Мы с Крыловым записались на защиту в один день. За неделю до защиты у нас началось предстартовое волнение. Это был последний приступ всем известной студенческой болезни «Ой, завалю!».

Традиция это, что ли? Я, например, твердо знал, что только полная и внезапная немота на защите может помешать мне получить «отлично». Отзыв профессора был панегирическим. Рецензия содержала лишь одно замечание: на странице 67 рецензент обнаружил ошибку в слове «вакуум». Я написал его через три «у»: «вакууум». Так же обстояли дела у Крылова. И руководитель, и рецензент дружно рекомендовали его в аспирантуру.

И все равно мы тряслись, больше для порядка, придумывали самые дурацкие вопросы за членов комиссии и пытались на них ответить. Правда, некоторые из них действительно прозвучали на защите. Был у нас в комиссии один специалист по нестандартным вопросам, некто доцент Хомяков с соседней кафедры.

В день защиты мы со Славкой раньше всех пришли в аудиторию, где должна была заседать комиссия. Аудитория была обыкновенная, в ней у нас раньше проходили семинары по философии. Но вот появилась Зоя Давыдовна с красной скатертью и графином с водой. Она накрыла стол и поставила графин. Аудитория сразу преобразилась. Я развесил свои листы, взял в руки указку и принялся нервно ходить перед столом, повторяя в уме первую фразу: «Дипломная работа посвящена…» И так далее.

Скоро пришли члены комиссии. Председателем был главный инженер того завода, где я выступал с докладом. Это был плюс. В комиссию входили также Юрий Тимофеевич, Мих-Мих, доцент Хомяков и другие. Все они расположились за столом. Позади уселись зрители, среди которых были Чемогуров, Николай Егорович, какой-то высокий тип, который мне сразу не понравился, и кое-кто из нашей группы.

Зоя Давыдовна встала и прочитала все обо мне. Кто я такой и как учился в институте. Председатель положил перед собой часы и сказал:

— Вам дается пятнадцать минут.

Я начал говорить. Пятнадцать минут пролетели как один миг. Я мог бы рассказывать еще и еще, но председатель сказал:

— У вас осталась одна минута.

Я быстренько закруглился. Потом задал вопрос Мих-Мих. Этот вопрос он мне уже задавал однажды в нашей комнате. Я ответил на него так же, как тогда. Мих-Мих удовлетворенно кивнул. Доцент Хомяков прищурился, вглядываясь в формулы на листе, и сказал:

— Вот там у вас под интегралом синус… Каков период синуса?

— Два пи, — коротко сказал я.

— Так-с, — сказал доцент, и я понял, что это только разминка. Как в клубе веселых и находчивых. — А напишите-ка мне формулу закона Ома… А то, знаете ли, у нас некоторые выпускники интегральные уравнения применяют, а закона Ома, да-да…

Я нарисовал формулу закона Ома.

— Чудесно! — сказал Хомяков. — А чему равен заряд электрона?

Я ужасно разозлился и сказал:

— Это можно узнать в справочнике по элементарной физике.

Хомякову ответ не понравился. Он обвел взглядом комиссию и продолжал:

— Вот вы произвели расчеты тепловых процессов при сварке лазером. Что вы можете сказать о происхождении слова «лазер»?

Я совсем рассвирепел и сказал чрезвычайно вежливо:

— Это слово английского происхождения. Так же, как слова «мазер», «фазер» и «бразер». Ду ю андерстенд?

Дальше я продолжал на вполне сносном английском. Я объяснил Хомякову, что слово «лазер» является аббревиатурой и составлено из первых букв нескольких английских слов, объясняющих принцип действия этого прибора. Этой наглой выходкой я убил доцента. По-моему, он ничего не понял из моей речи. Я видел, как в заднем ряду корчится от смеха Чемогуров. Да и члены комиссии едва сдерживались.

— Есть ли еще вопросы? — спросил председатель.

— Разрешите мне? — спросил высокий тип из зрителей.

И он вдруг принялся ругать мою работу, потому что я, на его взгляд, применил неверный метод и некорректно расправился с «бесконечно подлым змеем». Я растерялся. Этого я не ожидал. Я никак не мог понять, что плохого я сделал этому человеку. Зачем он не поленился прийти на мою защиту и хочет меня закопать?

Я что-то неубедительно промямлил в ответ. Но тут встал Николай Егорович и тоже попросил разрешения выступить. Он сказал:

— В дипломной работе не ставилась задача экспериментальной проверки расчетов. Могу сказать, что мы провели ее на заводе. Совпадение экспериментов с расчетными данными значительно выше, чем в случае методов, применявшихся ранее. Результаты изложены в нашей общей с дипломантом статье…

Он вынул из кармана какие-то брошюрки и передал их в комиссию. Я разглядел, что это отдельные оттиски статьи из научного журнала. Над статьей стояли две фамилии: моя и Николая Егоровича.

Это был козырной туз. Мой недоброжелатель сник. Меня спросили, не хочу ли я что-нибудь сказать в заключение? Я знал, что в заключение нужно благодарить. Чем теплее, тем лучше. И я сказал:

— Спасибо всем преподавателям, которые многому меня научили. Спасибо моему руководителю Юрию Тимофеевичу, который доверял мне. Спасибо Евгению Васильевичу Чемогурову, который всегда был рядом.

За дверью меня ждала жена с букетом. Я почувствовал себя примой-балериной. Мы наскоро расцеловались и стали развешивать листы Славки Крылова.

Крылов защищался блестяще и вдохновенно. В конце вся комиссия уговаривала его остаться в аспирантуре. Но Славка был непреклонен. Он произносил только одно слово: Кутырьма.

А потом мы все сидели в нашей комнате под шифром 4-67 и пили две бутылки шампанского — Славкину и мою. Были Чемогуров с Николаем Егоровичем, была моя жена, был Мих-Мих. Чемогуров смазал пробки шампанского чернилами и выстрелил ими в потолок. На потолке остались два чернильных пятнышка. Тут только я заметил, что они не одиноки на потолке. Там уже было несколько.

— За седьмого и восьмого дипломантов из нашей комнаты! — сказал Чемогуров. — А вон там, видите, наши с Михал Михалычем отметины…

И мы выпили шампанского. Потом долго обсуждали защиту. Мою английскую речь, Славкину работу, которую все называли «почти диссертацией», и выступление долговязого недоброжелателя. Оказалось, что это самый настоящий научный противник. Он занимался теми же расчетами, только другим методом. Я встал ему поперек пути, не зная этого.

— Наука — жестокая вещь, — сказал Мих-Мих.

— Ну, ребятки, теперь вы инженеры! — сказал Чемогуров. — Я в этом почти не сомневаюсь. А кто знает, что такое инженер?

— Я знаю, — робко сказала моя жена.

— Вы? — удивился Чемогуров.

— Мне дочка объяснила, ей три года… Так вот, инженер — это глагол такой. Она где-то узнала про спряжение глаголов и спрягает сейчас все подряд. Очень смешно! Я птица, ты птица, она птица, они птицы… Я ей сказала, что наш папа скоро будет инженером. И она стала спрягать: я инженер, ты инженер, он инженер… Я говорю — неправильно, а она говорит — почему? Ведь складно получается.

— А что? — серьезно сказал Чемогуров. — Она совершенно права. Глагол обозначает действие. А что главное в инженере?.. Тоже действие!

И мы выпили за новый глагол «инженер». Все мы были инженерами, кроме моей жены, которая еще училась на инженера. Поэтому, чокаясь, мы с удовольствием спрягали этот глагол и повторяли, как стихи:

Я — инженер,

Ты — инженер,

Он — инженер,

Мы — инженеры!

Со времени нашей защиты прошло уже довольно много времени. Я по-прежнему работаю в институте младшим научным сотрудником, правда, на другой кафедре. Сейчас я занимаюсь экспериментами с лазером под руководством нового шефа.

Профессор Юрий Тимофеевич ушел на пенсию. Заведует моей прежней кафедрой теперь Мих-Мих, который защитил докторскую. По этому случаю он отпустил бороду.

Славка Крылов работает в Кутырьме. Он тоже защитился по физике высоких энергий. В среднем два раза в год он приезжает в Ленинград. По делам или в отпуск. Он начальник отдела в своем институте. В Кутырьме он женился, у него теперь двое детей. Славка называет их «кутырятами».