— Пока Его не уберут — ничего не изменится!..

— Чего, папа? — переспросила дочь Лида. — Кого уберут? Откуда?

— Из Мавзолея!..

Тогда Лиде Зель, отличнице, выпускнице Актюбинского пединститута, слова отца показались кощунством. У неё было правильное, советское, воспитание. Родители ничего не рассказывали ей ни о лагерях, ни о ссылках, через которые прошла их молодость. Сейчас Лида в Германии. А у нас, в России, и, правда — ничего не изменилось. Потому что ОН — до сих пор в Мавзолее. А нам с трибуны новый национальный лидер кричит: «Мы победили!..». Общество поделено на «своих» и «чужих». У него «свои» победили. А «чужие», сволочи, остались. Лидер пьёт шампанское у портрета Дзержинского. Лидер крестится в церкви, построенной на месте храма, взорванного ведомством Дзержинского. Одно другому никак не противоречит. И кажется мне, что — вот есть у наших всех самозваных лидеров убеждение, что с Господом, как и у них с народом, не существует обратной связи. Делай на земле, что хочешь, потом пошёл в церковь, свечку поставил, перекрестился — и всё путём. Так же и с народом. Поговорили с подставными рабочими и колхозниками через телевизор, получили расписанные по сценарию восторги и аплодисменты — и опять всё замечательно. Будто и верят они в Господа Бога нашего, но вот в чудо не верят. Не верят, что, когда будут в храме лбом стучаться об пол, креститься — земля может вдруг разверзнуться под ногами. Не будет этого. Даже, если храм Христа Спасителя ещё три раза взорвать. Будет другое. Страшное. Только, когда, какое — не знает никто… В своём знаменитом романе «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери писал о том, как люди спасали от огня самое ценное — книги. Пересказывали. Запоминали. Один был собранием сочинений Джека Лондона, другой — Шекспира. Книги сжигали. 451 градус — и нет листка бумаги, целого тома. Книги старались сохранить в человеческой памяти. У нас в стране другая температурная шкала. И книги у нас горят при температуре 233 градуса по Цельсию. И — время от времени их жгут. Это уже такая традиция борьбы с инакомыслием. Но есть у нас в стране ещё сотни тысяч книг, которые ещё не написаны. И которые никому не удастся сжечь. Это — книги воспоминаний, которые остались, сохранились в памяти людей. Мария Георгиевна Дерменжи — это Книга Воспоминаний о депортации молдаван. Андрей Зель — о лагерях с российскими немцами. И они, наши старики, снова и снова твердят нам, как на кольцо записанные, свои воспоминания. Расстрелы, пытки, унижения, голод. Тысячи документов о преступлениях советского режима были уничтожены. Но наши старики пересказывают нам свои книги. И мы передадим эти знания своим детям, внукам. Они — своим. Тысячи людей-книг выехали из страны, распространяя о ней по миру жуткую славу. Ничего не проходит бесследно. Ничего нельзя скрыть. Горит бумага, 233 градуса, но нельзя до конца выжечь у людей память. Можно с утра до вечера по телевизору забывать нашу историю, но у меня в голове осталась книга, переданная моим расстреляным дедом. И тут со мной ничего не сделает никакой телевизор. Наверное, я «чужой». Потому что отовсюду слышу — «время было такое!». И я представляю себе этих людей. Что — вот, говорят им — нужно вашего отца расстрелять просто так, потому что такое время, — и они — согласны. Им говорят — откажитесь от матери! Они — с дорогой душой. И — никаких угрызений. Никаких переживаний, что что-то неправильно.

— Правильно всё было! — говорит Елизавета Николаевна, дочь замученного священника. — Люблю Сталина!

Снова и снова она предаёт своего отца. Это что же нужно было сделать такое с людьми!.. Друг рассказывал историю, связанную со смертью Вождя Всех Времён и Народов. Когда весть об этом докатилась до одного из сибирских городов, то памятнику Сталина на главной площади навесил кто-то на руку ведро с дерьмом. И никто его не снимал. Когда умер Сталин, — рассказывает Мария Георгиевна, — многие плакали. А я не плакала… В книге, которую она передала своим детям, мне, эти строчки есть. Они не сгорят.