Михаил Егорович поднялся, опираясь на палку, прошел по комнате, хрипло и сердито пыхтя. Шулин смотрел на него со стула и казался себе маленьким и бессильным.
— И ведь слово, — бывший командир задыхался, — слово придумали — оптимизация! Скоро до… дооптимизируемся — пешком будем… пешком по России бродить… Нет, куда там бродить!.. Отвыкли… Поляжем в своих норах и сдохнем.
4
Осень две тысячи десятого года.
Осень почувствовалась числа с пятнадцатого августа — потянуло с севера холодком, чаще и грустнее шли, точнее, моросили дожди. До заморозков еще далеко, но вёдра ждать больше не стоит. Хорошо, если выдастся три-четыре ясных дня, чтоб выкопать и просушить картошку, морковку, прибраться на огороде. А там останется одно большое дело — дрова напилить и наколоть. На растопку есть просохшие за лето полешки, а чтоб стойкий огонь держать, нужны с соком, лучше березовые. Поэтому готовили топливо после жары, почти перед снегом. А уж по морозцу начнут скотину резать, петухам головы рубить; забивать мясом ледники. И дальше — полгода зимы.
Жизнь, что называется, шла своим чередом. И ясные дни в конце августа выдались, и даже больше, чем обычно, — разобравшись с уборкой в оградах, люди пропадали в тайге. Брали грибы, бруснику, клюкву. В начале сентября завизжали в некоторых дворах бензопилы: самые нетерпеливые резали лесины на чурки.
Странное время — ранняя осень. И грустно, что теплые дни кончаются, уныние должно накатывать перед долгими месяцами морозов и сумрака, но люди, наоборот, веселеют, становятся деловитыми, торопливыми. И не то чтобы именно торопятся до зимы дела переделать, а просто появляется желание поработать, поспешить. Некий инстинкт, что ли, диктующий, что если сейчас продремлешь, то зиму можно и не пережить. Торопятся даже те, кому вполне по карману заказать пару кузовов колотых дров, кто может продукты в магазине покупать, а не делать запасы, как это заведено еще с тех времен, когда никаких магазинов не было и не знали о них; когда каждый полагался лишь на себя.
Да и погода способствовала активности — в конце августа, в сентябре, как и в апреле — начале мая, почти нет комарья и гнуса, духоты, вытягивающей силы похлеще самой тяжелой работы. Когда дождь не идет и ярко светит уже остывающее, но живое солнце — вообще хорошо. Дома не усидишь. А во двор вышел, и сразу какие-нибудь дела нашлись…
Эта не календарная еще, а природная осень началась для Шулина, как и многие предыдущие. Те же домашние заботы и почти ежедневные поездки на аэродром. В эти именно дни обострялась у него борьба с местными за полосу. Грибники-ягодники упорно ставили на нее, сухую, удобную, машины, мотоциклы, телеги и шли в подступающую с северо-запада тайгу; мужики вытягивали на бетон стволы, чтоб подсохли. Случалось, некоторые и подобие пилорамы здесь пытались устроить: одни ошкуривали лесины, другие членили на чурки, чтоб потом было удобней скидывать в кузов или телегу.
Шулин, как мог, боролся. Аргументов, чем дольше полоса была недействующей, находилось всё меньше, и он чаще и чаще давил тупым, самому себе смешным: “Нельзя… не положено”. Да и какие действительно аргументы? Двенадцатый год не приземлялся здесь ни один самолет.
Но то ли нежелание драться и очень уж ожесточенно скандалить (а Шулин не отставал, пока машину не убирали, бревна не увозили прочь), то ли нечто другое заставляли временцев, пусть нехотя, матерясь, освобождать злосчастный бетон. Ненужный для авиации, но такой удобный для хозяйственных дел.
Ведь как — приехал человек за грибами. Вот, метрах в двухстах начинается тайга, древняя, щедрая. Можно на машине и дальше лезть, но зачем? Грязь, болотины, разбитые колеи — есть риск выхлопушку сорвать, поддон пробить. Лучше здесь оставить, припарковать, цивилизованным языком выражаясь, а самим с ведрами, корзинами, торбами — вперед. Пройти немного и — чуть влево, чуть вправо от тропинок — грибы, ягоды, островки кедрача попадаются, можно шишек набить (хотя если лесник с колотушкой поймает, обязательно потреплет нервы)… Да, оставил машину и пошел. Но тут прибегает бывший начальник аэропорта и начинает: “Уберите. Нельзя. Не положено”. А если уйдешь, по колесам пинает, чтоб сигнализация верещала, если же нет сигнализации, бродит, ищет владельца машины, телеги, кучи бревешек…
В общем, пунктик у человека в голове. И пунктик этот засел накрепко.
Десятого сентября Алексей Сергеевич Шулин поднялся с готовым уже распорядком на день. Умывание, завтрак, чистка стаек, а перед обедом поездка на полосу. Будут нарушения — ругань, не будет — и слава богу. Вечером должны машину дров привезти (заказал), отберет, что на столбики пойдет — забор надо подновить, остальное в ближайшую неделю нашинкует на чурки, поколет, а жена сложит в поленницу за баней. Если же не привезут дрова — вскопает пару-тройку грядок в огороде. Всё поменьше личинок и окрепших корней на весну останется.
Проснулся около семи. Не вскочил — некуда торопиться, а в избе тепло, масляный радиатор включен на слабый обогрев, но для такой погоды хватает; печку подтапливают раза два в неделю, чтобы сырость из дома выгнать… Да, полежал, подержал себя между дремой и явью… Сентябрь входит в права. Сейчас золотая осень, а дней через десять может ухнуть снег. По реке пойдут льдины, сперва мелкие, тонкие, как стеклышки, но с каждым часом, с каждым порывом холодного ветра они будут расти, расти. И буквально через два-три дня река окажется заваленной ледяными глыбами. Они станут тереться друг о друга, трещать, ломаться. И эта борьба не скоро закончится победой мороза — течение, живые струи воды несколько недель не дадут сковать реку, надежно спаять льдины между собой. И эти-то несколько недель будет работать аэропорт. Пусть даже в виде вертолетной площадки.
Шулин будет встречать и провожать сине-белые Ми-8, его жена Маша бесплатно, на общественных началах, что называется, займет место за кассой — станет продавать билеты, взвешивать багаж, выпускать пассажиров на вертолетный квадрат… И, главное, на этот период Алексей Сергеевич с женой станут не просто супругами, прожившими друг с другом почти тридцать лет, а — соратниками. Они займутся одним, и не маленьким, своей семьи, делом, снова почувствуют ответственность за других людей, свою значимость; вечером им будет о чем важном поговорить, что обсудить, ощутить приятную усталость.
В предвкушении этого Шулин и жил все последние дни, торопил время, призывал холод, снег, шугу на реке, хотя и понимал умом, что чем дольше продержится мягкая погода, тем лучше всем. Больше времени на подготовку к зиме, да и сама зима отодвинется, сократится ее мертвое царствование. Весна придет в свой срок — во всяком случае, с середины февраля дни станут заметно расти, свет солнца — теплей и теплей, и пусть ночами будет за тридцать, но зато днем — радостно. Это не гнетущий сумрак ноября… А за февралем будет март, там — апрель, и Шулин с женой снова окажутся нужны: по Изьве пойдет лед, сперва широкими полями, а потом глыбами, осколками, крошкой, и во Временный будут летать вертолеты. Четыре-пять недель.
Пройдет лед, и снова пустоватая, мелкая жизнь; из начальника вертолетной площадки Алексей Сергеевич превратится в обычного, одного из многих, живущих вроде бы лишь для себя и своей жены, внутри своей ограды, но с пунктиком, что на бетонной полосе, в пустующих зданиях аэропорта нельзя находиться посторонним.
Правда, иногда ему приходилось уступать. Зимой в зале ожидания часто ночевали дальнобойщики, ставили фуры вообще-то на площадку перед главным зданием, но могли загнать и на полосу; в прошлом году, под нажимом администрации, Алексей Сергеевич пустил в аэропорт дорожную бригаду. Она ремонтировала трассу. И хоть летом трасса все равно становилась непроезжей, но и для зимника необходимо сохранять основу — строить лывины через парящие и в самый лютый мороз ручьи и ключи, кое-где класть гать, лежневку, делать отсыпку, вырубать кусты и деревца, которые постепенно, год за годом, сужают просеку. Без основы по болотам и зимой ездить рискованно: под слоем снега и льда — жижа, заглатывающая все, что в нее попадает. Легкий джип может проскочить без проблем, а большегруз — провалится.