывала в Аргентине, посмотрю диковинную страну, в которую попасть и не мечтала, увижу новых людей, поброжу по выставкам, музеям, накуплю шмоток... Но почему же так гнусно на душе? Задание КГБ... Телевано... А если представить себе, что нет никакого задания? Просто нет — и все тут! Я ведь нигде не расписывалась, клятв не давала... Ну не нашла я вашего конгрессмена. Пыталась, но не смогла, тогда что? Уволят с работы? Деклассируют? Зарежут в моей собственной подворотне? Нет, конечно, я же не враг народа в конце концов! Ту тысячу долларов, которую дал мне Витяня, я верну. Всю до копейки. Господи, что я несу? Бред какой-то!.. Стоп! Надо разобраться с другого бока. Анализируй, Валентина, природу своей пакостности. Раз ты человек КГБ, значит, ни на что другое не способна, так? Допустим. Итак, что я собираюсь сделать? Передать рукопись заморскому парламентарию. Но что, собственно, в этом плохого? Я читала — нормальная антисоветчина, причем довольно талантливая. Так КГБ за такие задания Гонкуровскую премию вручать надо. Значит, где-то здесь скрыт подвох. А я — маленький винтик со стальной, лишенной мозгов шляпкой, какая-то деталь в пружине непонятной игры. Ясно, что Андропов и его команда что-то замыслили, а меня используют в качестве подставки. Что же они замыслили? Если я разберусь в этом, то смогу что-нибудь придумать, выкрутиться, а уж потом, разыграв дурочку, каковой они меня, видимо, и считают, вернусь в Москву с чувством глубокого удовлетворения. «Казнить нельзя помиловать», — вспомнила я пример без знаков препинания и подумала, что все не так уж страшно. А если взять и честно пойти к этому Те-левано, сознаться во всем, отдать рукопись, и пусть он сам ломает свою интеллектуальную башку?..

— Стоило мне на минуту вздремнуть, как вы вновь окунулись в свои проблемы... — Гескин потянулся и взглянул на свой «роллекс». — Через три часа приземляемся.

— Вы часто летаете, барон?

— Всю жизнь.

— И ни разу ваш самолет не терпел аварию при посадке?

— Какие странные мысли, Валя! Нет, конечно.

— К сожалению, мой тоже...

Гостиница «Плаза», куда нас с бароном привез на оливковом «мерседесе» один из распорядителей симпозиума, располагалась на авениде Флорида, в самом центре Буэнос-Айреса.

— Открытие — завтра в десять, — сказал на прощанье распорядитель, молодой симпатичный парень с алым тюльпаном в петлице приталенного зеленого пиджака. — В «Плазе» живут практически все участники симпозиума. Автобус будет подан в половине десятого. Будьте так любезны, господа, не опаздывайте...

Гескин выглядел уверенно и импозантно. По-хозяйски оглядевшись в гигантском мраморном холле, он пожал мне руку и сказал:

— Валя, я даю вам ровно полтора часа. А затем мы поедем в одно потрясающее местечко, где я намерен угостить вас самым экзотическим обедом в мире. Не отказывайтесь, помните, что вы — советская журналистка и вам просто необходимо знать нравы буржуазного общества. Хотя бы для того, чтобы убедительнее рассказывать своему читателю, как оно разлагается изнутри...

Мальчик в красной ливрее и кокетливо сдвинутой набок шапочке, очень похожей на турецкую феску, торжественно проводил меня до двери номера 1921, открыл дверь ключом и сказал на хорошем английском:

— Располагайтесь, мэм...

Номер был прекрасен: просторная гостиная с изящной современной мебелью, ошеломительная ванная, небольшая спальня, в центре которой на постаменте возвышалась почти квадратная кровать, застланная шелковым покрывалом. Я осторожно села на краешек, почувствовала вдруг всю тяжесть навалившихся на меня испытаний, сбросила туфли и рухнула навзничь на постель, широко раскинув руки. На потолке я увидела симпатичную, хорошо сложенную даму во цвете лег с разметавшимися светлыми волосами. Если еще убрать тени под глазами и глубокую складку на высоком лбу, то ее вполне можно было бы назвать эффектной и даже красивой. Потом до меня дошло, что это я сама: в потолок было вмонтировано огромное зеркало.

«Где же ты, мой ласковый и продажный друг? — подумала я о своем редакторе. — Если бы не ряд новых обстоятельств, нам было бы весьма недурно здесь, на этой царской кровати. Я ведь знаю, почему ты осчастливил меня своим постоянством, почему мы кочевали с тобой из постели в постель почти шесть долгих лет: я никогда не признавалась тебе в любви, не предъявляла претензий, не спрашивала шепотом: «А что потом?..» Я была для тебя удобной во всех отношениях бабой. Порцию секса? Угощайтесь, мой принц! Имеете желание побрызгать интеллектом? Бога ради, брызгай на здоровье — затаенное дыхание и восторг в глазах гарантируются. Может быть, охота пожаловаться на тяготы жизни? Вот грудь моя, уткнись в нее, хоть всю обрыдай — я ведь могила...»

...Я сияла платье, стянула чулки, в одной комбинации подошла к полураспахнутому окну и взглянула поверх изумрудного парка с яркими красочными цветниками, поверх верхушек джакаранды, ощущая легкое дыхание теплого ветерка. Внизу зеленым ковром расстилался Буэнос-Айрес — огромный, красивый, яркий, таинственный. Все вокруг казалось изумительно легким, воздушным. Только я одна не вписывалась в это великолепие. На какое-то мгновение почудилось, что у меня начинается раздвоение личности. Словно это не я, Валя Мальцева, преданная, оболганная, сломленная угрозами и шантажом, стою у окна в пятизвездочном отеле и взглядом Наполеона обозреваю один из красивейших городов мира, а мой бестелесный дух — та семнадцатилетняя девчонка, которая жила в мире добра и иллюзий. Господи, как давно все это было! Знать бы тогда...