— Иван Арнольдович посмертно реабилитирован в пятьдесят девятом году, — веско сказал он. — А вы что, его знали? — спросил он, снова ощупывая колени старика.

— Громче, — потребовал Швондер.

— Знали его?! — наклонился Борменталь к старику.

— Как же. Доводилось. Контра первостатейная.

— Да как вы може… — Борменталь смешался.

— Не обращайте внимания, Дмитрий Генрихович. У него все контры, — сказала Катя.

— Да, да, да… — кивал старик. — Вы заходите ко мне, я вам кое-что покажу интересное… Внук за деда не отвечает.

Коттедж Швондера, где старик жил в одиночестве, помещался на самом краю бывшего поселка сотрудников профессора Преображенского. Темный дом, в котором светилось лишь одно окно, заброшенный двор с каменным гаражом-сараем… В деревне выли собаки, кричали кошки.

Борменталь с дочерью добрались до двери коттеджа и постучали. Дверь тут же бесшумно распахнулась, и на пороге возник Швондер с пистолетом в руке.

— Стоять! Ни с места! Стрелять буду! — прокричал он.

Алена в страхе спряталась за спину отца.

— Это я, Борменталь, Михал Михалыч! И дочь моя, Алена! — громко произнес Борменталь.

Швондер опустил пистолет и указал другой рукою в дом. Они прошли темным коридором и вошли в комнату, поражавшую аскетизмом. Железная крашеная кровать, заправленная по-солдатски тонким одеялом, рядом грубая тумбочка. В изголовье кровати на стене висел портрет Дзержинского.

Швондер был в пижамных брюках, в которые была заправлена гимнастерка с прикрученным к ней орденом Красной Звезды. Он положил пистолет на тумбочку и повернулся к гостям.

— Михаил Михайлович! — собравшись с духом, громко начала Алена. — Наша школа приглашает вас на встречу. Мы просим рассказать о вашей биографии…

— Ей директриса поручила, — словно извиняясь, сказал Борменталь.

— Правнучка, значит… Благодарю… Правнучка за прадеда не отвечает… — бормотал Швондер, кивая.

Борменталь осматривал комнату.

— Вы давно здесь живете? — спросил он.

— Да лет шестьдесят. Как институт построили… этой контре.

— Вы у Преображенского работали?

— Работал, да. При нем… Пойдемте, я вам покажу, у меня тут целый музей…

Старик пошаркал в соседнюю комнату. Борменталь с дочерью двинулись за ним.

Там и вправду был музей. В центре на специальной подставке стояла бронзовая собака на коротких обрубленных лапах. По стенам висели фотографии в строгих рамках, именная шашка; на столе, накрытые толстым стеклом, лежали грамоты.

Алена с удивлением рассматривала музей.

— Собака… с памятника? — с удивлением догадался доктор, указывая на бронзовую тварь.

Швондер вытянулся, глаза его блеснули.

— Не сметь называть собакой! Это товарищ Полиграф Шариков, красный командир!

— Позвольте… Но ведь это — собака, — смущаясь, сказал Борменталь.

— Для конспирации, — понизив голос, пояснил Швондер. — Красный командир, говорю.

— У-у, какой красный командир, — протянула Алена, дотрагиваясь до несимпатичной оскаленной морды собаки.

— Сберег от вредителей. Прекрасной души человек… А все дед ваш! — с угрозой произнес Швондер.

Он распахнул створки шкафа. Полки были уставлены папками. Швондер извлек одну. На обложке было написано «Борменталь И. А. Начато 10 февраля 1925 года. Окончено 2 мая 1937 года».

— Ввиду истечения срока давности… — сказал старик, обеими руками передавая папку Борменталю.

— Маринка, смотри! Колоссальная удача!.. Да иди же сюда быстрей! — Борменталь торжествующе бросил папку на стол.

Жена оторвалась от газеты, недоверчиво посмотрела на Митю, затем нехотя подошла к столу.

Борменталь, волнуясь, развязал тесемки папки и раскрыл ее. С первого листа смотрела на них фотография Ивана Арнольдовича Борменталя с усиками, в сюртуке и жилетке покроя начала века, с галстуком в виде банта.

— Смотри! Это мой дед! — провозгласил Борменталь. — Я же его не видел никогда. Даже не представлял — какой он. А он здесь работал, оперировал…

Дмитрий выложил на стол кучу документов из папки, стал перебирать. Марина смотрела без особого интереса.

— А вот профессор Преображенский, — Борменталь поднял со стола фотографию. — Тот, что на памятнике… Между прочим, гениальный хирург!

— Митя, где ты это взял? — спросила жена.

— Это мне Швондер дал. Чудный старик. Немного в маразме, но все помнит…

— Дарья Степановна говорит — он тут дров наломал, — сказала Марина.

— Знаю, — кивнул Борменталь. — Время было такое. Одни оперировали, другие… сажали…

— Не понимаю! — Марина дернула плечом и отошла от стола.

Борменталь извлек из бумаг тонкую тетрадку.

— Господи! Дневник деда… — Борменталь уселся за стол, в волнении раскрыл тетрадь и начал читать вслух: — «История болезни. Лабораторная собака приблизительно двух лет от роду. Самец. Порода — дворняжка. Кличка — Шарик…»

— Очень интересно! — иронически пожала плечами Марина, снова погружаясь в газету.

Борменталь заскользил глазами по строчкам.

— Чудеса в решете! Слушай!.. «23 декабря. В 8.30 часов вечера произведена первая в Европе операция по проф. Преображенскому: под хлороформенным наркозом удалены яички Шарика и вместо них пересажены мужские яички с придатками и семенными канатиками…»

— Чем? — поморщилась Марина. — Митя, пощади!

Борменталь обиженно засопел, но чтение вслух прекратил. Однако про себя читал с возрастающим интересом, постепенно приходя во все большее и большее изумление.

Наконец он вскочил со стула и обеими руками взъерошил себе волосы.

— Невероятно! Оказывается, это никакая не легенда! — он кинулся в кухню, схватил чашку, быстро налил себе половником компота из кастрюли, отхлебнул.

Марина с тревогой следила за ним.

— Была такая операция! Собака стала человеком! — провозгласил Борменталь. — Это потрясающе!

— Да что же в этом потрясающего, Митя? Собака стала человеком. Ты подумай. Кому это нужно? — возразила жена.

— Ты ничего не понимаешь в науке! — запальчиво воскликнул Борменталь. — Необыкновенная, потрясающая удача!

— Не понимаю, чему ты радуешься. Встретил мерзавца, который ухлопал твоего дедушку, — и радуешься!

— Радуюсь победе разума! И тому, что деда нашел. Я же не знал о нем ничего… — Борменталь подошел к клавесину, откинул крышку. — Ничего не осталось, кроме вот этого! — он ткнул пальцем в клавишу. — Представь себе: были Борментали. Много Борменталей. Несколько веков! И вдруг одного изъяли. Будто его и не было. А?! Что это означает?

Борменталь сыграл одним пальцем «чижика».

— А… что это означает? — не поняла Марина.

— А это означает, что я бездарь без роду и племени! Даже сыграть на этой штуке не могу! — внезапно огорчился он и в сердцах захлопнул крышку. — Все надо начинать сначала. Накапливать это… самосознание.

Раздался стук, в комнату просунулась голова Кати.

— Дмитрий Генрихович! Пандурин пришел, палец сломал.

— Об кого? — деловито спросил Борменталь.

— Об Генку Ерофеева.

— Сейчас приду. Обезболь пока.

— Да чего его обезболивать? Он уже с утра обезболенный, — Катя скрылась.

Борменталь натянул халат, вдруг приостановился, мечтательно посмотрел в потолок.

— Эх, показать бы им всем…

— Кому? Алкашам? — не поняла Марина.

— Мещерякову и всем этим… нейрохирургам. Они еще услышат о Борментале!

И он молодцевато вышел из дома, хлопнув дверью.

— Мам, зачем мы из Воронежа уехали? — уныло спросила появившаяся из своей комнаты Алена.

Швондер сидел в пионерской комнате на фоне горнов, барабанов и знамен. Был он при орденах, гладко причесан и чисто выбрит. Перед ним сидели на стульях скучающие пионеры и бдительные учительницы.

— Историю знать надо, — привычно скрипел Швондер. — Нынче на ошибки валят. Ошибки были. Но все делалось правильно. Потому что люди были правильные… Взять, к примеру, товарища Полиграфа Шарикова. Я с ним познакомился в двадцать пятом году. Что в нем главное было?.. Беспощадное классовое чутье. Полиграф прожил короткую и яркую жизнь. Был героем Гражданской войны, о нем легенды складывались…