А она будет отвечать на его ласки. Подставляться под эти самые руки и ноги. Которые били и убивали. Муж на ответственной работе. Устаёт. Но — хорошо зарабатывает. Приносит каждый раз продуктовый паёк с колбасами, водками, даже с икрой. Квартира хорошая. Нервная, правда, работа, скрипит по ночам зубами и не всегда долг супружеский может до конца довести… А ещё они, наверное, встречаются с друзьями. Семьями. За столом выпивают, шутят, поднимают тосты. И друзья, наверное, тоже из Организации. Вряд ли они за столом разговаривают о работе. Работа — там всё — страшная тайна, всё засекречено. Хотя государственные тайны весьма простые. Не работа над научным открытием, с формулами, чертежами. А просто пошёл ночью с корешами, залез в чью-то квартиру, взял врагов народа из постели тёпленьких — и полдела сделано. Риска никакого. Только поиграть в предполагаемую опасность: стать возле дверей, затаиться с пистолетом, постучать… Потом отдубасить этого врага в подвале, выбить из него в чём-нибудь признание — и все дела. А государственная тайна — чтобы это как-то наружу не вылезло. Чтобы никто не узнал. Какое образование для этого нужно? Что нужно для этого заканчивать? Можно идти прямо с улицы, от станка. Тем более, если за станком ничего не получается. Интересно, есть ли у чекистов своё специальное ПТУ? ПТУ палачей? Теория, практические занятия… Вступительные экзамены — творческий конкурс. Не каждый же может. И, к примеру, всем поступающим дают по кошке… Я впадал в забытье. Уснуть было нельзя, когда раскалывалась голова, каждое движение причиняло боль, которая потом так и оставалась. А, при следующем движении, к ней присоединялась новая. Что-то где-то сломано, где-то отбито… Наверное, наступил новый день. Или — новая ночь. В подвале об этом можно только догадываться. В коридоре послышались шаги, звякнул замок, проскрежетал засов. Охраняют врага! Убежать же могу со сломанными костями! Охранника завалить и убежать. С нами, с тамбовскими волками, ухо нужно держать востро. Зашёл мордатый тюремщик из нижних органов. Приказал собираться. По коридору бдительно шёл сзади. Проводил меня опять в знакомый кабинет. Там за столиком уже сидел мой недавний знакомый в очёчках. С которым мы уже были повязаны кровью. Моей. Чего ему ещё от меня надо? Меня опять усадили на табуретку напротив. Опять — список фамилий. Сознайся, что вы все в заговоре. Подпиши. Не буду. Меня за волосы, лицом об стол. Зачем об стол? Я его тут же соплями и кровью испачкал. Потом — опять на пол. Отдохнул, видать, мой интеллигентик. Выспался, покушал. Со свежими силами решил, видимо, сегодня работу свою до конца довести. Начальство результата требует, а где он, результат? То, что я Сталина хотел убить, это и без моего признания уже давно было всем известно. А, интересно, сколько им времени дают на то, чтобы все нужные подписи в документы проставить? Есть ли какие нормы? Ну, например, сутки-двое на одного врага народа. Если удаётся за полдня, то, наверное, премия. Если кто-то из таких следователей больше других выбивает признаний, то ему, как стахановцу, грамоту дают, колбасу? Мой профи решил, видно, сегодня, вместе с моими показаниями, ещё и премию для себя выбить. Я лежал, хрипел на полу и — тупой такой — не признавался. Ведь уже и ТАК меня просили, и — ТАК… Живого места не было, но сам-то я ещё был живой! Пошёл чекист в угол подвала, принёс оттуда толстый железный прут. Нет, сразу бить не стал. Он не забывал, что главное — это не издеваться надо мной, а — установить истину. Он же на службе у Закона. Нужно, чтобы все пункты Закона были соблюдены. Поэтому он опять меня спросил, кто мои сообщники. И — с размаху врезал прутом по коленке. Ну, подумаешь, чуть поторопился. Нужно было подождать, может, я бы уже стал на его просьбы соглашаться. А он что-то не выдержал, сорвался. Ну, бывает. Нас тут много, а он один. Нервы… Коленка раскололась. На месте удара образовался фарш из мяса, мышечных связок и осколков коленной чашечки. Я этого уже не увидел, потому что потерял сознание. Это увидел стахановец. И подумал, что это хорошо. И, хотя я уже сознание потерял, он изо всех сил стал наносить мне удары по другой коленке, по голове, груди, плечам, превращая уже всё моё тело в сплошной фарш. Устал, расплакался, шатаясь, пошёл к столу. Не дадут, наверное, грамоту. Не поставил я подписей там, где было нужно. И уже не поставлю. Вот такая у меня уже стала сильная воля. А мундирчик-то следователь весь испортил, теперь не достираешься. Кровь, грязь, мозги. Он возле стола стоял, смотрел на мундирчик, потом на меня. Потом пошёл к сейфу, достал бутылку водки… — И мне налей, — сказал ему я, приподнявшись на локте. Чекист, по-видимому, сразу не расслышал, стал водку наливать в стакан. — Налей и мне водки, — повторил я уже громче, — что-то очень во рту пересохло. Тут он уже услышал. Но он не думал, что это ему говорю я. Потому что я, как собеседник, в его оперативной памяти уже не числился. Он думал, что зашёл один из коллег. Помочь, спросить о здоровье. А это был я. Я ещё лежал на полу, но вид мой уже не представлял ничего ужасного. Раны мои затягивались на-глазах. Осколки костей собирались в нужные конструкции. Кровь высыхала и обесцвечивалась. Только одежда оставалась порванной там, где её порвали. — Ну, что, нальёшь, товарищ? — переспросил я своего мучителя. Теперь он уже всё слышал и видел. Но водки мне не налил. А сам выпил стакан. Потом налил ещё один стакан и выпил ещё. И опять посмотрел в мою сторону. Думал — померещилось и теперь всё будет хорошо, как раньше. А — фикушки! Я уже лежал живой и даже почти здоровенький. И потом, с трудом, правда, перевернулся, встал, вначале на четвереньки, потом на одну ногу, потом другую. Распрямился. Ну, вот — и славненько. Следователь почему-то не обрадовался. Побледнел. Не отрывая от меня глаз, стал одной рукой шариться в сейфе, искать другую бутылку. И не обрадовался совсем. Ему же не нужно теперь ждать, когда ещё кого-то приведут, чтобы ему ногти из пальцев выдёргивать. Вот он, я, стою перед ним, живой, здоровый. Можно опять меня колошматить, прыгать в сапогах с разгону на мои гениталии. Нет — никакого счастья не изобразила фигура моего чекиста. Другую бутылку он уронил, опять полез в сейф, достал уже пистолет и разрядил в меня сразу всю обойму. Руки что ли тряслись, но, ни одна пуля в меня не попала. И патрончики все у моего Вильгельма Телля кончились. По идее — кончился у него перерыв, опять нужно за работу. Но не может мой трудоголик с места сойти. У него ноги, как будто к полу приросли. Не идет гора к Магомету… И я тогда пошёл к нему сам. Близко подошёл. Заглянул в глаза: — Что, милок, а, может, поговорим? А бравый и смелый чекист вдруг стал тихим, покорным. Я взял его за руку, подвёл к табуреточке, на которой только недавно сидел сам. Потом поднял с полу толстый железный прут. Нет, бить я не собирался. К этому нельзя прийти сразу. Я никогда ещё не бил людей… Я поднял прут и вернулся к следователю. Но он уже лежал рядом с табуреткой, в грязном своём мундире, поджав ноги в окровавленных своих сапогах, глаза его закатились. Друг народа умер.

Я вошёл в просторный кабинет, где стены обшиты досочками, а в его конце стол с лампой, телефоном. Как у всех начальников, к нему приставлен ещё один, длинный, со стульями по обе стороны. Для подчинённых. Я почему-то именно таким это место и представлял. За столом сидел мужчина в возрасте, с густыми чёрными усами. Широкая грудь осетина. Сталин. Иосиф Виссарионович. Вождь и учитель. Мудрый добрый и справедливый. Счастливая судьба России. Страшно подумать, что бы было, если бы не умер товарищ Ленин, а на его место не пришёл товарищ Сталин. Россия, пожалуй, единственная в мире страна, в которой при одной только мысли о том, что можно остаться без вождя и учителя, народ приходит в полное отчаяние. И вот он уже было пришёл в отчаяние, когда товарищ Ленин умер, а тут Иосиф Виссарионович из ослабевших его рук знамя коммунизма и перехватил. И построил из самой забитой, самой отсталой страны России государство нового типа. Сильное и страшное. Которого все боялись. Товарищ Сталин ввёл некоторые поправки в наивные представления простых людей о коммунизме. Коммунизм — это не когда всем одинаково хорошо. А — когда тебя все боятся. И — когда всем гражданам новой страны одинаково плохо, но они думают, что это хорошо и радуются этому с утра до вечера. Товарищ Сталин сидел, читал книгу. Глухая ночь была. Тишина, как в мавзолее. Жёлтый мягкий свет от лампы. Читал Демьяна Бедного. Товарищ Сталин очень любил советскую литературу за её полезность делу революции. Он не умел летать на самолёте, страшно этого боялся, не умел нырять в море с аквалангом, но знал толк в языкознании. Политикой он из нужды занимался, а тянуло его всегда к филологии. Если бы не обострение классовой борьбы, из него ещё бы такая Потебня могла бы вымахать! Иосиф Виссарионович листал страницы, заодно вытирая об них жирные свои пальцы. И тут я зашёл, помешал товарищу Сталину. Сталин поднял глаза: — Ви как сюда зашли?.. — Через дверь, товарищ Сталин. Вождь пошарил правой рукой под столом, видимо, нашёл кнопочку и её нажал. На всякий случай — пусть проверят, кто это пришёл. Зачем? Как прошёл? И ещё товарищ Сталин подумал, что нужно бы кого-то расстрелять за то, что пропускают к нему в кабинет, кого попало. Товарищ Сталин вообще никого не боится. Потому что, если окно — то из пуленепробиваемого стекла, выходит на глухую стену. В него пуля, даже рикошетом, не попадёт. На поезде к морю товарищ Сталин ездит быстро. И никто никогда не может угадать, на каком он поезде едет. И есть у него двойники, тройники, телохранители — чего ему бояться? И, когда он с близкими друзьями из Политбюро за столом кушает — всегда вначале кому-нибудь даст из своей тарелочки попробовать — чего ему бояться? Да и сам товарищ Сталин всегда начеку, его голыми руками не возьмёшь. Всегда пистолет под руками. Шевельнётся портьера — товарищ Сталин неё — шлёп!.. Не нужно с ним в прятки играть!.. В меня товарищ Сталин стрелять не торопился. Во-первых — я от него был ещё далеко — на другой стороне длинного кабинета. И потом — Иосиф Виссарионович был уверен, что через полторы секунды появится кто-нибудь из охраны, и он продолжит читать книгу. Но я ему сразу сказал, что из охраны никто не придёт. И товарищ Сталин в меня выстрелил. Лучше вначале застрелить, а потом уже выяснять, откуда взялся такой беспорядок. Молодец Генеральный секретарь! Прямо в грудь попал, прямо в сердце. Но мы уже это проходили. Я почувствовал сильный удар, качнулся. Но боль быстро затихла. На рубашке осталась дырочка, а ранка сразу затянулась, будто её и не было. И кровь обесцветилась, испарилась… — Товарищ Сталин, — сказал я ему… Но товарищ Сталин договорить мне не дал. Он выстрелил ещё раз. И, хоть и было видно, что опять попал, стрельнул ещё раз и ещё. Потом вразвалочку пересёк свой длинный кабинет, подошёл прямо ко мне и разрядил обойму в упор, в лицо. Долго смотрел на обезображенное тело. Потом через него переступил, хотел открыть дверь, чтобы позвать, наконец, охрану, которая, билядь, ёб твою мать, где может быть? А я ему с пола сказал: — Дверь, Иосиф Виссарионович, не откроется. И никто сюда к вам не придёт… Раны мои на лице и груди уже начали затягиваться, я уже мог говорить. Чувствовал, что вот-вот уже смогу встать. Сталин молниеносно направил на меня пистолет и несколько раз щёлкнул пустым затвором. Но пистонки кончились. Может, где и есть ещё запасные, а вот тут, при себе, нету. Не захватил. И — быстро отскочил от меня товарищ Сталин. Рысью попятился, прижался к деревянной стене. Товарищ Сталин был материалистом и в чертовщину не верил. И с Богом уже в своей стране покончил. Ни храмов не осталось, ни священников. Поэтому никак не мог себе объяснить, почему происходит то, чего никогда не может происходить. Ни один из его врагов, после того, как их убивали, не воскресал. А в чём тут фокус? Товарищ Сталин так и думал, что это какой-то фокус. Наверное, придумал товарищ Берия, чтобы его как-то развлечь. Ну, это, пожалуй, слишком! В ответ на это товарищ Сталин ему такой Дисней-Лэнд устроит!.. Значит, ничего страшного. Это шутки товарища Берии. Дрожал товарищ Сталин, руки, ноги тряслись. Вот ведь — уже понимает, что это такой розыгрыш, а чуть-чуть испугался. Ничего… Вождь собрал в кулак свою железную волю, которая то и дело расползалась, то в ртуть то в висмут и, поглядывая с ужасом в мою сторону, бочком, спотыкаясь, стал двигаться к своему столу. Вот… Кнопка, телефон… Никто всё равно не заходит, телефон молчит… Дверь! Тут же рядом ещё одна дверь, в маленький личный кабинетик, сразу за спиной!.. Билядь! И тут не открывается!.. А я уже в себя пришёл окончательно. Смотрел, как товарищ Сталин бегает по кабинету, как ищет, куда бы спрятаться. А в голове — как вспышки-кинокадры: вымирающие деревни в Украине. Оцепление спецвойск, которое не даёт крестьянам спастись, куда-нибудь уехать… Полувысохшая от голода женщина пытается маленькую свою дочь протолкнуть сквозь цепь солдат с красными звёздочками. И солдат отворачивается, даёт девочке проскочить, но мать тут же ударяет прикладом… Горы отравленных газом крестьян в Тамбовщине… Поезда с заключёнными… И — лагеря, лагеря, лагеря…Страна, которую все боятся… И мудрый организатор всего этого — вот он, Иосиф Виссарионович. Товарищ Сталин. А сейчас этот палач, эта крыса, мечется по кабинету, пытаясь спрятаться. Ну, всё, хватит. Я пошёл к нему. Товарищ Сталин бегал вдоль стенки от одного угла к другому. Он уже, наверное, не хотел со мной драться. Просто бегал из угла в угол. А, когда я подошёл к нему совсем близко, в одном углу присел, сжался и затравленно стал на меня смотреть. — А, что, сказал я ему, — может, позовём товарища Берию? Я с ним поговорю — он из вас, товарищ Сталин, в пять минут английского шпиона сделает!.. Вот ведь страна удивится!.. Только нужно будет советскому народу на нового вождя пальчиком показать. А над вами — суд показательный. С обязательным вас расстрелом в конце. Если не расстрелять — не поймёт народ… И тут из угла, где вождь пытался спрятаться, вдруг завоняло. Ну, вот! Обосрался товарищ Сталин!.. Не выдержала железная воля вождя и учителя. Что-то он рано. Никто ещё и пальцем не тронул… Ну и морда у вас гадкая, Иосиф Виссарионович! Не было у меня к нему никакой особой злобы, а тут взял, да и пнул его ботинком со всего маху. Чмяк!.. Звук какой-то странный… И нога во что-то мягкое, вязкое, всей ступнёй ушла. Нет! Только не это!.. На ботинок глянул, а он весь в дерьме!.. Тьфу ты, этого ещё не хватало!.. Для меня дверь в личный кабинетик товарища Сталина открылась. Там у него кушетка стояла деревянная, раковина, туалет. Скромненько-то как! Никакой роскоши! Ничего лично для себя не нужно было товарищу Сталину. Всё для народа. Только вот одна проблема: у этого народа — полстраны врагов! А, может, даже и больше. Не считал товарищ Сталин — сколько их. Чувствовал — много… Снял я ботинок, помыл. Смотрю — возле туалета мешок какой-то стоит. Подошёл ближе, а там не мешок, а мундир сотрудника НКВД… дерьмом… наполненный… Это, видать, телохранитель тут сидел возле унитаза и днём и ночью, а теперь вдруг весь в дерьмо разложился!.. Я вернулся к товарищу Сталину. И тут та же картина. Китель товарища Сталина, галифе товарища Сталина. И сапоги с высокими каблучками его. А внутри… дерьмо… Ну, впрочем, чему тут удивляться? Любой человек на 80 % состоит из воды, ну а политик — из дерьма. Я вышел из кабинета вождя и пошёл по длинному коридору. А кругом — от двери и вдоль по коридору, а там дальше и на лестницах, на одинаковом расстоянии, там, где, наверное, должна располагаться охрана, стояли, покосившись, наклонившись, в кителях с государственными наградами, мешки с дерьмом. Из них начинала уже вытекать вонючая жидкость…