— Ты словно жалеешь, что тебя в этом списке нет.

— А вот здесь ты не права, Валентина, — он легонько отстранил меня и взялся за ручку двери. — Как раз наоборот. В этом списке есть и моя фамилия. Даже порядковый номер могу назвать: две тысячи семьсот шестьдесят четвертый.

Разговор с другом-редактором в прихожей моей кооперативной квартиры на Масловке перевернул всю мою жизнь, хотя тогда я этого, конечно, не понимала. «Не сотвори себе кумира», — прекрасно сказано, но, увы, не про нас, не про мое поколение. Мы не могли (да и не хотели) жить без кумиров. Но — кумиров новых, современных, мыслящих легко, раскованно, оригинально. Помню, с каким упоением, мечтая о журналистской славе, мы зачитывались в университетские годы американской публицистикой Валентина Зорина, блестящими, тонкими, метафоричными эссе Мэлора Стуруа из Англии и репортажами молоденького Игоря Фесуненко из далекой, казавшейся в те годы нереально-фантастической Бразилии, бесподобной «Веткой сакуры» Всеволода Овчинникова, открывшей нам глаза на современную Японию, и «Британией глазами русского» — великолепным социально-психологическим исследованием Леонида Осипова...

Да, повзрослев, дети, рожденные после войны, стали мало похожи на своих высокоидейных родителей. Нам было радостно сознавать, что наши кумиры не имели никакого отношения к сталинским лагерям, к массовым репрессиям, что они никогда не воспевали Кагановича и Микояна, Хрущева и Брежнева, Косыгина и Подгорного...

И вот теперь, благодаря минутному откровению моего преуспевающего шефа, я увидела своих любимцев в совершенно ином свете. И мой мир, словно пластилин в натопленной печи, стал плавиться и оседать.

...Я сидела в полном отупении, ничего не воспринимая, автоматически реагируя на вопросы и реплики коллег, когда в наш отдел вошел редактор, бросил свое неизменное «Привет!» и направился к моему столу.

— Это тебе, Валентина, — он бухнул передо мной толстую книгу. — Прочти, осознай и сделай рецензию. На все про все — неделя.

Я взглянула на обложку. «На «козле» за волком», Юлиан Семенов. Открыла оглавление. Боже, какие страны: Таиланд, Вьетнам, Индонезия, Филиппины, Япония, Китай, Афганистан... И везде он побывал, этот всезнающий писатель-журналист-сценарист-эссеист-исследователь-историк. Со всеми встретился, провел все аналогии, расставил все точки... Попади ко мне эта книга днем раньше, до поразивших меня «откровений» шефа, — я бы зашлась от восторга, плюнула на все и, завалившись на узенькую тахту, проглотила бы эту новинку, этот журналистский бестселлер по-советски — на одном дыхании. А сейчас я смотрела на хорошо изданный путевой дневник Семенова и думала только об одном: неужели и этот мой любимчик сотрудничает в КГБ? Неужели эта непривычная свобода стиля, раскованность мысли, дерзость и масштабность гипотез, весь этот плейбойский, расхлябанный и потому особенно подкупающий нигилизм — не что иное, как санкционированный каким-нибудь полковником или генералом интеллектуальный прорыв в головы таких романтических дур, как я?

Я сняла трубку внутреннего телефона и, дождавшись редакторского «Да?», спросила:

— У вас есть пара минут? Мне необходимо обсудить с вами детали рецензии...

Он сидел в своем стильном кабинете, окруженный полупустыми книжными стеллажами и сувенирами из редакций братских соц-изданий, как памятник самому себе — живое воплощение лозунга о кадрах, которые решают все.

— Только один вопрос: в том списке была фамилия Сеикевича?

— В каком списке?

— В списке очередников на «Жигули».

— Генрика Сенкевича?

— Юрия.

— Это как-нибудь связано с рецензией на книгу Семенова?

— М-м-м, в каком-то смысле.

— Да.

— Спасибо.

— Не за что.

...Много позже я поняла, что план действий созрел у меня в тот момент, когда я тупо разглядывала новую книгу Семенова. Это был подсознательный, «подкорковый», как выражается наш фотокор Саша, план, в соответствии с которым я, Валентина Мальцева, завотделом литературы и искусства комсомольской газеты, только номинально оставалась существовать в рамках штатного редакционного списка и еженедельного плана сдачи материалов. По сути же я разом взвалила на себя совмещенные обязанности прокурора и адвоката, чтобы, в зависимости от результатов моего личного расследования, стать впоследствии тем или другим.

Возможно, кому-то мой план показался бы надуманным и авантюрным. Какая, в конце концов, разница, является ли тот или иной журналист или писатель платным (бесплатным) стукачом (осведомителем, консультантом, рецензентом) такой монументальной организации, как Комитет государственной безопасности СССР? Но для меня ответ иа этот вопрос имел принципиальное значение.

Вы спросите, почему я решила начать с Сенкевича? Да потому, что если согласиться с версией составителей книги «КГБ» (а я поначалу восприняла эту информацию именно как версию, и не более), то вся фантастическая, смахивающая на волшебный сон, история взлета этого человека свидетельствовала в пользу американцев. Посудите сами: обычный врач, каких тысячи, выпускник ленинградского мединститута, в один прекрасный день становится легендарной личностью. Как, по каким принципам отбирали Сенкевича в экспедицию Хейердала? Ситуация была идеально «номенклатурной»: у прославленного норвежского исследователя возникает идея создания интернационального экипажа смельчаков-мореходов. На долю СССР выпадает делегирование в состав экспедиции врача. Где это решалось? Кто сделал окончательный выбор? И почему он пал на никому не известного Сеикевича? Эти и ряд сопутствующих вопросов я занесла в свою записную книжку, твердо зная, что не успокоюсь, пока не получу ответа иа них.

Войти в контакт с Сенкевичем тогда, в 1977 году, было очень непросто. Знакомство со знаменитым путешественником (плюс обаятельная внешность, природная интеллигентность, ясный ум) привлекало многих. Не один десяток «львиц» высшего московского света мечтал залучить прославленного члена экипажа «Ра» в свои салоны. Меня же не устраивало ни стандартное интервью, ни, скажем, встреча на людях. Чтобы сделать первый шаг в моем расследовании, необходим был разговор наедине, причем, желательно, в располагающей к откровенности обстановке.

Я проанализировала всю доступную мне информацию о Сенкевиче, нашла людей, хорошо знавших этого человека, по крупицам собрала сведения о его характере, привычках, круге друзей и подруг и — пришла к выводу, что мои шансы «исповедать» Сеикевича практически равны нулю.

Оставался, правда, один вариант, но настолько авантюрный и чреватый такими непредсказуемыми последствиями, что я с ходу его отбросила. Однако по мере того как мои бесконечные раздумья все больше становились похожи на манию, я начала постепенно склоняться к этому сумасшедшему замыслу: инсценировать звонок Сенкевичу из КГБ, пригласить его на «конспиративную квартиру», придать этой встрече (разумеется, если опытный ведущий «Клуба кинопутешествий» клюнет на такую приманку) максимально завуалированный характер и постараться извлечь из покорителя океанов либо подтверждение, либо опровержение информации, полученной от моего интимного друга-редакгора.

Я провела планерку с самой собой и проголосовала за это безумие абсолютным большинством.

Андропов ненавидел бессмысленное просиживание в служебном кабинете до первых петухов, когда сонная одурь наводит морок и даже затененный уютным зеленым абажуром свет режет глаза. Долгие годы он надеялся, что сталинский стиль работы аппаратчиков — сидеть на службе до тех пор, пока не погаснет окно «хозяина», изживет себя и канет в небытие. Ведь почти четверть века прошло, бренные останки Усатого, тайно вынесенные ночью из мавзолея и перезахороненные у Кремлевской стены, давно сгнили. Ан нет: поколение номенклатурных «сов», вымуштрованных при рябом тиране, передало своим наследникам маниакальную, благоговейную, почти религиозную слабость к полуосвещенным кабинетам, к огромным настольным лампам, к тяжелым гардинам, по которым скользили бессонные тени секретарей, носивших своим патронам крепкий чай, бутерброды и коробки «номенклатурных» папирос, к томительному мазохистскому ожиданию внезапного звонка «сверху» где-нибудь в четыре утра и к этому до боли в печени, до дрожи в коленках, до томительной вибрации в прямой кишке знакомому: «Слюшай, ты...»