на свой лад искусны в чертовщине не меньше, чем самые опытные из нас. К тому

же будут посвящать одну новенькую, очень благочестивую молодую женщину.

- Все это отлично, староста Гукин, - возразил густой бас священника. -

Но вы пришпорьте свою кобылу, а то уже поздно. Ведь вы же знаете, без меня

там не могут начать.

Копыта снова застучали, и голоса, так удивительно перекликавшиеся в

пустом пространстве, затерялись в лесных чащобах, где никогда не собиралась

паства и не молился одинокий прихожанин. Что же нужно было этим святым людям

в глубине языческого леса? Молодой Браун схватился за ближнее дерево, чтобы

не упасть, потому что ноги у него подкосились от внезапной тяжести, болезненно сдавившей сердце. Он поднял глаза, сомневаясь в том, есть ли еще

небо над его головою. Но синяя твердь была на своем месте, и на ней уже

поблескивали звезды.

- Нет, всевышний на небе и Вера на земле помогут мне устоять против

дьявола! - воскликнул молодой Браун.

Все еще глядя в глубину небосвода, он воздел руки, чтобы прочитать

молитву, но тут, хотя ветра не было вовсе, набежала откуда-то туча и

застлала сверкающие звезды. Кругом по-прежнему было ясное небо, только прямо

над его головой чернела эта туча, быстро двигавшаяся на север. Воздух вдруг

наполнился смутным и нестройным гулом людских голосов, доносившихся сверху, как будто из недр тучи. Ему показалось было, что он различает голоса своих

односельчан, мужчин и женщин, праведников и нечестивцев, добрых людей, вместе с ним ходивших к причастию, и беспутных гуляк, не раз виденных им у

дверей кабака. Но звуки были так неясны, что в следующий миг его взяло

сомнение, не лес ли это зашелестел вдруг листвой. Потом докатилась новая

волна знакомых голосов, которые каждый день при солнечном свете раздавались

на улицах Салема, но никогда еще не звучали ему из ночного неба. Один голос

выделялся из общего шума, голос молодой женщины; она как будто жаловалась на

что-то, хотя и не очень горестно, и молила о какой-то милости, которую, быть

может, страшилась заслужить; а весь невидимый рой святых и грешников

подбадривал ее и торопил вперед.

- Вера! - вскричал молодой Браун голосом, полным ужаса и отчаяния; и со

всех сторон понеслись насмешливые отголоски: “Вера! Вера!” - точно

потревоженная нечисть искала ее по всему лесу.

Еще не улегся этот крик боли, гнева и страха, пронзивший ночную тишину, а несчастный уже затаил дыхание, ожидая ответа. Послышался одинокий вопль, но он тотчас же затерялся в гомоне множества голосов, который перешел в

хохот и вскоре замер вдали; темная туча пронеслась мимо, и над молодым

Брауном снова засияло безмолвное чистое небо. Что-то легко спустилось сверху

и повисло, зацепившись за сук. Молодой человек протянул руку и увидел перед

собой розовую ленту.

- Моя Вера погибла! - воскликнул он, когда прошел первый миг

оцепенения. - Нет добра на земле; и грех - лишь пустое слово. Сюда, дьявол, теперь я вижу, что ты хозяин в этом мире.

Тут, словно обезумев от отчаяния, молодой Браун разразился долгим и

громким хохотом, а затем ухватил кленовый посох и зашагал вперед с такой

быстротой, что казалось, он не шел и не бежал по земле, а летел над нею.

Дорога становилась все более мрачной и дикой, тропинка то и дело терялась в

чаще, а под конец и вовсе пропала, но, следуя тому чутью, которое

безошибочно ведет смертного к дурной цели, он шел напролом сквозь дремучие

дебри. Со всех сторон лес оживал в страшных звуках - трещали ветки, выли

дикие звери, перекликались индейцы; а ветер то гудел, точно колокол дальней

церкви, то поднимал вокруг путника рев и хохот, как будто вся природа решила

над ним посмеяться. Но страшней всего этого был сам молодой Браун, и никакие

ужасы не могли его напугать.

- Ха-ха-ха! - вторил молодой Браун хохоту ветра. - Ну-ка, посмотрим, кто громче умеет смеяться. Выходи, ведьма, выходи, колдун, выходи, индейский

шаман! Выходи хоть сам дьявол - вот я, молодой Браун! Бойтесь меня так же, как я боюсь вас!

И в самом деле, вся нечисть, кишевшая в лесу, не могла быть страшней, чем молодой Браун в этот час. Без устали мчался он среди черных сосен, бешено размахивая посохом, и то изрыгал потоки неслыханных богохульств, то

разражался смехом, от которого по всему лесу шел трезвон, точно стая демонов

хохотала с ним вместе. Бес в подлинном своем образе куда менее страшен, чем

когда он вселяется в человека. Так спешил этот одержимый к своей цели, покуда не увидел впереди между деревьями мерцающий красный свет, как бывает, когда на корчевье жгут срубленные стволы и сучья и зловещие отсветы пламени

играют на полночном небе. Буря, гнавшая его вперед, немного утихла, он

замедлил шаг, и откуда-то издалека донеслись до него волны торжественных

звуков, похожих на пение многоголосого клира. Он узнал мелодию; то был гимн, который часто пели у них в молитвенном доме. Последняя нота стиха тяжело

замерла вдали, но ее тотчас же подхватил хор, состоявший не из человеческих

голосов, а из всех звуков полночного леса, которые сливались в дикой

гармонии. Молодой Браун закричал, но даже сам не услышал своего голоса, прозвучавшего в унисон с криком дебрей.

В наступившей затем тишине он стал красться вперед, и вскоре свет

ударил ему в глаза. На краю открытой полянки, окруженной темной стеною леса, высилась скала, которой природа придала некоторое сходство с алтарем или

кафедрой, и вокруг нее, точно свечи на вечерней молитве, стояли четыре

горящие сосны, вздымая на черных стволах объятые пламенем кроны. Густая

листва, скрывавшая вершину скалы, тоже пылала, и огненные языки взвивались

высоко в ночь, ярко озаряя все кругом. Каждая веточка, каждый завиток зелени

полыхал огнем. Красные отсветы разгорались и гасли, и многолюдная толпа, собравшаяся на поляне, то ярко освещалась, то исчезала в тени и снова как

будто рождалась из мрака, наполняя жизнью лесную глушь.

- Почтенные люди в темных одеждах, - прошептал молодой Браун.

И это в самом деле было так. Среди толпы, в быстрой смене тьмы и света, мелькали лица, которые накануне можно было увидеть в залах ратуши, глаза, которые каждое воскресенье молитвенно обращались к небу или отечески ласково

взирали на паству с высоты прославленных своей святостью церковных кафедр.

Утверждают, будто и супруга губернатора была там. Во всяком случае, были

многие знатные дамы, близко к ней стоящие, и жены почтенных мужей, и вдовы, целое скопище вдов, и старые девы с незапятнанным именем, и юные красотки, трепетавшие от страха, как бы не попасться на глаза маменькам. И, может

быть, резкие вспышки света среди мглы ослепили молодого Брауна, но только

ему показалось, что он узнает десятка два прихожан салемской церкви, славившихся своим примерным благочестием. Добрый староста Гукин был уже на

месте и не отходил от святого старца, своего достопочтенного пастыря. Но тут

же, в неподобающей близости с этими почтенными, богобоязненными и уважаемыми

людьми, столпами церкви, целомудренными матронами и непорочными

девственницами, стояли мужчины, известные своей беспутной жизнью, женщины, пользовавшиеся дурной славой, отщепенцы, повинные во всех видах гнусного

порока и подозреваемые в страшных преступлениях. Странно было видеть, что

добрые не сторонились злых и грешников не смущало соседство праведников.

Вперемежку со своими бледнолицыми врагами попадались в толпе и индейские

жрецы, или шаманы, умевшие держать в страхе родные леса силой таких

заклинаний, каких не знает ни один колдун в Европе.

“Но где же Вера?” - подумал молодой Браун, и надежда, затеплившаяся в

сердце, заставила его вздрогнуть.

Зазвучал новый стих гимна, медленная и скорбная мелодия, отрада