— Тоже хорош, — ворчал Тикка, — на старости лет рядиться вздумал! Ладно уж, раз обещал, слово держать надо. А мешок и оружие снесу в контору.

Тикка выбрался из сугроба и пошел через поселок к школе.

— А елка-то где ж у меня? — спохватился Тикка.

По дороге он облюбовал молодую елочку и выдернул ее с корнем.

Не без смущения двигался Тикка через поселок.

— Связался на старости лет с ребятишками, старый дурень! — ворчал на себя Тикка и старательно обходил задами освещенные избы и бараки.

Тикка удивлялся только: почему это не спит народ?

В воздухе заметно теплело. Деревья опушились инеем. Луна заливала голубоватым светом поселок и лес.

Бриллиантами искрились и сверкали снежинки в пушистых ветвях, в огромных снежных шапках поселковых изб, в бороде белого и пушистого Тикки.

С елкой в руках и мешком на плече, среди безмолвия лунной ночи и сверкания снегов, живой дед Мороз торопился к ребятам.

Тикка потерял свое обычное спокойствие. Встреча с Кондием и пограничником растревожила его. И еще волновался Тикка, что придет слишком поздно.

— Хоть бы не опоздать!..

Он прибавил шагу. Теперь только завернуть за угол — и в конторе.

— Стой! Кто идет?! — неожиданно раздался грозный окрик, и перед Тиккой вырос часовой.

— Я иду, дед Мороз… — растерялся Тикка. Часовой с ресницами, опушенными снегом, изумленно уставился на него и вдруг улыбнулся широко и радостно. Тикка тоже улыбнулся. И ватная борода, видимо плохо приклеенная, наполовину отвалилась. Под ней обнаружилась часть подлинной, всклокоченной бороденки старого Тикки.

Часовой немедленно прогнал улыбку и подозрительно оглядел Тикку.

Мешок за плечами деда показался ему очень знакомым, и, помимо поддельной бороды, Пузыренько заметил у него за поясом парабеллум — совсем не поддельный, а очень даже настоящий…

— Руки вверх! — грозно приказал Пузыренько деду Морозу.

Тикка с трудом растопырил по сторонам занятые мешком и елкой руки.

Пузыренько живо вытащил у него из-за пояса оружие.

— Ну, а дальше что? — спросил его спокойно Тикка.

— А дальше-то… Ходимте до конторы, диду Морозу, — сказал Пузыренько.

— Я и сам туда иду, — ворчливо ответил Тикка. — Я для ребят обрядился дедом Морозом, а ты задерживаешь…

— Бачили мы таких дидов, — уничтожающе сказал Пузыренько.

На самом деле он еще таких «дидов» ни разу не видел. Но это неважно.

Тикке сделалось неприятно: ведут его, как какого-то преступника. За что, спрашивается?

Пузыренько заметил недовольство на лице деда и расценил как желание коварно выскользнуть из его, Пузыреньковых, рук. Он решил в корне пресечь попытки деда к освобождению и предупредил его:

— Та не подумайте, диду, втикать — дожену… Бо я швыдко бигаю…[27]

Тикка совсем не собирался бежать. Он сердился на себя. «Вот, влип в историю, старый дурень, да еще вырядился на смех…»

А борода отклеилась совсем. Пузыренько подхватил ее и так, с бородой в руках, ввел Тикку в помещение конторы заведующего лесопунктом.

Жарко топилась печь. У входа стояли два вооруженных винтовками пограничника. За столом сидел начальник заставы Андреев.

Перед ним на табурете — двое людей.

— Кондий! — узнал одного из них Тикка. — Поймали тебя все-таки, голубчика, а я набегался за тобой по лесу… бог знает, тут чего передумал…

Пузыренько нахмурился.

— Разрешите доложить… — торжественно начал он и снова перешел на свой родной язык: — Ось, спиймав якогось дида Мороза… — с полной серьезностью отрапортовал он и положил на стол ватную бороду.

В душе Пузыренько ликовал: «Спиймав-таки!» Тикка подошел к самому столу.

— Вот, товарищ начальник, оружие и мешок, в лесу подобрал. Я шел сюда, в контору, к товарищу Большакову, чтобы сдать находку, а ваш паренек меня и схватил, — смущаясь за свой вид и чуя неладное во всей этой обстановке, говорил Тикка.

Начальник заставы пытливо взглянул на лесоруба. Но старый Тикка не отвел глаз.

— Я тороплюсь в школу, к ребятам на елку. Обещался у них дедом Морозом быть. Они мне и одежду такую справили.

— Вы не знаете этого человека? — указал Андреев на Кондия.

— Как не знать! Если бы не ваш пограничник, Кондий убил бы меня ножом, как лося…

И Тикка рассказал о своей встрече с Кондием и Онни. У конторы послышался шум. Вошли бойцы и лесорубы.

— Не нашли, товарищ начальник, охотника. Весь лес обыскали. Следы ведут в поселок…

— Да вот он… — смеясь, указал Андреев на пушистого деда.

— Тикка! — ахнули лесорубы. — Эк вырядился!..

И начали хохотать. Андреев крепко обнял старика и подвинул ему табурет.

У Пузыренько испортилось настроение: ему явно не везло с нарушителями.

От волнения и жары вата на спине и под мышками у деда Мороза расползлась. У стола и на табурете остались белые хлопья. Пот обильными ручьями стекал из-под пушистой белой шапки на нос деда Мороза.

Начальник смотрел на Тикку и добродушно смеялся.

— А где же паренек этот ваш? Я ему хочу еще раз спасибо сказать, — обратился повеселевший Тикка к Андрееву.

— Он в школе, на елке.

— Здоров?

— Не очень…

— А врага-то, поразившего его, он настиг?

— Как же, вот он… — указал начальник заставы на молодого человека с забинтованной правой рукой.

Тикка с интересом поглядел на диверсанта.

Тот сосредоточенно курил и смотрел мимо всех в угол.

Старик покачал головой и снова заторопился в школу.

— Мы пойдем вместе, — сказал начальник.

Он сам подклеил деду Морозу бороду канцелярским клеем и тщательно поправил ему костюм.

Диверсант с изумлением рассматривал этого веселого, смеющегося человека, имени которого боялись самые смелые нарушители.

Начальник заметил устремленный на него взгляд.

— Вы, — обратился он к нему, — чуть не испортили нашим детям елку.

Начальник оделся и вышел вместе с Тиккой. Захлопнулась дверь. У входа встали часовые. Тишина. Четко тикают висящие на стене дешевые ходики.

Тик-так… тик-так… — мерно раскачивается маятник.

Арестованного диверсанта раздражает мерное тиканье часов. Со смешанным чувством тоски и безнадежности он окидывает взглядом неуютное помещение лесной конторы: простой канцелярский стол, грубые табуреты, шкаф, остывающая печка.

На стене — плакаты, диаграммы… Как во всех конторах… И календарь…

В корешке последний листочек. Последний день старого года — 31 декабря.

— Да, сегодня повсюду встречают Новый год… — криво улыбнулся он. — Зажигают елки…

И человек вспомнил детство. Они жили в большом, красивом доме. В самые крепкие морозы в нем было тепло, уютно. Много прислуги.

Ему и его младшей сестре родители каждый год устраивали елку. К ним всегда съезжалось много нарядных детей, таких же, как они, детей богатых лесопромышленников, купцов и крупных чиновников. Они весело кружились вокруг елки, кушали много сладкого и получали дорогие подарки.

А напротив окон их дома теснилось много другой детворы, кое-как одетой в рваную овчинку, в лохматые отцовские шапки и худые валенки.

Сгорая от любопытства, они часами стояли у освещенных огнями окон.

Те, кто побойчей, забирались на деревья и, заглядывая в окна, пожирали глазами сказочную красоту сверкающей, нарядной елки.

Это были дети лесорубов и рабочих его отца.

Один мальчик, зачарованный красивым зрелищем, забылся и упал с высокого дерева.

Все дети очень смеялись.

Когда на другой день няня рассказала им о том, что мальчик болен, ушибся и сломал себе ногу, его сестренка сказала:

— Так этому мальчику и надо, пусть не смотрит на нашу елку!..

Это было очень давно…

В революцию лесорубы отняли у них лесные угодья, завод, дом. Разрушили и сожгли свои «маюшки» — жалкое подобие жилищ, в которых десятники его отца заставляли их жить.

Теперь у них прочные, светлые дома, хорошая еда, все учатся, знают, что такое кино, театр, музыка. Хозяева — они, те прежние лесорубы и рабочие его отца.