ГЛАВА 7

Хирургическое отделение, помимо операционной, имело три предоперационных помещения. Одно выполняло свое прямое назначение – подготовку хирургов и их ассистентов к предстоящей операции. Два других предназначались для реципиента и его донора.

Клара поджидала Гроссе в донорской. Он вошел, как всегда, стремительно, бросив на нее быстрый сканирующий взгляд.

- Можно начинать, сэр, – отрапортовала она. В такие минуты между ними не существовало близости.

- Контейнеры с консервантами?

- Доставлены, сэр. – Она заставила голос звучать деловито и ровно. Но, не удержавшись, спросила: – Разве они нам понадобятся? Почему бы не ограничиться одной печенью? А на ее место вшить что-нибудь из законсервированных отходов – печень прошлогоднего реципиента С.Т., например. Молодой крепкий организм парня сумел бы побороть цирроз. – Клара отчетливо читала нетерпение и недовольство на лице Гроссе, но, не желая отступать, продолжала: – Есть ведь и другой вариант: оставить парню кусочек его собственной печени, и тогда у обоих печень отросла бы до нормальных размеров.

Выстрелив в нее испепеляющим взглядом из-под насупленных бровей, Гроссе хрипло рявкнул:

- Ради чего? Ты полагаешь возможным отпустить его на волю?

- Н...не обязательно. Вы...Ты сам говорил, что живые органы надежнее и сохраннее консервированных. Он мог бы жить в клинике... пока.

- Тешишься самообманом? Думаешь, если, по-страусиному, сунуть голову в песок, можно спрятать и все остальное? Ты сделала свой выбор. Вот и придерживайся его. И не морочь мне голову сентиментальным нытьем перед самой операцией.

Он раздраженно прошелся по комнате, сжимая и разжимая кулаки. Остановился перед нею, перекатывая вес тела с пятки на носок и обратно, и наконец сказал:

- Нужно быть круглой дурой, Клара, чтобы не понимать, что участь донора, попавшего сюда, заранее предрешена, что обратного пути для него нет и быть не может. И все же клянчишь невозможного. Ладно, пусть будет по-твоему. Я сохраню ему жизнь... в том виде, в каком сочту нужным. – Он как-то странно – зловеще и загадочно усмехнулся.

Сговорчивость не в характере Гроссе, и Клара не поверила ему. Но благоразумно предпочла промолчать. Впрочем одного ее вида оказалось достаточно, чтобы он вспылил.

- Я устал от увещеваний. Донора успокаивай, реципиента уговаривай. Вот только тебя мне и не хватало.

Обиженно поджав губы, она отвернулась.

Помещение для доноров преследовало тайную цель – скрыть свое назначение, обмануть бдительность жертвы. Обычная мебель, на стенах несколько отвлекающих гравюр фривольного содержания. Передвижной столик с медикаментами скрыт за китайскими расписными ширмами.

Джо привели именно сюда. Он остановился посреди комнаты, пугливо озираясь по сторонам и крепко, по-детски держась за руку Гретты, будто она могла защитить, уберечь от щемящей сердце неизвестности. Очевидная умственная недоразвитость этого чернокожего парнишки облегчала задачу его вольным и невольным палачам.

- Иди сюда, мой мальчик. – Голос Гроссе снова журчал, как ласковый ручей. – И помни, мама просила тебя быть мужественным.

Неохотно отпустив руку Гретты, пленник шагнул вперед.

Женщина отвернулась, но Клара успела заметить слезы, блеснувшие в ее глазах. Заметил и всевидящий Гроссе.

- Вы свободны, сестра. Сегодня вы мне больше не понадобитесь. Отдыхайте. – Он взглядом проводил ее до дверей и только после этого обратился к парню: – Джо, слушай меня и делай, что я тебе скажу.

Кларе неоднократно доводилось быть свидетелем, более того – испытывать на собственной шкуре способность Гроссе подчинять себе чужую волю. И все же каждый раз она с внутренним содрогаганием наблюдала этот зловещий ритуал.

- Сними одежду и ляг на тахту.

- Как, совсем раздеться? – Парнишка стыдливо покосился на Клару.

- Она врач, Джо. А врачей не стесняются. Ну же, не задерживай меня, поторапливайся. Чем скорее мы начнем, тем скорее все кончится.

Стараясь не смотреть на Клару, Джо стащил с себя несложную больничную одежду и лег на жесткий топчан, прикрытый красочным покрывалом с длинной бахромой.

- Умница. А теперь расслабься, дыши ровно и постарайся думать о чем-нибудь хорошем. Например о том, как ты скоро встретишься с мамой и с друзьями. Тебе сделают сейчас один маленький укольчик в руку, и ты уснешь.

- И ничего не буду чувствовать?

- Ровным счетом ничего. А когда проснешься в своей палате, все будет уже позади. И мы вместе посмеемся над твоими страхами.

Джо доверчиво улыбнулся и прошептал:

- Спасибо, доктор.

- Литический коктейль номер три, – скомандовал Гроссе, не отрывая взгляда от мальчишеского, словно вырезанного из черного дерева, лица.

Шприц еле заметно вздрагивал в руке Клары, когда она искала вену, стараясь не замечать устремленных на нее, тревожно застывших глаз.

Парнишка уснул мгновенно, как и обещал ему Гроссе, ничего не почувствовав. И уже никогда – Клара в этом не сомневалась – ничего не почувствует.

- Неужели нельзя обойтись хотя бы без этих ужасных спектаклей, – сдавленно прошипела она, глядя на распростертое полудетское тело, на ребра и тазовые кости, резко выступавшие из-под лоснящейся кожи цвета хорошо прожаренного кофейного зерна. На его впалый, упругий живот, который через несколько минут будет безжалостно вспорот...

- Меня удивляют твои дилетантские вопросы, – огрызнулся Гроссе. – Ты прекрасно знаешь, что когда человек нервничает, в кровь выбрасывается огромное количество гормонов. А мне нужны высококачественные органы и чистая, спокойная кровь. Вот для чего я устраиваю все эти спектакли.

Гроссе нажал на скрытую в панели кнопку и отдал распоряжение явившемуся на зов санитару перевезти усыпленного донора в операционную.

ГЛАВА 8

На краю отвесной скалы сидел юноша. Ровный загар покрывал его, хорошо развитое, мускулистое тело. Юношу вполне можно было бы принять за бронзовое изваяние, если бы не длинные, выгоревшие на солнце волосы, бьющиеся на ветру. Его пальцы машинально барабанили по переплету лежавшей на коленях книги, а тоскующий взгляд был устремлен к далекому горизонту.

Могучий океан, подобно фантастическому гигантскому спруту облапивший добрую половину планеты, мирно плескался где-то глубоко внизу. Там, под неприступной, вертикально уходящей вверх стеной, острые гребни скал угрожающе торчали из воды, полностью обнажаясь в часы отлива. А если океан штормило, волны, натыкаясь на них, разбивались в пыль, вихрясь и пенясь. Не то что корабли, даже лодки не рисковали приближаться к этим диким и опасным местам. Разве что усатый и самодовольный морской лев выберется на скалы со своим гаремом погреться на солнышке, да где-то вдалеке вскинет хвост до нелепости огромный хозяин глубин – голубой кит. В остальном же, насколько мог видеть глаз, океан казался неизменным, как может быть десятки, сотни тысяч лет назад, когда людей на Земле еще не было вовсе. Впрочем, иногда на горизонте белела движущаяся точка идущего своим курсом теплохода, а небо оглашалось ровным рокотом пролетавшего в вышине самолета. Но для юноши эти знаки так и оставались лишь точками и рокотом.

Долгие часы проводил он на своем излюбленном посту. Размышлял, читал, наблюдал за облаками, непрестанно менявшими формы и очертания, всматривался в океан. О, он до слез, до боли в глазах мог глядеть на искрящуюся рыбьей чешуей океанскую кожу. Но не потому, что так сильно любил природу и не потому, что больше нечем было заняться. Далеко не всегда юноша бывал так задумчив и тих. В минуты отчаяния он метался подобно штормовой волне, заблудившейся в лабиринте скал. Он готов был рвать на себе волосы, выть диким зверем, крушить все подряд или... или броситься вниз, на те самые острые скалы, чтобы раз и навсегда покончить с этим кошмаром. Возможно, он так бы и поступил, если бы не хрупкая надежда, что все еще может измениться, что его пожизненному заточению придет когда-нибудь конец.

Но сейчас, глядя вдаль, юноша думал о романе, который лежал у него на коленях, о героях, описанных в нем, об их образе жизни и судьбах. И больше всего – о героине – яркой стройной брюнетке с жарким взглядом и порывистыми движениями. Властная, темпераментная, загадочная, она живо представала в его воображении. Именно такую женщину мог бы он полюбить. Только такую! Все прочие, из других романов: белокурые, хрупкие, капризные и жеманные, мечтательные, изнеженные и романтичные, не трогали, не волновали его. А эта! Откладывая книгу, он мысленно дорисовывал ее образ, облекая его в плоть и кровь, наделяя конкретными чертами характера. Она являлась ему во сне. И была так реальна, что он протягивал руку, чтобы коснуться ее лица, ее тела. А она улыбалась ему, и в ее огромных черных глазах он читал ответную страсть. Но сон таял вместе с рассветом, и юноша в бессильной ярости неистово колотил кулаками подушку.