— Я слишком стар, чтобы разбираться в этой вашей хитрой виртуальности, — философски замечает Тан. — Но тот, кто всё это придумал, был ушлый малый, явно из наших. Это ж надо, народишко сам всё о себе выкладывает. Да еще фотками иллюстрирует! Сплошная экономия на наводчиках.

— Ты не старый, ты — ленивый, — ласково говорю я, заботливо поправляя его пестрый галстук.

По моим подсчетам Тану чуть больше шестидесяти, не такой он уж и старый. Возраст элегантности для мужчины, как говорят. Жаль только, что у Красавчика вкус пятилетки и воображение попугая. Эти синие, золотистые и бордовые пиджаки с неизменным блеском, эти шелковые рубашки с узорами, вызывающими у неподготовленного зрителя эпилептический припадок, а уж туфли… Они — моя вечная головная боль. Каждая пара, как выстрел в затылок. И почему дядюшка Кента до сих пор удивляется, что я ношу исключительно темные мужские костюмы и белые рубашки?

— Хозяйка Рин, пришли люди покойного брата Ян Чэня, — сообщает мисс Ван. — Вы ведь еще заняты, да? Тогда они подождут.

— Кончай дымить, — приказываю я Красавчику и включаю вытяжку на полную мощность.

Все мои ребята — от стажера до главаря поголовно — знают о важности здорового образа жизни, а новенькие, они же дикие. Их еще придется приучать к порядку.

Когда в кабинете воздух уже искрится от озона, входят эти пятеро. Мое последнее приобретение. А следом — Мелкий (без пиджака, чтобы и тату было хорошо видно, и кобуру с пистолетом) и Жмот (с толстой папкой-сегрегатором, и обложка у неё очень кстати из кевлара сделана). Мда-а-а… Лучше бы я купила еще один пластиковый шар, честное слово.

Смотрю я на великолепную пятерку и словно возвращаюсь на двадцать два года назад… Маленькая девочка стоит на веранде старинного дома и мрачно исподлобья смотрит на мужчин, склонившихся в поясном поклоне. Все они в ярких костюмах и рубашках, с толстыми золотыми цепями на татуированных шеях. Все они — отморозки и завсегдатаи тюрем, каждый третий — убийца, каждый второй — мошенник. Так говорит человек, назвавшийся её родным дядей, старшим братом её отца. И отныне эти страшные люди — её единственная семья. «Ладно. Семья — это хорошо, — думает та девочка. — С остальным разберусь потом».

Примерно то же самое думаю я и сейчас. Только сейчас я уже не та восьмилетняя сиротка с длинной челкой, комкающая в кулаке подол платья.

Мы с братцами играем в гляделки. Минуту, две, три, пять… Мелкий начинает ритмично дышать — готовится к началу неизбежного месилова. Жмот… Вот, кого всегда недооценивают. Худой очкарик с маникюром — что с него возьмешь, кроме девчачьего визга? Примерно так думают всякие-разные придурки, прежде чем отправиться в реанимацию. И только Красавчик Тан спокоен, как священная гора: размазывает козявку из носа по замшевой обивке кресла. Тьфу! Ну, сто раз его просила!

И тут… Нет! Только не это! Сейчас он её съест! Выковырял, полюбовался и уже рот открыл…

Меня передергивает, как от удара током, тошнота к горлу подступает. Видят боги, я сейчас блевану. Вскакиваю с места…

— Позаботься о нас, Старшая Сестра! — вразнобой кричат главари и начинают кланяться. Низко, по всем правилам, даже дядюшке Кенте не к чему придраться.

Вдыхаю-выдыхаю, глубоко и размеренно, дожидаюсь, когда утихнут спазмы в пищеводе.

— Взаимно, братья. Надеюсь, вы, сильные и храбрые мужчины, позаботитесь о своей сестре.

Мисс Ван появляется с подносом очень вовремя. Она, собственно, иначе и не появляется. Шесть крошечных чарочек с вином, выпитых совместно — это такая же священная традиция, как тавро кланового знака на левом плече.

— Эт самое… от нас тут подарочек… типа, — гнусавит самый страшный — с рожей, по которой пару раз туда-сюда танк проехал, не иначе. — В знак этой… кхм… уважухи. От братвы… типа, на цветочки. Ага?

И двумя руками протягивает красный толстенький конвертик, перевязанный золотистой ленточкой. Навскидку там тысяч пятьдесят. У Жмота при виде денег глаза горят, как противотуманные фары, а руки сами тянутся.

— Премного благодарна, дорогие братья, — говорю я, принимая увесистую «уважуху». — Но через десять дней я жду отчеты по каждой точке на вашей территории. Я хочу знать всё о каждом игорном доме, зале с автоматами, букмекерской конторе или шашечной. Напрягите своих бухгалтеров, уж постарайтесь, милые мои братцы.

Недюжинная работа мысли отражается на их физиономиях. «Как? — написано там. — И это всё? Мы так легко отделались? Или тут какой-то хитрый подвох?» Да, подвох будет обязательно. Но потом.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы внесли коррективы в свой внешний вид, — говорю я ласково.

— Ась?

Не вопрос. Сейчас объясню доступнее.

— По своим грязным норам, можете хоть в стрингах, хоть в перьях бегать, а в офис ко мне должны являться в нормальной одежде. Усекли? Темный костюм, белая рубашка, галстук синий или черный.

Нельзя с ним без конкретики. Скажешь просто «костюм», явятся в фиолетовом. На шелковой подкладке, из самой дорогой ткани, но фиолетового цвета и с пуговицами из платины. Я не для того три месяца шантажировала хозяина «Жемчужной Башни», выбивая из него помещение под офис, чтобы какой-то недоумок напугал в лифте своим откровенно бандитским видом мирных обывателей.

— Красавчику Тану — можно! Остальным — нельзя! Это, надеюсь, всем понятно?

— Слушаюсь, Хозяйка! — хором горланят мои бандиты-разбойники-негодяи.

Ой, кажется, последние слова я вслух сказала. Так, мне надо перевести дух. Вдох-выдох.

— Убирайтесь, — шипит Мелкий. — Быстренько.

Братцы тут же выметаются прочь, бесстыдник Тан допивает виски, а Жмотова лапка цапает воздух в том месте, где только что лежал пухлый конвертик. У Мелкого быстрота реакции все же получше будет.

— Это еще почему? — обижается господин Юто.

— Мы сделаем подношение Отцу, вот почему, — вздыхаю я.

Дядюшка Кента оценит этот жест по достоинству. Долги надо отдавать сразу, не дожидаясь пока нарастут проценты. Лучше, конечно, вообще их не делать.

А теперь я разберусь с Красавчиком. Делаю жест, чтобы нас оставили наедине.

— Что за представление ты устроил, а? — спрашиваю я.

— А что я такого сделал? — кривляется Тан. — Сидел тихо как мышка, даже словечка никому не сказал. Это ты страху на парней напустила. Их, поди, бойцы провожали сюда, как на казнь.

И глаза закатывает, и руки заламывает, и щеки надувает. Актер погорелого театра!

— Я в толк взять не могу, как ты могла вырасти такой снобкой и чистоплюйкой? Твой дядя по молодости на спор пригоршню опарышей сожрал и не поморщился. А твой дед, говорят ложкой…

— Хватит по ушам чесать! Избавь меня от дурацких баек, ага?

Да, я — потомственная бандитка. В девятом поколении, если быть точной. И подозреваю, что от безбашенных, но на редкость живучих предков мне перепало немало редких сочетаний генов. Вопрос в другом — как туда затесалось то, что Красавчик называет «чистоплюйством»? Может быть, от матери? Обычно у всех людей есть матери, даже если они присутствуют в жизни лишь в виде имени в свидетельстве о рождении. Но это не мой случай. Ни имени, ни фотографии, ни вообще каких-то упоминаний об этой, несомненно, отчаянной женщине до сих пор найти не удалось.

Первое мое осознанное воспоминание связано с Красавчиком, когда он приехал за мной в приют. И в детстве я верила, что именно он и есть мой настоящий папа. Теперь я склоняюсь к версии, что Тан, отправленный боссом за нежданной племянницей, из полусотни сироток просто выбрал ту, которая меньше всех пищала.

— Не дуйся, ребенок. Я помню, что ты пытаешься всех нас немного… это… цивилизовать, типа, — примирительно мурлыкает Красавчик, подкрадываясь ко мне с грацией помойного котяры. — Это всё чертов колледж, там тебе мозги чуток промыли. С мылом.

Как-нибудь, когда настроение будет подходящее, я расскажу, как училась в частном колледже для очень богатых девочек. Я же богатая и к тому же девочка.

— Миримся, ребенок?

А что с тобой еще делать, старый ты… поганец? Но бутылку я у него отнимаю, и заказываю обед в ресторане с сотого этажа, пока старичка на развезло от виски. А мне еще надо поработать.