Пиджак Гескина висел на спинке стула. Я вытащила из внутреннего кармана добротный, крокодиловой кожи бумажник и тщательно исследовала его содержимое. Так... Кредитные карточки... Господи, сколько их! С таким количеством «Виз», «Мастер-кардов» и «Дайнерс-клабов» мой причмокивающий, как упырь, гость мог пользоваться неограниченным кредитом даже у архангела Гавриила. Водительские права... London, United Kingdom... Все верно, действительно англичанин, душу я его... Фунты, доллары, песо... Визитная карточка... Чья это?.. Сэр Дэниел Тойнби, Йоркшир... Не знаю такого, дальше... Какая-то квитанция... Счет за обед в «Жокей-клубе»... Все?

Осторожно, опасаясь разбудить Гескина, я сунула бумажник на место и задумалась. А что, собственно, я ожидала найти? Удостоверение полковника КГБ? Служебный пропуск на Красную площадь? Мандат делегата двадцать четвертого съезда КПСС?

«Так, девушка, спокойнее! Ты ищешь хоть какую-нибудь зацепку? Московский адрес, имя издателя где-нибудь в Горьком или Куйбышеве, вырезку из советской газеты? С собой он такие вещи таскать не будет. Следовательно?..» Я поняла, что избежать самого неприятного — вылазки на территорию противника — не удастся.

Взяв со стола грушу с ключом Гескина, я еще раз взглянула на спящего, убедилась, что эротический настрой его сновидений сменился явно порнографическим, и тихонько вышла в гостиничный коридор...

Гескин жил на двенадцатом этаже. Секунду-другую я размышляла, спускаться ли на лифте или воспользоваться лестницей, и остановилась на первом варианте. К счастью, бесшумно разъехавшиеся створки скоростного лифта открыли передо мной совершенно пустую кабину, напоминавшую зеркалами и красной ковровой обивкой будуар опереточной дивы тридцатых годов. Было еще не очень поздно, но, вполне возможно, мне просто везло. Я старалась не волноваться, то и дело напоминая себе, что я в Буэнос-Айресе, а не в московской гостинице «Юность», где перед каждым лифтом сидит кондовая церберша, запрограммированная великой Системой всего на один вопрос: «Вы к кому?» и только на один ответ: «Не положено!».

Коридор двенадцатого этажа был пустынен, как витрина винно-водочного отдела в мытищинском гастрономе наутро после получки. Стараясь придать своей походке непринужденную грацию скучающей шлюхи, разыскивающей вожделенную дверь с номером знакомого денежного мешка, я потопала по красной дорожке, небрежно поглядывая по сторонам. Остановившись возле номера Гескина, оглянулась. Коридор был по-прежнему пуст, словно все обитатели «Плазы» решили провести эту ночь на моей кровати, вместе с Гескином.

Ключ неслышно повернулся в замке, дверь отворилась, я вошла в полутемное пространство.

«Он внезапно ощутил резкую боль в затылке, словно на него обрушилась тяжелая бронзовая люстра, и без сознания повалился на пол...» — вспомнила я весьма некстати застрявшую в памяти фразу из какого-то детективного романа, кажется, Рекса Стаута.

«Дочка, почему ты так много читаешь? — я услышала голос мамы совсем близко, словно она, решив взять риск на себя, опередила мои намерения и самостоятельно проникла в номер Гескина. — Восемьдесят процентов информации, почерпнутой тобой из книг, — мусор, который потом никаким пылесосом не вытянешь...» Господи, неужели всю жизнь мне суждено соглашаться с этой женщиной, любящей на расстоянии и всегда ворчащей вблизи?

Я нашарила на стене прихожей кнопку и зажмурилась от потока хлынувшего света. Открывшаяся картина была настолько впечатляющей, что я вдруг ощутила, как по моим щекам скатываются слезы. Вообще я весьма болезненно реагирую на роскошь. Помню, в детстве у меня были какие-то проблемы с гландами, и мама, панически боявшаяся любой хвори, схватила меня в охапку и поволокла к какому-то московскому светилу отоларингологии. Когда горничная ввела нас в приемную, я огляделась и тут же расплакалась: вид массивной кожаной мебели, корешков старинных книг, немыслимые завитушки антикварных бра и глянцевые блики китайского фарфора подействовали на меня гнетуще, хотя я испытывала тогда лишь восторг, переполнявший спартанское сознание мытищинской девчонки. Профессорская приемная запечатлелась в моем сознании навечно. И только теперь, оглядевшись в чертогах Гескина, я поняла, что воспоминания детства были столь же убоги, сколь и наивны. Барон, как выяснилось, снимал королевские апартаменты, в которых я бы с удовольствием провела остаток жизни, если бы не криминальный характер моего визита и не рабоче-крестьянский моего происхождения.

Номер был двухэтажный: мраморная винтовая лестница вела, по-видимому, в спальню барона. Стараясь ступать неслышно, я пересекла огромную гостиную, уставленную мебелью викторианской эпохи и увешанную картинами Констебля (проверять их подлинность у меня не было ни времени, ни настроения, ни, по правде сказать, соответствующей квалификации), и поднялась наверх. Здесь тоже был холл, уже поменьше. Старинный бронзовый светильник согнулся в низком

поклоне над изумительном красоты журнальным столиком — затейливо выполненные перламутровые инкрустации разных оттенков, но в одной цветовой гамме.

«Заснуть бы, — с неожиданно нахлынувшей тоской подумала я — и проснуться дома, на своей ободранной тахте, покрытой застиранным гэ-дэ-эровским пледом. Черт с ним, пусть даже с моим продажным другом, но дома, дома!»

Одна из четырех дверей, окружавших маленький холл, вела в спальню. Я обнаружила ее со второй попытки. Половину внушительных размеров комнаты занимала царская кровать с резными деревянными спинками на гнутых ножках. Вещи Гескина — два объемистых чемодана свиной кожи и дорожный портплед из черной лайки находились здесь же, на специальной багажной тумбочке.

«Ну-с, — безуспешно борясь с подлой дрожью в коленках, сказала я себе, — приступим с Божьей помощью!»

И тут же вспомнила об отпечатках пальцев.

«Вот дура! Перчатки!» Я мысленно обшарила весь свой нехитрый багаж и, вспомнив, что перчаток там все равно нет, замандражировала еще сильнее. Беспомощно оглядела комнату. Ванная! Ну конечно! Я ринулась в королевство гигиены, мрамора и одуряющих запахов лаванды и французских одеколонов, практически не уступавшее по размерам спальне, и, схватив с крючков два полотенца, вернулась обратно. Обмотав ладони мягкой махровой тканью, я осторожно подняла крышку верхнего чемодана. Вещи барона были уложены слишком аккуратно для неженатого одиночки. Преодолевая брезгливость, я попыталась нащупать дно чемодана, однако «перчатки» из махровых полотенец превратили мои руки в манипуляторы робота — неуклюжие и ничего не чувствующие. Был момент, когда я уже собралась плюнуть на всю эту авантюрную затею, но страх и упрямство победили: необходимо было довести дело до конца. Скорее интуитивно, нежели повинуясь логике, я потянула к себе довольно тяжелый портплед и раздернула широкую плотную «молнию». Господи, сколько там было отделений, кармашков, целлулоидных секций! Отшвырнув совершенно бесполезные полотенца, я вытащила из коробки на тумбочке салфетку и, обернув ею большой и указательный пальцы, потянула вбок «молнию» одного из боковых карманов. Две чековые книжки в сафьяновом переплете... Блокнот... Два «паркера» с золотыми перьями... Тяжелая серебряная зажигалка в виде подковы... Несколько фотографий... Так, посмотрим... Барон собственной персоной на вороном коне, в лихо заломленном на затылок жокейском кепи... Безукоризненно одетая дама средних лет с довольно смазливой физиономией... Типично британский трехэтажный особняк на фоне высоченных вязов... Брыластый бульдог, нахально разлегшийся на пышной софе... Молодая женщина, внешностью...

И тут со мной произошло то, что происходит, когда, перематывая магнитофонную ленту, резко нажмешь на кнопку «стоп». То есть — я взвизгнула, дернулась и замерла: на фотографии была изображена... я. Самое смешное заключалось в том, что

я хорошо помнила этот любительский снимок: еще на пятом курсе, в день одной из наших редких вылазок на пленэр, меня, в гордом одиночестве прислонившуюся к русской березке, щелкнул Женя Углов, мой однокурсник и хороший друг, который теперь работал собкором «Гудка» не то в Швеции, не то в Дании. Как могла эта фотография попасть к Гескину? Каким местом все это касалось пожилого британского толстосума, эстета и селадона? Я стала вспоминать свой фотоальбом. Возможно, те самые мальчики с Лубянки, которые возили меня к Андропову, порылись и там? Может быть... Тогда... Тогда все мои рассуждения правильны и Гескин каким-то образом связан с «конторой»...