божественный порыв рожден был любовью; она пробудила в нем гения, но только

на короткий миг, ибо подавленное разочарованием вдохновение оставило его, и

он снова превратился в ремесленника, неспособного даже оценить произведение, созданное его руками. Однако кто может усомниться в том, что та высшая

ступень, которой человек может достигнуть в минуты наивысшего душевного

подъема, и есть его подлинная сущность и что Драун был больше самим собой, когда создавал великолепную статую прекрасной леди, чем тогда, когда

мастерил многочисленных членов семьи деревянных истуканов!

Некоторое время спустя по городу пронесся слух, что молодая португалка

благородного происхождения, вследствие политических или домашних неурядиц

покинула свой дом на Файале и отдалась под покровительство капитана

Ханнеуэлла, найдя приют сначала у него на корабле, а затем в его бостонском

доме, где и оставалась до тех пор, пока обстоятельства не изменились в ее

пользу. Эта-то прекрасная незнакомка, как полагают, и была оригиналом

деревянной статуи Драуна.

Перевод Р. Рыбаковой

Натаниэль Хоторн. Дочь Рапачини

Много лет тому назад молодой человек по имени Джованни Гуасконти, уроженец юга Италии, прибыл в Падую, чтобы завершить свое образование в

тамошнем университете. Имея в кармане лишь несколько золотых дукатов, он

поселился в высокой, мрачной комнате старинного здания, которое вполне могло

принадлежать какому-нибудь падуанскому дворянину, да и на самом деле

украшено было над входом гербом давно уже угасшего рода. Молодой человек, хорошо знавший великую поэму своей родины, вспомнил, что один из предков

этого рода, возможно даже один из владельцев дворца, был изображен Данте

терпящим вечные муки в аду среди других грешников. Это воспоминание, усугубленное печалью, вполне естественной в человеке, впервые покинувшем

родные места, исторгло из его груди, когда он осматривал эту запущенную, пустую комнату, невольный вздох.

- Святая мадонна, синьор! - воскликнула покоренная редкой красотой

юноши старая Лизабетта, пытавшаяся по доброте сердечной придать комнате

жилой вид. - Вам ли, такому молодому, вздыхать столь тяжко? Неужели этот

старый дом кажется вам таким мрачным? Взгляните, ради бога, в окно, и вы

увидите то же яркое солнце, какое оставили в Неаполе.

Гуасконти машинально последовал ее совету, но не нашел солнце Ломбардии

таким же радостным, как солнце юга Италии. Впрочем, каким бы оно ни было, сейчас его животворные лучи ярко освещали раскинувшийся за домом сад с

множеством растений, за которыми, по-видимому, ухаживали с особой

тщательностью.

- Этот сад принадлежит хозяину вашего дома? - спросил Джованни.

- Упаси бог, синьор! Вот если бы в нем росло что другое, а не зелья, которые там разводят, - тогда иное дело, - ответила старая Лизабетта. - Сад

возделан собственными руками знаменитого доктора Рапачини, о котором, я

уверена, слыхали даже в Неаполе. Говорят, что сок этих растений он

перегоняет в лекарства, обладающие той же чудодейственной силой, что и

амулеты. Вы сможете часто видеть синьора доктора за работой в саду, а

возможно - и синьору, его дочь, когда она собирает диковинные цветы, которые

там растут.

Сделав все возможное, чтобы придать комнате пристойный вид, старуха

удалилась, препоручив молодого человека покровительству всех святых.

Джованни, не зная, чем бы заняться, вернулся к окну, выходившему в сад

доктора. Это был один из тех ботанических садов, которые возникли в Падуе

значительно раньше, чем где бы то ни было в Италии, а возможно - и во всем

мире. Вероятно, когда-то он служил местом отдыха богатой семьи, ибо в центре

его находился мраморный фонтан, скульптурные украшения которого, некогда

выполненные с редким искусством, подверглись столь сильному разрушению, что

в хаосе обломков невозможно было установить его первоначальный вид. Струи

воды, однако, по-прежнему взлетали к небу, весело переливаясь в ярких лучах

солнца. Их нежное журчание доносилось до окна комнаты, и молодому человеку

чудился в нем голос бессмертного духа, который поет свою бесконечную песнь, равнодушный к свершающимся вокруг него переменам, в то время как одно

столетие заключает его в мрамор, а другое превращает эти тленные украшения в

груду обломков.

Бассейн, куда изливалась вода, окружали растения, нуждавшиеся, по-видимому, в обильной влаге, чтобы напоить свои гигантские листья, а

иногда и цветы необыкновенно яркой окраски и пышности. Особенно замечателен

был куст, росший в мраморной вазе, помещенной посередине бассейна; обсыпанный пурпурными цветами, каждый из которых горел и переливался подобно

драгоценному камню, он, казалось, зайди солнце, один способен был осветить

весь сад. Каждый клочок земли был покрыт здесь различными растениями и

целебными травами, и хотя они не были столь прекрасны, как тот куст, все же

видно было, что и за ними тщательно ухаживают, как будто все они обладают

особыми свойствами, хорошо известными ученому, лелеявшему их. Одни росли в

вазах, украшенных старинными орнаментами, другие - в простых глиняных

горшках, третьи, подобно змеям, стелились по земле или взбирались вверх, обвивая все, что попадалось им на пути. Одно из растений, обвившись вокруг

статуи Вертумна, одело ее в зеленый наряд, так искусно драпированный, что он

мог бы служить моделью для скульптора.

Чуть заметное колебание зеленой стены и доносившийся оттуда шорох

подсказали Джованни, что в саду кто-то работает. Вскоре из-за стены

показалась фигура человека, совсем не похожего на обычного садовника. Это

был высокий худощавый мужчина болезненного вида, в черном одеянии ученого.

Его седые волосы и редкая седая борода говорили о том, что он оставил позади

среднюю полосу жизни; а отмеченное печатью ума и долгих размышлений лицо, казалось, даже в юные годы неспособно было выражать сердечность и теплоту.

Ученый садовник с необыкновенным вниманием рассматривал каждый

встречавшийся на его пути куст, словно желая проникнуть в сокровенные тайны

его природы, понять, почему один лист имеет такую форму, а другой - иную, а

цветы отличаются друг от друга окраской и ароматом. Однако, несмотря на

необыкновенное внимание, проявляемое ученым к растениям, между ним и ими не

возникало близости. Наоборот, он старательно избегал прикасаться к ним или

вдыхать их аромат. Его осторожность неприятно поразила Джованни, ибо

незнакомец вел себя так, как будто находился среди враждебных ему существ -

диких зверей, ядовитых змей или злых духов, которые, предоставь он им

возможность, причинили бы ему непоправимое зло. Юноше показалось странной и

отталкивающей эта боязливость в человеке, занимающемся садоводством -

занятием простым и невинным, приносящим радости, подобные тем, которые

испытывали прародители рода человеческого до своего падения. Уж не был ли

этот сад современным Эдемом, а человек, так остро ощущавший зло в растениях, выращенных его собственными руками, - современным Адамом?

Руки недоверчивого садовника, обрывавшего мертвые листья или

подрезавшего чересчур разросшиеся кусты, были защищены толстыми перчатками.

Но они не были его единственными доспехами. Подойдя к великолепному кусту, ронявшему пурпурные цветы на мрамор бассейна, незнакомец прикрыл рот и

ноздри подобием маски, как будто в этом прекрасном растении таилась

смертельная угроза. И все же, найдя свою задачу слишком опасной, он отпрянул

от куста, снял маску и голосом громким, но дрожащим, как у человека, пораженного скрытым недугом, позвал: “Беатриче, Беатриче!”

- Я здесь, отец, что вам угодно? - ответил молодой голос из окна