Поначалу Виталий выражал интерес к Маринке (да это и понятно — она всегда была заводилой), а узнав, что Маринка замужем, переключился на Лену.

Когда прощались, предложил ее проводить. Лена отказалась, но номер своего сотика дала... Виталий позвонил в следующую пятницу и позвал провести вечер вместе. Она согласилась.

С тех пор почти два года все шло без перемен: с понедельника до вечера пятницы лишь перезванивались, находясь в разных концах Москвы, а выходные проводили вместе. На работе Лену в эти два дня заменяла пенсионерка с медицинской книжкой Людмила, нервная, вечно усталая, долго пересчитывающая выручку. Рагим жаловался, что очень с ней трудно, но Лена не реагировала. Что, ей вообще все дни, что ли, в тонаре проводить? Многие приезжие так и работают, впрочем. Хотя Лена не думает, что ей предложат выбирать — или на семидневку, или увольняться. Но, не признаваясь себе, она ожидала чего-то, какой-нибудь перемены, встряски, ситуации, когда нужно будет очнуться, задуматься, пусть вынужденно проявить активность. Иначе...

В том же подъезде, этажом выше, жила Ирина. Лена отлично помнила ее еще девушкой — Ирина была лет на пятнадцать старше ее. Невысокая, но стройная, аккуратная, свежая. Скромная. Для Лены она была примером тогда... Жила Ирина одна — у ее родителей была другая квартира, — работала где-то переводчицей, давала уроки английского на дому. Иногда и Лена к ней поднималась, чтоб подтянуть знания в конце четверти, и всегда любовалась Ириной. Такой, в ее представлении, и должна быть женщина — аккуратной, скромной, спокойной.

И вот Ирине уже прилично за сорок, и она все так же одинока. И постепенно превращается в старушку.

Несколько раз Лена, вместе с Виталием, встречала ее во дворе или на лестнице и замечала в глазах Ирины завистливую злобу. Наверняка бессознательную и от этого тем более открытую, от которой у Лены пробегали меж лопатками ледяные мурашки.

А ведь у Ирины тоже бывали мужчины — Лена помнила ее счастливой, под руку с молодыми красавцами. Но они быстро исчезали, и теперь новые вряд ли уже появятся. Нет, может быть, еще кто-то будет, а вот дети...

Лена прошла по комнате раз, другой, третий. Ходила медленно и словно бы расслабленно, а на самом деле ее трясло. Казалось, так тошно, так тоскливо ей еще не было... Проходя мимо дивана, подхватила сотик и нашла номер Виталия. Нажала кнопку с зеленой трубкой.

Вместо гудков зазвучала приятная, успокаивающая музыка, — Виталий установил себе такую функцию, — но сегодня она не успокаивала Лену, а злила, будто над ней издевались...

— Алло, — сонный голос Виталия. — А, привет, Ленусь.

Она отозвалась не сразу — перед тем, как произнести хоть слово, пришлось несколько раз глубоко вдохнуть.

— Привет... Как дела?

— Да ничего хорошего. Устал как гоблин.

— М-м...

— Извини, что не позвонил. Совсем замотался. Домой дошел — и рухнул...

“Совсем замотался, — повторила про себя Лена. — Сколько мужчин и женщин это друг другу говорят каждый вечер...”

И от этого стало не по себе — Лена будто оказалась не в более-менее защищенной, укрытой от остального мира квартире, а в прозрачном кубе. И в соседних прозрачных кубах сидели, лежали, стояли, бродили из угла в угол тысячи других женщин с прижатыми к ушам телефонами. И отовсюду — шелест: “Тяжелый день... Совсем замотался... Очень устал...”

— Квартальный отчет готовим, — продолжал снуло бубнить Виталий, — бумаг горы. Аудиторы — дебилы. Надо другую контору искать... А у тебя как, малыш?

Лена собралась ответить так же, как и обычно: “Да нормально”, — но вместо этого сказала сухо, колюче:

— Плохо. Ничего хорошего.

Виталий вздохнул. Помолчал и, кажется, с натужной ласковостью попросил:

— Потерпи чуть-чуть. Скоро уже выходные... Тяжелый год вообще, что ж... Вот сдадим отчет, возьму отпуск — и сгоняем на неделю в Прагу. Ты была в Праге?

— Нет.

— Чудесный город. Я тебя повожу...

— А ты ездил уже?

— Конечно! Самый любимый мой город.

Лена хотела спросить: “И с кем?” — Сдержалась. — “Глупо... Надо успокоиться”. — Но в груди дрожало, в горле бились рыдания... Виталий что-то продолжал говорить устало-бесцветно; Лена не слушала, — не могла вслушиваться в слова. Наконец проглотила рыдания и перебила:

— Послушай, мне очень плохо... я не могу больше так... не могу больше одна...

— А? — удивленно-испуганный звук в трубке.

— Ведь это... согласись, это ненормально, что так... что я здесь, а ты — там где-то. Если мы любим друг друга, то должны быть вместе. Да ведь? Да?

— Ну конечно, Лен. Конечно. Только... Понимаешь, Лен, с такой работой и так с ума сойдешь, а если еще каждый день по два часа в метро давиться... Я тут две станции проезжаю, и то... Давай после Нового года решим. Хорошо? Рождественские каникулы будут, будет время подумать. Хорошо, малыш?.. Алло, Лен? Ты где? Алло?

— Я здесь, — с трудом сказала Лена. — Не знаю, что мне ответить. Что ж... — продолжила, глотая и глотая бьющиеся в горле спазмы, — что ж, буду ждать Нового года. Что еще остается...

— Ле-ен, зачем ты так? Я тоже очень хочу быть с тобой... Надо, Лен, надо что-то придумать... Может, квартиру здесь где-нибудь снимем...

— Нет! — вскрикнула Лена, будто ее действительно поволокли куда-то. — Я хочу жить в своей квартире!.. Я, — она заставила себя говорить медленно и четко, — я хочу здесь, в этой квартире, жить со своим мужем, и чтобы у нас были дети, и чтобы... — Рыдания прорвались на волю; Лена говорила сквозь слезы и спазмы. — И... и чтобы все... чтобы все у нас было хорошо! Я не хочу больше так. Не хочу! Это ненормально! И... и если ты хочешь, чтобы мы были вместе...

— Лен, Лен, что с тобой?! — испуганно спрашивал Виталий. — Лен, ну ты что?!

— Дру... другие как-то... Другие из Подмосковья каждый день... а здесь не можешь на метро...

И чтобы не наговорить оскорблений, она нажала кнопку с красной трубочкой, бросила сотик и долго плакала, ткнувшись в подушку. Плакала, захлебывалась и давилась слезами и удивлялась себе — с ней никогда такого не было. Всегда старалась держать себя в руках, даже на похоронах родителей. И — вот прорвало...

Кое-как поднялась, всхлипывая, дошла до ванной, умылась, вытерлась полотенцем. На кухне выпила воды. Постояла возле холодильника, внимательно глядя на наклейки на его дверце. Казалось, совсем-совсем недавно, будто несколько недель назад, она наклеивала этих динозавров, машины от жвачек, ромбики с мандаринок... Лет восемь ей тогда было, теперь — двадцать девять почти...

Торопливо, чтобы снова не разрыдаться, вернулась в комнату... Надо лечь и уснуть. Завтра к девяти на работу.

Сотик голубовато светился, на дисплее покачивался конверт. Эсэмэс. Лена открыла, слегка щурясь, прочитала: “Малыш, я очень люблю тебя!”. Подписи не было, но номер был Виталика... Придумывая ответ, наблюдала, как по телевизору Джульетт Льюис со своими родителями отбиваются на яхте от маньяка Де Ниро... Придумала, набрала: “Прости. Пусть этот вечер не останется в нашей памяти. До пятницы”.

Отправила. Подождала. Потом отключила телефон, погасила телевизор и стала стелить постель.