- Когда ты так возмужал?! – с изумлением отметила она. – Мне все казалось, ты тот же, что и семь лет назад, только голос стал взрослым. Знаешь, мне как-то даже не по себе, будто я лежу с чужим, незнакомым мужчиной. Будто мы встретились впервые.

Вместо ответа он поцеловал ее.

- Скажи, неужели и я так изменилась?

- Конечно. Ты выросла, стала взрослой.

- Опиши, какая я теперь, - попросила, смущаясь, Ншан.

- Твои волосы, как... как струи ночного ручья.

- Они и раньше были такими.

- Твои ноги, как стволы молодых платанов.

- Еще...

- Твои губы после моих поцелуев похожи на вишневое варенье. А зубы – на очищенные от кожицы ядрышки свежих орехов. Твои ресницы отбрасывают такую густую тень, как... как тутовник в жаркий полдень, а глаза... Нет, я не могу придумать сравнение для твоих глаз. Нет в природе ничего, равного им... Щеки твои похожи на персик, покрытый нежным пушком.

- Какой ужас! - расстроилась Ншан. – У меня волосатое лицо?!

- Я этого не говорил. Пушок едва заметный. Уверен, никто, кроме меня, его и не видит.

- Успокаиваешь?

- Главное, чтобы нравилось мне. Ведь ты теперь моя жена.

Она грустно улыбнулась:

- Ах, если бы...

- Ты сомневаешься?! – Воодушевившись, Левон сел на постели, взял ее за руку. – Ведь я еще не успел тебе сказать самого главного – мои родители дали согласие на наш брак! Они ждут тебя в нашем доме.

Он ожидал проявлений восторга и благодарности. Ему самому так тяжело далось это согласие. Еще вчера он не смел и надеяться. И, что таиться от самого себя, предательские сомнения нет-нет да и посещали и его: как воспримут друзья и односельчане его женитьбу на слепой, ущербной девушке, не станут ли подтрунивать, унижать состраданием, не пожалеет ли он потом, много лет спустя, о своем поступке. Но всякий раз он с негодованием гнал от себя эти, недостойные его любви, мысли.

И тут Ншан совершенно неожиданно сказала:

- Твои родители еще не самое главное, Левон.

- То есть как!? – опешил он. – Ты имеешь ввиду твою мать?

- Н... нет.

- Тогда кого же? Уж не хочешь ли ты сказать, что не решила еще сама?

- Именно это я и хочу сказать.

- Шутишь!

Он, в отличие от нее, имел возможность видеть их обоих, еще не остывших от жарких ласк. Он видел спальню Ншан, с трепетавшими на ветру простенькими занавесками на окне, через которое он к ней проник. Он видел свою одежду, сброшенную второпях прямо на пол. И ее рубашку поверх. Он видел ее обнаженное тело и разметавшиеся по постели волосы... Какой оскорбительной для него и нее нелепостью прозвучало ее заявление.

- Ты многого не понимаешь... не можешь понять, - отрезвляюще строго сказала Ншан. – Подай мое платье... пожалуйста. Оно на спинке стула, у окна.

Деревня дольше города хранит традиции, бережет обычаи, карает за любые отступления от них. В деревне девушка всегда на виду. Безупречность репутации – ее главное приданое. Ншан и он преступили неписанные законы. Уж конечно же не ему осуждать ее за случившееся между ними. И он не только не собирается отступать, но и безмерно счастлив, что это наконец произошло. Но ведь должна же она понимать свое положение, свою теперь уже полную от него зависимость. А вместо этого она разговаривает с ним так, будто это он – слепая Ншан, а она – Левон.

Такие, в общем-то недостойные мысли разъедали его обиженное сердце. Он ожидал от нее иной реакции. Он ожидал ответной любви и, может быть, неосознанно – благодарности за его великодушие. Ншан оделась и, сославшись на то, что ей хочется побыть одной, попросила его уйти.

- Ты так ничего и не скажешь мне? – вконец обиделся Левон.

- К сожалению, не все зависит от нас, - уклончиво ответила она. – Завтра. Завтра все решится.

Он ничего не понял и ушел раздосадованный. Так принадлежит она ему или не принадлежит? Их отношения будто и не изменились вовсе. Все та же недосказанность и загадочность. Может обычные девичьи уловки? Маленькая отсрочка, чтобы подразнить его, защитить свою гордыню? Пройдет день, другой, и она, краснея, сообщит ему о своем согласии. Ведь в противном случае ей так и просидеть всю жизнь возле стареющей матери.

Ему вспомнились поцелуи Ншан, аромат ее кожи, смешанный с запахами цветущего сада, и радостное волнение снова переполнило его. Какие могут быть сомнения! Конечно же Ншан безраздельно принадлежит ему. Ему одному. Теперь уже навсегда. И только это имеет значение и смысл.

* * *

...Ночь легко и неслышно заползла сначала в ущелье, а оттуда уже добралась до горных вершин – короткая, зыбкая ночь, готовая каждый миг пробудиться и вспорхнуть, как испуганная птица. Для Ншан ночь, все равно какая – весенняя, летняя или зимняя, светлее и радостнее, чем день. Потому что днем она живет на ощупь, а ночь дарит ей яркие, красочные сны, пронизанные светом. Да не простым, а особенным, какого она никогда и не видывала прежде. Свет этот как бы исходит из самих образов, наделяя их необычайно чистыми, фосфорисцирующими красками. Сон стал для нее большей реальностью, чем бодрствование. Едва ли не с последними петухами она спешит забраться под одеяло, спасаясь сном от слепоты.

Да и вряд ли то, что она испытывает, вообще можно назвать сном. Скорее – внетелесным, астральным опытом, к которому с некоторых пор прибавились еще и путешествия. Ншан даже научилась распознавать их приближение. Легкая дрожь во всем теле возвещала ей о том, что душа готовится его покинуть, вырвавшись на свободу. Затем следовал стремительный рывок – и вот она уже парит над землей, пронизанная струями ветра, созерцая проплывающие под ней долины, реки, леса. Безлюдные пейзажи сменялись неведомыми городами со старинными зданиями, каменными мостами, храмами, широкими улицами. Она могла парить над городом в головокружительной вышине, а могла и при желании спускаться так низко, что видела лица отдельных людей. Эти полеты рождали в ней ни с чем не сравнимое блаженство. Она ждала их с особым нетерпением, заранее расслабляясь и принимая такую позу, чтобы легче было покинуть тело.

Но сегодня Ншан не думала о путешествиях во времени и пространстве. С тревогой и даже некоторой обреченностью она ждала совсем другого.

Как только веки ее совершили привычное, хоть и потерявшее смысл движение, укрыв глаза, а мысли растаяли и умчались, Ншан услышала голос – тихий, едва различимый, похожий на шелест листвы.

«Вот ты и стала женщиной. С этой ночи вся жизнь твоя изменится.»

«Я стану женой Левона, матерью его детей!» - обрадовалась Ншан.

«Тебе не суждено быть ни женой, ни матерью.»

Ответ прозвучал все так же легко и призрачно, почти ласково. Но для Ншан он был равносилен свисту меча над головой.

- За что?!. Господи праведный, за что? – в голос вопрошала она, беспомощная даже в своем бунте.

-Ты рождена для другой цели. Твой удел – служить людям.»

«Да как же я могу им служить, если я ничего и никого не вижу!»

Ответа не последовало.

«А Левон? Ведь он любит меня.»

«Ты не можешь принадлежать одному человеку. Но за тобой всегда остается право выбора. И теперь, и потом. Если ты станешь чьей-то женой, твои духовные очи закроются навсегда. Вечная, полная тьма станет твоим уделом.»

Ншан вспомнила, еще сегодня утром, в объятиях Левона, она предчувствовала, что никогда им не быть вместе.

«Нет-нет, только не это. Я не хочу быть дважды слепой. Я этого не вынесу...Но что станется с Левоном?»

«Ты все узнаешь сама... Помни, выбор за тобой.»

Голос умолк, улетел, растворился. И только тогда Ншан осознала, что вела внутренний диалог. Но с кем? Кто был ее собеседником? И почему она отвечала без страха, без паники, будто так и должно быть. Уж не сходит ли она с ума?

Ншан погрузилась в глубокий сон. Мать разбудила ее, когда солнце стояло уже высоко. Был воскресный день, и Сильвия осталась дома.

- Тебя там спрашивают, дочка, - растерянно сказала она.

- Кто?

- Не знаю. Совсем незнакомые люди. Мужчина с женщиной и ребенком. Из соседнего села быть может.