Сильвия едва успевала управляться по дому и с работой. Шутка ли поднимать в одиночку четверых! А сыновей не тянуло к земле. Они старательно учились, соревнуясь между собой в отметках, много читали... и так же старательно избегали физического труда, что для сельских жителей совсем нетипично. На старшую дочь тоже рассчитывать не приходилось. Наскоро перекусив после работы, подкрасившись и принарядившись, Сусанна спешила с подружками в райцентр. Там, в Доме культуры – танцы, музыка, кружки, веселье.

Сестра и братья часто отсутствовали по вечерам, а мать, намаявшись за день, рано ложилась спать. И Ншан оставалась предоставленной самой себе. Но скука не была ей знакома. Училась она неохотно, книг тоже не читала. Зачем ей книги, когда есть огромный и прекрасный мир, бездонный, бескрайний. Мир многоголосый, увле-кательный, таинственный и такой добрый. Все, что нужно, это слиться с ним, и тайны начинают раскрываться сами собой, как весенние почки. Мир полон красок, запахов, жизни. И этот мир принадлежит ей. А она – ему.

С наступлением ночи Ншан любила стоять одна в дальнем конце сада, на самом краю ущелья, вздрагивая от скрежещущих душу криков ослов, которым тоже не спалось в их стойлах, или глухого уханья вышедших на ночную охоту филинов. Любила слушать – как горы сонно перешептываются между собой, как дышит мать-земля, лаская ее босые ноги. Ншан знала все лунные фазы, отмеряя по ним время. Когда полная Луна, будто окно в неведомое, зажигалась в царстве тьмы, она, завороженная и тихая, глядела на нее, на облитые голубым сиянием горы, на потонувшее в жидком мраке ущелье, на черное кружево истрепанных облаков, несущих из дальних стран Луне свою усталость. Ншан знала – Луна утешит их, очистит, успокоит, и преображенными отпустит в новые странствия.

В тот день, что призван был навсегда изменить всю ее жизнь, оставшись в памяти односельчан, как нечто трагическое и непостижимое, Ншан исполнилось тринадцать лет.

День был воскресный, но ни братья, ни сестра, вопреки обыкновению, никуда не спешили. Никто не осмеливался посягать на традиции, заложенные дедами и прадедами. Мать испекла ее любимые пирожки с грибами. Братья, по такому случаю зарезали ягненка, впервые решившись на этот «чисто мужской» поступок. Прежде скотину мог забивать только отец. Они развели огонь во дворе, в сооруженном еще отцом мангале. Сильвия приготовила в большом чане баранью хашламу, а мальчики, нанизав лучшие куски мяса на шампури, взялись за хоровац.

Обычно знаменательные даты отмечались всем селом. Но положение вдовы позволяло Сильвии избежать пышных и накладных приготовлений. К тому же день рождения младшей дочери не бог весть какой праздник. Она пригласила только соседнее семейство, Миграна и Анаид с их двумя девочками и сыном.

Мигран в юности был пастухом. Деревенское стадо с той поры уже несколько раз переходило из рук в руки, но ни один пастух не играл на дудуке лучше и задушевнее Миграна. К тому же он обучил сынишку с малолетства барабанить на дхоле, и теперь они – незаменимые гости как на торжествах, так и на панихидах.

Сыну Миграна шел пятнадцатый год и он очень гордился первой шелковистой растительностью на лице и груди – ворот его рубашки был нарочито расстегнут. Слава первых музыкантов на селе обязывала его держаться чинно и с достоинством. Раз уж он с отцом выступает на равных, значит вполне может считать себя взрослым и самостоятельным. Он теперь никому, даже родителям, не позволял называть себя уменьшительно-ласкательным «Лёвик», только полным именем: Левон.

Ншан была единственной на селе, перед кем он не мог сохранять свой чванливо-независимый вид. Перед ней Левон предательски краснел, смущался, не знал, куда девать свои длинные костлявые руки с неухоженными ногтями и темными разводами, намертво впечатавшимися в загар. Его продолговатые серо-голубые глаза, колючие, насмешливо искрящиеся из-под густого частокола сросшихся на переносице бровей, умели светиться мягкостью и покорностью. Но об этом знала только Ншан.

Их дворы разделялись метровой стеной, сложенной отцами из обычных валунов . И с тех пор, как он начал обгонять забор ростом, он подсматривал за Ншан. Он знал, чем она занимается, знал все ее любимые места – у обрыва, на дереве, на крыше дома. Он любовался ею, не отдавая себе отчета, что любуется. Он обожал ее, не осознавая, что это его первая, единственная и глубоко трагичная любовь...

Не часто случалось Левону оказаться за одним столом с Ншан. Особенно, когда торжество устраивалось в ее честь. Сидя неподвижно с неестественно прямой спиной и аккуратно сложенными на коленях руками, он тайно мечтал оказаться с нею рядом, во главе стола, и чтобы стол тот был свадебным – волосы ее распущены и украшены белыми лилиями, которые он сам нарвал для нее на неприступно крутом склоне ущелья. После торжества он уведет свою Ншан в отчий дом, и никто уже не помешает ему любоваться ею, говорить с ней, смотреть в ее солнечные глаза. А потом, может быть, у них будет такая же девочка, как сейчас Ншан... Что, если все это уже случилось и он – законный глава семьи, а Ншан уже не Ншан, а их дочь? Жена и теща суетятся на кухне, потому что два дома, навеки объединившиеся в одну семью, собрались сегодня, чтобы отпраздновать ее день рождения...

- Левон джан! Берись-ка за дхол. – Окликнув сына, Мигран прервал его грезы. – Поздравим Ншан самой веселой мелодией из всех, нам известных. А она пусть нам станцует. Сильвия, где твоя дочь?

Появилась Ншан. Будто угадав мечты Левона, она предстала перед гостями этакой маленькой феей в воздушном белом платье, с цветком, приколотым к черным распущенным волосам. Левон обомлел от неожиданности. Перед ним был и ребенок, и девушка одновременно. Ее лицо порозовело от смущения, глаза горели.

- Давай, сынок, давай, - подначивал Мигран, поднося к губам древний как мир инструмент – дудочку с девятью отверстиями, сделанную им из корня абрикосового дерева.

И дудук, мало приспособленный для веселья, привыкший плакать и стенать, уводя в иные миры, надрывая сердца, проникая в самые дальние, самые заскорузлые уголки человеческой души, зазвучал вдруг радостно и торжественно, славя молодость и красоту жизни. Дхол, проснувшись, взволнованно включился в мелодию, будто удары человеческого сердца, его – Левона. Они то нарастали, то сливались в сплошную дробь, то почти замирали, рассыпаясь и опадая к босым ногам порхающей по дощатому полу девочки.

Взлетали густой волной ее длинные волосы, мелькали тоненькие руки и щиколотки, глаза искрились шальным задором... Никто никогда не видел Ншан такой раскованной и счастливой. В ней и в ее импровизированном танце было сейчас что-то цыганское, таборное – буйное, безудержное и прекрасное.

То был ее первый танец, апогей гармонии с музыкой, с людьми и жизнью. Мелодия еще не смолкла, а она, смущенная и запыхавшаяся, укрылась в своей комнате.

«Никому ее не отдам», беззвучно шевельнулись губы Левона.

Мигран опустил дудук на колени. Взгляды отца и сына встретились. Левон понял – отец подумал о том же: не найти ему невестки, краше и лучше Ншан.

- Играйте еще! – взбудораженная танцем сестры, попросила Сусанна.

- Хватит пока, - вмешалась Сильвия. – Гости ничего еще не ели. Хашлама стынет и хоровац уже на огне. Мигран джан, будь тамадой.

Подождав, когда все склонятся над тарелками, Ншан тихонько вернулась и села на единственный свободный стул рядом с Левоном. Поздравления соседа-музыканта выслушала с потупленным взором, совсем как взрослая девушка.

...Увлеченные едой, крепкими домашними напитками и разговорами, взрослые вскоре забыли о причине застолья. Они вспоминали молодость и покойного хозяина дома, вспоминали печальные и радостные события из нехитрой истории села. Сестры Левона сидели чинно, глазея по сторонам и прислушиваясь к разговорам взрослых.

- Я приготовил сюрприз к твоему дню, - улучив момент, шепнул Левон Ншан.

Ее глаза вспыхнули любопытством и нетерпением.

- Какой!?.

- Пойдем, покажу.