На первое предложение Катя согласилась сразу же, по принципу где бы не работать, лишь бы работать. Но очень скоро, поднаторев в новой обстановке, сориентировавшись и поняв, что к чему, она сама начала определять себе цену. И теперь уже выбирала она, а не ее. В конце концов она попала в престижную, набирающую обороты компанию и за короткий срок стала доверенным лицом ее президента. Ее ценили, ее уважали как специалиста, с ее мнением считались. Но в ней по-прежнему не видели женщины. Однако эта самая женщина – нереализованная и не обласканная - вовсе не умерла. Она затаилась, пряча огромный камень за пазухой, и терпеливо ждала своего часа.

Бывало, останавливалась Катя где-нибудь в людном месте, скажем, у выхода из метро, и, облокотясь о каменный парапет, начинала наблюдать за прохожими. Если появлялась в поле ее зрения фигуристая молодая особа, двуногие самцы оглядывали ее с головы до пят, одни бесцеремонно, другие украдкой, оборачивались, чтобы запечатлеть вид сзади. Иногда попадался среди них особо активный и самоуверенный, устремлявшийся за ней следом. Тогда Катя снималась со своего поста, чтобы понаблюдать, как будут развиваться события. Самец, догнав самочку, заговаривал с ней. И, в зависимости от того, насколько умело он это делал и что он сам из себя представлял, она либо отшивала его, либо отвечала взаимностью, в результате чего завязывалось знакомство. Все было так примитивно, так банально и просто. И так недосягаемо для той, кто за ними наблюдал.

В вагоне метро, на эскалаторе, в бесконечных подземных переходах Катя нутром ощущала, как в текущем, бурлящем, снующем или временно обездвиженном людском потоке то и дело возникали спонтанные короткие замыкания, проскакивали электрические разряды мимолетных контактов, шел беспрестанный обмен целой гаммой невидимых сигналов на волне «самец-самка». То была подсознательная, самим Богом предопределенная, настроенность противоположных полов друг на друга.

Только Катя, даже находясь в самой гуще этого потока, никаких разрядов и сигналов не получала. Мужчины смотрели как бы сквозь нее. Они ее попросту не видели. Иной раз, эксперимента ради, она не уступала встречному дороги. Но прохожий, привыкший виртуозно лавировать в гуще московского Вавилона, огибал ее, как огибают колонну или угол дома, как вода обтекает камень, не давая себе труда взглянуть повнимательнее на непрошенную преграду.

«Подонки. Ничтожные двуногие скоты! – ругалась про себя Катя. – Вам лишь упаковку подавай. А что внутри, для вас значения не имеет. А ведь я дала бы сто очков вперед любой размалеванной, безмозглой кукле, за которой вы готовы трусить рысцой, как дворовые кобели.»

Шли годы. Кате исполнилось тридцать четыре. Пол жизни закинулось за плечи, как рюкзак. Но разве это можно назвать жизнью – без друзей, без любимого, когда даже самой на себя в зеркало смотреть тошно. Мать, которую она посещала от случая к случаю, видя страдания дочери, лишь сокрушенно качала головой:

- Ну что с этим поделаешь, Катюша. Такая уж ты у меня уродилась – неудачненькая. И никуда от этого не денешься.

«Заблуждаешься, родительница, - усмехалась про себя «неудачненькая». - Денешься. Еще как денешься.» В голове ее зрели дерзкие планы, к моменту осуществления которых она двигалась продуманно и не спеша, шаг за шагом подготавливая почву, налаживая необходимые контакты, вооружаясь соответствующими знаниями.

Сам факт возможности выхода из глухого тупика обнадеживал, но не облегчал ее каждодневную жизнь, безрадостную и унылую, временами доводившую ее до отчаяния. В тот вечер Кате было особенно невмоготу. Она злилась на себя, на мать, на Бога, на судьбу, а заодно и на весь мир. Все валилось у нее из рук, ее раздражали даже вещи, с которыми она ничинала ссориться как с живыми: «Какого черта ты не сидишь на своем месте!» - обрушивалась она на кофейную чашку, не желавшую стоять вверх донышком на переполненной посудой сушилке. «Твоя проклятая ручка въехала мне в бок!» - выговаривала Катя кострюле. Откатившееся по столу яйцо она в сердцах запустила в стену, а потом долго отчищала узоры, оставленные им на обоях. «Этак я сойду с ума», - сказала себе Катя и, наспех одевшись, выскочила из дома.

Бесцельно бредя вдоль улицы, она натолкнулась взглядом на вывеску: «БАР УЛЫБКА».

Уж что-что, а заставить ее улыбнуться вряд ли кому-то под силу, подумала Катя, спускаясь вниз по лестнице. Скинув пальто на услужливо подставленные руки гардеробщика, она несмело вошла в полутемный, прокуренный зал. Сквозь дымовую завесу, как в мультипликационном фильме-страшилке,ей были видны лишь таинственно и недобро мерцавшие глаза – с две дюжины пар – устремленные на нее. «Чего уставились! – не разжимая губ, крикнула Катя. – Убогой не видали? Может отослать вас в подземные переходы? Там таких, уж точно, навалом. А кстати, чего это вы не улыбаетесь, как вам вывеска велит?»

Подойдя к стойке бара, она взобралась на высокий стул.

- Добрый вечер, барышня, - безучастно приветствовал ее бармен. – А вы у нас впервые.

- Она молча кивнула.

- Чего желаете?

Катя никогда прежде не бывала в подобных заведениях, к тому же к спиртному относилась резко отрицательно. Но раз уж она здесь оказалась, надо было что-то заказывать.

- «Кровавую Мэри», - выпалила Катя первое, что всплыло в памяти из прочитанных книг.

- Круто для начала, - усмехнулся бармен, играя бутылками водки и томатного сока.

Выпитое теплой волной разливалось по телу, наполняя и согревая каждую его клеточку. Негромко играла музыка. В сладковато-терпком запахе сигаретного дыма было что-то незнакомое – будоражащее, вызывавшее томление и негу. Пчелиным роем жужжали голоса. После третьего бокала это жужжание сконцентрировалось в чердачной части ее черепа.

- Не пей больше, подруга, а то вляпаешься в историю.

Услышав хрипловатый голос над собой, Катя нехотя приподняла голову, которую только что так удобно устроила в скрещенных на стойке руках. Рядом сидела рыжеволосая девица. Выщипанные брови, зеленые тени вокруг глаз, как у болотной кикиморы, ресницы аля-Барби, румянец сельской молодухи прошлого века, губы как надкусанный помидор.

- Т...ты что мне с...снишься? – пробормотала Катя, удивившись, каким вдруг непослушным и неповоротливым стал ее язык.

- Меня Сильвой зовут. А тебя?

- К...Кажется, К...Катей.

- Так. Все же надралась, - констатировала кикимороподобная Барби. – Между прочим, это мое место. Не вздумай на него претендовать. А то я ведь могу и рассердиться... Впрочем, - уже как бы размышляя вслух, добавила она, - на конкурентку ты, вроде бы не похожа. У тебя что неприятности? – Она повнимательнее вгляделась в новенькую. – Парень тебя уж точно не обидел, поскольку у тебя его, скорее всего, никогда и не было. Значит, сама собой отпадает версия, что бросил или изменил муж. Что же остается?.. С работы турнули?

- Да какое твое собачье дело мне в душу копытами лезть! – окрысилась на девицу Катя, перепутав свинью с собакой. Голос ее при этом прозвучал почему-то вяло, а глаза открылись лишь на половину и то с большим трудом.

Сзади послышались возбужденные голоса. С грохотом перевернулся стол. По полу разлетелись осколки разбитой посуды. Отборный мат вместе с дымом завис под низкими сводами. Новая знакомая Кати, с кошачьей ловкостью соскользнув с высокого табурета, язычком пламени взметнулась над стойкой.

- Сваливаем отсюда! Сейчас тут будет жарко! – как бы издалека донесся до Кати хрипловатый испуганный голос, и вслед за этим кто-то потянул ее за рукав, отчего она чудом не свалилась вместе с табуретом.

- Да открой же ты глазелки, горе луковое! И смотри под ноги, не то свой антикварный нос расквасишь, - приговаривала рыжая, таща ее вверх по ступенькам.

Свежий, холодный воздух привел Катю в чувство, правда совсем чуть-чуть.

- Живешь-то далеко?

Катя осоловело огляделась:

- Вроде бы вон в том доме. Кирпичный, на углу.

- Так и быть уж, сопровожу, - ворчливо сказала рыжая. – Обопрись на меня и держись ровнее. А не то, если на легавого напоремся, как пить дать, в участок загремим.