Первым уроком был английский. Янеш раньше испытывал к английскому весьма неоднозначные чувства: язык ему нравился, слова легко запоминались и сами складывались в предложения, что тоже доставляло удовольствие. Но эти диктанты! Они добавляли ту ложку дегтя, что портит любую бочку меда. Хотя теперь Янеш чувствовал себя гораздо уверенней. Ему был не страшен любой диктант.

И диктант не заставил себя ждать. Янеш торжествующе улыбнулся и написал его легко и не задумываясь.

Конечно, он помнил про технику грамотного письма, про спеллинг.

Окрыленный полученной пятеркой, Янеш чуть было не опоздал на следующий урок.

И сидя в классе, он еще какое-то время сохранял это настроение. И постоянно тянул руку, желая отвечать. Но вы же знаете, как это бывает? Стоит только начать активно поднимать руку, как тебя ни за что не спросят. К доске вызвали Димку по кличке Слон. Он топтался на месте, что-то бубнил и просто тянул время. И постепенно мысли Янеша направились в другую сторону. Он рассматривал ребят, сидящих в классе, размышляя о том, кого он уже «откалибровал», и на кого нужно еще обратить внимание. Кстати, слово «калибровка» он услышал однажды от родителей. Папа говорил о курьерше Светочке, которая маленькая и шустрая, как колибри. А мама тогда, смеясь, сказала, что эта колибри не того калибра. Потом, конечно, Янеш выяснил, что означает это слово. Но звучание от этого меньше нравиться не стало.

Он сидел и представлял себе эдакую калибровочную машину, в которой стоят разные сита — калибры, и сверху сыпятся ребята из его класса. На верхнем сите остаются кинестетики — они самые медлительные и кажутся самыми крупными. Даже Валерка Демин, который в классе самый маленький и худой, и тот кажется широким и неуклюжим.

На следующем сите остались слухачи — аудиалы. Они тоньше и шустрей. А в самый низ просочились верткие быстрые визуалы — глядачи. Они в этой калибровке были как маленькие блестящие змейки.

Эта картина настолько увлекла Янеша, что он перестал и видеть, и слышать то, что происходило вокруг него. Он думал. И продолжал, глядя на картинку, рассуждать. Вот Анька Синицына, она внизу, у визуалов. Вот Элка Ушакова, вот Сережка Яковлев, вот Димка-Слон. Стоп, а где же я? Янеш поискал себя глазами, но не нашел. И это его не на шутку взбудоражило.

— Где же я, — продолжал он спрашивать сам себя, — и кто я такой? Кто я?

Из этой тревожной задумчивости его вывел толчок соседа. И сразу, как будто нажали на кнопку, вернулись звуки и…

— Петровский, я тебя третий раз спрашиваю. О чем это ты так задумался? — с ехидцей произнес Владимир Сергеевич, их историк.

— О чем? — переспросил Янеш.

— Вот именно, о чем. Поведай классу, — Владимир Сергеевич сделал широкий жест. Был он еще молод, но уже разочаровался в выбранной профессии и отрабатывал свои часы, скорее по необходимости. Он пробовал внедрять различные новшества и новаторские методы, но со стороны коллег и начальства ни поддержки, ни одобрения не получил. Его вольнодумство и инакомыслие, молодой задор и творческие замыслы оказались никому не нужны. С учениками же он держался на приличной дистанции, и искра взаимного интереса не возникала и здесь. Поэтому Князь Владимир, как звали его за глаза школьники, откровенно маялся, и иногда позволял себе такие вещи, за которые ему самому потом было стыдно.

Вот и сейчас был именно такой момент, и Князь Владимир уже начал испытывать жалость и отвращение к самому себе.

Янеш вздохнул. Из размышлений его выдернули настолько внезапно, что в голову ничего не приходило. И он сказал:

— Я думал о том, кто я такой, — и боясь, что его не поймут, добавил, — кто я.

Класс замер. Ребята ожидали реакции учителя, чтобы подхватить ее. В этом возрасте «стадный» инстинкт еще очень силен.

Князь Владимир снял очки, молча протер их и снова надел. Потом посмотрел на Янеша:

— Силен, бродяга. И что ты решил?

Янеш пожал плечами:

— Пока ничего, я только начал. И это не легко.

— Да, брат, — сказал историк, — над этим вопросом бились лучшие умы, великие мыслители и философы.

— И что? — заинтересовался Янеш.

И тут прозвенел звонок. Все повскакивали с мест, поднялся обычный шум. И Янеш вдруг подумал, что в последнее время звонок звенит совсем не вовремя. Но вихрь перемены подхватил и его. И Янеш вместе с Димкой — Слоном и Сережкой Яковлевым помчались сломя голову в школьный буфет.

А в это время Владимир Сергеевич с жаром рассказывал в учительской:

— Представляете, я его спрашиваю, о чем, дескать, задумался? А он и отвечает, думаю о том, кто я.

— Ну, нынче и не такое услышишь, — отозвалась Валентина Ивановна, физичка, — вот мне вчера в десятом «А», знаете, что сказали?

— Петровский — из пятого «Б», — в запале перебил ее Князь Владимир, и тут же добавил, — извините, я вас перебил.

— Что там про пятый «Б»? — вмешалась в разговор Татьяна Александровна, которая была классным руководителем этого самого пятого «Б».

— Я о Петровском. Сидит и, смотрю, совсем не слушает. Спрашиваю, о чем задумался? Говорит, думаю о том, кто я такой, — уже спокойнее поделился Владимир Сергеевич.

— И что здесь такого? — защищая Петровского, спросила Татьяна.

— Да ничего, в принципе. Но необычно.

— Вы про Петровского из пятого «Б»? — спросила только что зашедшая Алла Игоревна, — действительно, необычный мальчик. Он у меня спросил, как я знаю, что написано правильно. Я и сама объяснить не могу, просто знаю, что это так и все. Но он что-то там понял и теперь диктанты пишет только отлично.

— А раньше? — поинтересовался Князь Владимир.

— Исключительно на двойки.

— Кстати, этот ваш Петровский что-то там у Сан Саныча вчера начудил, — сказала Валентина Ивановна, выходя из учительской. Вслед за ней ушли и историк с англичанкой.

Татьяна Александровна проверяла тетради, когда к ней подошла «художница», у которой тоже было «окно».

— Посмотрите, вот это ваш Вадик Рыжиков нарисовал.

Работа была действительно интересной. Особенно хорош кленовый лист. Совсем как живой.

— Интересно, — ответила польщенная учительница. Ей всегда было приятно, когда хвалили ее учеников.

— А помог ему Янеш Петровский. Уж не знаю, что он ему сказал, но пока Рыжиков сидел один, ему не работалось.

И художница вернулась к своему столу.

— И тут Петровский, — с легкой тревогой подумала Татьяна Александровна. Она помнила Янеша как одного из многих. Не хуже других, но особенно ничем и не отличался. А тут не прошло и недели, как все о нем только и говорят. С ребенком что-то творится. Надо позвонить родителям и поговорить, не откладывая.

А Янеш даже не подозревал о том, что беспокоит его учителей. Он внимательно или не очень слушал объяснения на уроках, старательно или не слишком делал задания, бегал на переменках. В общем, вел себя так, как и тысячи других мальчишек и девчонок.

Дома, с удовольствием поедая жареную картошку, Янеш спросил у мамы:

— Ма, вот есть глядачи, слухачи, там, кинестетики. А я кто?

— А как ты думаешь?

— Не знаю, мам, — и тут его осенило. — а бывает так, что всего понемножку?

— Бывает и так, — кивнула мама, — ведь и кинестетики видят, и визуалы слышат. Все могут все. Но пользуются чаще чем-то одним или двумя. Вот ты, например, из слухачей. Но визуальной системой тоже пользуешься часто.

— Ма, а что лучше, пользоваться одной системой или двумя?

— Лучше всеми сразу — получишь больше информации. Но часто такое напряжение излишне, достаточно одной системы.

— А какой именно?

— Любой. В зависимости от ситуации.

Вскоре мама ушла. А Янеш сел в мамино любимое кресло и стал думать о том, что сказала ему мама. И незаметно для себя задремал.

И во сне ему послышалось журчанье фонтана. Янеш открыл глаза. Над ним голубело утреннее небо. И сквозь нежный отзвук бегущей воды доносился гул многочисленных голосов. Янеш приподнялся на локте. Через водные струи разглядеть, что делается вокруг, было не так легко.