– Не думает ли Копоний, что царь снюхался с чернью, чтоб подбить народ к смуте? – с нарочитой обидой спросил Антипас. Он жестом подозвал раба. – Николая! – бросил царь, и обратился к Квиринию. – Позволь выслушать начальника моей охраны!

Консул утвердительно кивнул. Копоний онемел от нахальства идуменянина: Антипас распорядился раньше, чем спросил соизволения.

На повороте дорожки возник рослый молодец в медном панцире, в подражание своему господину, с клиновидной бородкой. Его левую руку словно пришили к бедру, там, где обычно висел меч. Царедворец старался двигаться степенно и властно, и его щеки рдели от напряжения. Но глаза блестели юношеским задором. Николай был на голову выше любого из гвардейцев Квириния. Римляне уважительно уставились на мускулистого гиганта. Приложив руку к груди, Николай поклонился почтительно, но с достоинством.

– Расскажи о смутьянах, – приказал тетрарх. – Что узнали твои люди?

Начальник охраны нахмурился, напуская серьезность, и заговорил на латинском с сильным эллинским акцентом, сбиваясь, как ученик, готовый поразить отличным ответом:

– Один, некто Йехуда, происходит из города Гамалы и слывет там законоучителем…

– Говори на родном языке, – разрешил Квириний.

Николай продолжил на эллинском:

– Другой – фарисей Саддук. Его часто видят в Ершалаиме. Оба проповедуют по стране. Пока мои люди лишь вышли на их след. Население укрывает их, и это затрудняет поимку.

– Где чаще появляются эти… учителя, – спросил Копоний, – и чем они недовольны?

Николай зиркнул на господина, но тот бесстрастно слушал.

– На севере, – ответил гигант. – Они подбивают народ отстаивать свободу…

– Свободу от кого?

– Мы все узнаем, мой друг! – терпеливо произнес консул. – Продолжай!

– …Они утверждают, ценз приведет к рабству и надо сопротивляться…

– Сопротивляться Риму, власти законного правителя? – Копоний вопросительно приподнял бровь: мол, неслыханная глупость!

– Их не может постигнуть неудача. Но если они погибнут, то создадут себе вечную славу великодушным порывом. Предвечный поддержит их, если они не отступят.

– А чем их не устраивает нынешняя власть? – спросил консул.

– Их не устраивает любая власть. Они утверждают, человек не может подчиняться человеку. Он подвластен лишь Богу.

– Безумцы! – процедил Копоний.

– Нет, это не безумцы, а фанатики, – ответил Квириний. – И справиться с ними будет труднее, чем ты думаешь. Несбывшаяся мечта живет дольше, чем горечь от разбитых надежд.

– Если ты, тетрарх, ты, консул, и ты, прокуратор, желаете больше узнать о разбойниках, я немедленно приведу человека. Он сам вызвался помочь изловить главарей. И якобы пользуется их доверием.

– Это подождет, – вяло отмахнулся сенатор. – Скажи, большую ли область охватила смута и есть ли у негодяев оружие?

– Пока они проповедуют близ Тивериадского озера в прибрежных городах. Оружия у них нет. И достать его им негде.

Царь взглянул на римлян, как безвинно заподозренный, но блестяще оправданный человек. Квириний задумчиво сцепил на животе руки. Тетрарх жестом отпустил Николая.

– Старания твои похвальны, Антипас. Но помни, не должны пострадать невинные, одурманенные ядовитыми речами. Что ты намерен предпринять?

– Я разослал людей. При появлении смутьянов они оповестят стражу…

– Нужна ли тебе наша помощь?

– От помощи никто не отказывается. На усмотрение прокуратора Иудеи! – ответил дружелюбно тетрарх. Он понял, что завладел расположением консула. И теперь искал поддержки прокуратора. – Если твои солдаты, Копоний, не слишком заняты.

– К твоим услугам, царь! Но рядом с таким молодцом, что служит у тебя, не пришлось бы мне просить помощи! – принял любезность прокуратор.

– На кулаках и в беге на стадию Николаю нет равных. Я увидел его на состязаниях и пригласил на службу…

Вельможи заговорили о возобновлении гладиаторских боев в Кесарии и Ершалаиме на стадионе, построенном еще Иродом Великим. Квириний повел наместников на боковую дорожку мимо лужаек. Там, подергивая хохлатыми головами, разгуливали павлины. Вельможи отправились в экус обедать.

Лишь ко второй перемене блюд Копоний, разгоряченный прекрасным верейским вином, вспомнил о соглядатае. Сотрапезники согласились его выслушать.

Консул приказал подать в экус, примыкавший к саду, обед из четырех перемен. Еда не должна отвлекать от беседы. Ягненка, увенчанного паштетом из птичьих потрохов и тыквой; холодный пирог из овечьего сыра, политый медом и обложенный фасолью, грецкими лущеными орехами и персиками; медвежий окорок; и, наконец, улиток, рубленых кишок теленка, печени серны, яиц в зелени, горлинки и тунца. На десерт – маринованные оливки. Чтобы не оскорбить веры гостя, хотя гость был не иудей, а идуменянин, консул справился о меню у смотрителя дворца.

Между тем Копоний получил от Антипаса аравийский меч в золотых ножнах, инкрустированных драгоценными камнями и с большим изумрудом на рукоятке – меч стоил целое состояние; пятьдесят талантов золота; великолепного кувейского скакуна черной масти – именно этого красавца прокуратор заметил в «караване» тетрарха; и котенка леопарда. Теперь сытый котенок жмурился под боком нового хозяина, а Копоний подсовывал ему кусочки куропатки.

Квириний же приказал унести подаренного ему котенка: консул не любил кошек. Он представил подросшего и выдрессированного зверя на цепи у кресла своего дворца в Антиохи и хмыкнул: азиатчина. Кроме того, сенатор получил сто талантов золота и двух домашних рабов. Один – только что декламировал свои стихи на греческом, латинском и арамейском под одобрительные возгласы свиты; другой – преподнес легату миниатюрную золотую колесницу, запряженную четверкой скакунов из слоновой кости и золота, собственной работы. Даже в Риме ахнули бы от такого приобретения.

Властители возлежали вокруг стола из слоновой кости, укрыв ноги разноцветными шелковыми одеялами. Рабы унесли тоги римлян и лацерну тетрарха. Свита пировала по краям экуса. По разгоряченным лицам стекал пот. Смех перемежали славицы вельможам. Тихая музыка цитр и халилов баюкала сад.

Тогда-то Николай, оставив кубок, отправился за доносчиком.

На заднем дворе у яслей пара лошадей сонно жевала овес. Лошади отмахивались хвостами от огромных серых слепней и то и дело брыкали задними ногами по животу и переминались. Рядом разговаривали двое: дородный латинянин, помощник конюха Квириния, и маленький сухонький иудей с землисто-желтым малярийным лицом. Колпак на голове иудея сбился набок, и засаленные пейсики запутались во всклокоченной бороденке. Рукава замызганного халата прохудились на локтях, и из дыр виднелись острые костяшки с бурыми мозолями. Латинянин в рабочей эскамиде, широко расставив ноги, толстой ниткой и шилом чинил седло. Под стать лошадиной морде, вытянутое лицо латинянина было мокро от старания. Белокаменные плиты двора пыхали зноем. Под навесом, вытянув ноги, млел стражник иудея. Щит и шлем лежали рядом.

– Чем твой Бог лучше моего, что тебе даже император не указ? – забавлялся латинянин.

– Мой Бог не лучше и не хуже, потому что единый. Другого нет, – устало, по которому кругу, ответил иудей, и его маленькие, как у крысы глазки зло сверкнули.

– Сколько народов на земле и у всех свои боги. Что же твой всех к ногтю не прижмет? А ты против императора!

– Смертный, рожденный от женщины, не может управлять смертными, как Бог. Сегодня он император, а завтра…

Латинянин предостерегающе покосился на иудея и сказал:

– Заврался! Как манипула без центуриона? Так и у богов. К каждой манипуле свой бог приставлен. А твой со всеми один справляется? Потому и порядка у вас нет.

– Тебе объяснять, как вон тому мулу. Брюхо набил и на душе спокойно. Издохнешь, и никакой тебе Юпитер не поможет. А я воскресну с верой своей и вечно жить буду.

– Воскреснешь? Ты? О-хо! Ты Дионис, чтобы воскресать каждую весну? Или Митра? – Латинянин развеселился от несуразицы. Он затрясся всеми жирами и опустил руку с шилом, чтобы не пораниться. Солдат, почуяв потеху, удобнее приподнялся на локтях.