Впрочем, само-то Теплое озеро осталось! «Ракеты», совершающие рейсы по маршруту Псков — Тарту, часто делают остановку у Самолвы, и в эти минуты все пассажиры в благоговейном молчании стоят на открытой корме. Вот здесь... или здесь... или здесь... русские витязи били немецких рыцарей, а князь Александр стоял на Вороньем Камне... Нет, вряд ли Александр смотрел на битву с Вороньего Камня! Князю в то время было всего 22 года, он был силен и храбр, кровь его была горяча — он, конечно, рубился с рыцарями, не мог бы он выдержать простого созерцательного участия в битве... Быть может, здесь, в эту воду, погружались, проломив лед, тяжеловооруженные рыцари; отсюда их, битых, с опущенными головами, князь Александр вел в Псков... Обязательно побывайте на Теплом озере, за такие ощущения не жалко отдать очередной отпуск.

Кстати, о вещественных свидетельствах: известный знаток Пскова, ученый-искусствовед Иван Николаевич Ларионов посвятил их розыскам целый кусок жизни. Однажды он узнал, что у деревни Чудская Рудница находится древнее захоронение, к которому многие поколения монахов из окрестных монастырей приходили молиться за павших воинов. Хотя молебны эти прекратились давным-давно, Ларионов предположил, что в захоронении могли оказаться останки героев Ледового побоища. Раскопки дали неожиданную находку: камень с выбитой на нем голгофой (распятием); тщательный анализ захоронения определил его дату — XIII век! Да, быть может, этот камень, ныне главный и самый впечатляющий экспонат Псковского музея, — единственная на сегодня овеществленная и скорбная память о Ледовом побоище...

Знаете ли вы, что Псков был самым укрепленным русским городом? Общая длина его крепостных стен превышала девять километров (для сравнения: в Смоленске — пять километров, а в других городах — еще меньше). Каждая новостройка утверждалась на вече, и это было действительно нужное сооружение. Даже многочисленные соборы и монастыри воздвигались отнюдь не только для продажи опиума народу: они имели первостепенное оборонное значение.

Псков был и на несколько веков остался боевым форпостом, сотни раз (!) отражавшим нападения на русскую землю. Самый известный псковский князь Довмонт, правивший с 1266 года почти до конца столетия, многократно сражался с недобитыми немецкими рыцарями и даже «раниша самого магистра по главе... и прочие вскоре повергша оружие и устремишася на бег...».

Довмонт, пожалуй, был единственным князем, умевшим ладить со свободолюбивыми псковичами. После его смерти разные князья приезжали в Псков, как на гастроли, и наконец махнули рукой на доходный, но весьма ненадежный престол. А республика Псков просуществовала почти два столетия, и лишь в 1510 году пала, дав жизнь прекрасной легенде.

В начале XV века Псков, устав от бесконечных набегов и войн, обратился за помощью к Москве, которая, как магнит, притягивала к себе вольные русские княжества. Помощь Москва предоставила, но символ республики — вечевой колокол с того времени звучал все реже. А в 1510 году великий князь Василий (царь Василий III), папа Ивана Грозного, прислал в Псков своего дьяка для объявления августейшего решения: «Вече не быть, князю и посаднику не быти, а быти по воле великого князя».

Произойди это событие на сто лет раньше, дьяку и Господь Бог не помог бы унести обратно ноги. Но за этот век Псков привык к покровительству Москвы, к ней вели все дороги: неодолимая историческая необходимость сплачивала разрозненные земли в единую Россию.

По обычаям тех времен, палач отбил молотом псковскому вечевому колоколу «уши», а сам колокол, по указу великого князя, увезли на Валдай, разбили его на мелкие кусочки и разбросали их в разные стороны. И что же? Тысячи этих мельчайших осколков ожили и живут до сих пор, оглашая долы и горы мелодичным звоном валдайских колокольчиков...

И еще одному колоколу в Пскове не поздоровилось. В 1571 году Псков посетил Иван Грозный. Этой нервной и противоречивой натуре повсюду мерещилась измена, и, только отрубив предполагаемым и потенциальным предателям головы, царь приобретал аппетит и душевное равновесие. Поэтому неудивительно, что, когда Грозный во главе большой армии вошел в Псков, у многих горожан сильно чесались шеи. Тем не менее псковичи, не зная за собой никакой вины, встретили царя хотя и без энтузиазма, но приветливо. И вдруг — о, ужас! — зазвонил «всполошной колокол», тот самый, набат которого всегда возвещал Пскову о приближении врага. То ли звонарь не опохмелился, то ли указания были даны путаные, но колокол зазвонил, и перепуганная лошадь чуть не сбросила на землю его величество. Поначалу разгневанный Иван Васильевич повелел объявить розыск, но по причине, о которой будет рассказано ниже, сменил гнев на милость и поступил с несвойственным ему великодушием: приказал звонаря помиловать, а колокол... казнить. И бедняге обрубили «уши» — впрочем, ненадолго. По какому-то поводу была объявлена амнистия, «уши» колоколу приварили и вновь повесили его на звонницу.

А причина царского великодушия была такова. Жил-был в Пскове юродивый Николай Саллос. К слову сказать, должность юродивого на Руси была уважаемой и почетной, и человек, занимавший это штатное место, часто был вовсе не глуп, а положение позволяло ему высказывать такие крамольные истины, за которые любой другой мог бы запросто поплясать на веревке. Помните, как юродивый Николка безнаказанно раскритиковал царя-ирода Бориса? Так вот, блаженный Николай Саллос, встретив царя, протянул ему кусок сырого мяса. «Я христианин и не ем мяса в посту», — недовольно разъяснил Грозный. «Ты пьешь кровь человеческую», — храбро возразил юродивый. Свидетели сей драматической сцены превратились в статуи, а царь на мгновение задумался. «Конечно, — размышлял он про себя, — неплохо было бы этому фрукту отделить дерзкую главу от тощего туловища, но эти чертовы Пимены такого понапишут, что сраму не оберешься: святой человек все-таки...»

И Грозный на глазах потрясенной публики ласково улыбнулся и даже велел чем-то наградить блаженного — кажется, новыми веригами для истязания плоти. Будучи, однако, обескуражен таким неудачным началом, царь вел себя в Пскове вполне пристойно, голов почти что не рубил, и посему миротворец Николай Саллос после кончины был возведен в ранг святого и похоронен в усыпальнице Троицкого собора рядом с князьями.

Между тем, Псков поджидало куда более серьезное испытание: спустя десять лет к его стенам подошла стотысячная армия Стефана Батория. Со времени нашествия тевтонов Псков и вся Северо-Западная Русь не подвергались более грозной опасности. Баторий лелеял мысль присоединить к Польше Псков, Новгород и Смоленск, и эти мечты, если судить по размерам его армии, отнюдь не были беспочвенными.

Псковскую крепость защищало тридцать тысяч человек — считая всех жителей, способных носить оружие. Силы были неравными: войска Батория, превосходно обученные и вооруженные, поддержанные мощной артиллерией, по логике войны должны были сломить сопротивление псковского гарнизона. Но защитники крепости, возглавляемые воеводой Шуйским, героически отразили тридцать один приступ. Подкопы, которые осаждающие подводили под крепостные стены, псковичи подрывали с помощью встречных ходов. Поляки и их наемники обстреливали город раскаленными ядрами, долбили башни и стены, тысячами лезли на штурм — и отступали, неся огромные потери, и долго не могли прийти в себя, понять причину столь отчаянной, не на жизнь, а на смерть борьбы осажденных псковичей.

До сих пор у нового моста через Великую стоит прославленная Покровская башня, под которую Баторий десятки раз подводил мины. Она менее известна, чем Севастопольские бастионы, но защищали ее такие же бесстрашные русские люди.

Колоссальная по тому времени армия польского короля обломала о стены Пскова свои зубы и убралась восвояси. Псков — в который раз — своей грудью преградил дорогу захватчикам. Но если летописцы Тевтонского ордена о Ледовом побоище предпочли рассказать скороговоркой, то историки Стефана Батория нашли в себе мужество отдать дань уважения героям-псковичам: «...они в защите своих городов не думают о жизни; хладнокровно становятся на места убитых или взорванных действием подкопа, заграждая проломы грудью; день и ночь сражаясь, едят один хлеб, умирают от голода, но не сдаются... Жены мужествуют с ними, или гася огонь, или с высоты стен спуская бревна и камни в неприятелей. В поле же сии верные отечеству ратники отличались... чудесным терпением, снося морозы, вьюги и ненастье под легкими наметами и в шалашах сквозящих».