В сопровождении двух жандармов, которые по-прежнему держат его за руки, профессор вслед за конвоирами выходит из машины и подходит к одной из дверей.

Там их ждут тюремщик и два стража с заряженными ружьями. Тюремщик поворачивает ключ в замке, и тяжелая дверь со скрипом отворяется.

Несмотря на все свое мужество, Лобанов не в силах сдержать дрожь, оказавшись в этом склепе из камня и железа, в этой русской Бастилии.

Группа входит в широкий коридор, которому, кажется, нет конца. Повсюду на расстоянии в десять метров друг от друга стоят часовые, выбранные среди лучших солдат полка, расквартированного в крепости. Они стоят неподвижно, словно истуканы, тогда как жандармы, несущие здесь службу, постоянно прохаживаются по коридору. Повсюду в этой страшной государственной крепости охрана поручена знаменитым и страшным жандармам в их серо-голубых мундирах.

Жандармы подчиняются тайной полиции и выполняют без колебаний, беспрекословно, слепо любые приказы. И слишком часто приказы эти ужасны!

Надо сказать, что эти люди при поступлении на службу дают страшную клятву, они клянутся доносить, если будет надо, даже на отца, мать, жену и детей! Никогда ни одно неосторожное слово не вырывается из их уст. Молчаливые, угрюмые, бесстрастные, они бесшумно ступают по толстым, заглушающим все звуки циновкам, которыми обиты пол и стены как коридора, так и камер, из-за чего в этом мрачном здании царит гробовая тишина.

Профессор Лобанов быстро овладел собой. Следуя по-прежнему за офицером, он идет по коридору, вдоль которого расположены камеры. Странная вещь! Двери выкрашены в тот же цвет, что и стены, и потому их с трудом можно различить.

Их небольшой отряд прошел уже около пятидесяти метров, как вдруг все слышат звук звонкой пощечины. У офицера вырывается громкое ругательство, его форменная фуражка отлетает далеко в сторону, а сам он, получив солидную затрещину, с трудом удерживается на ногах. Он один в пяти шагах от группы, совершенно один. В неописуемом бешенстве жандарм напрасно ищет того, кто нанес ему столь страшное оскорбление. Но вокруг нет ничего, совершенно ничего необычного, кроме странного запаха промокшего пса, что явственно ощущает офицер, весьма неприятно пораженный сим обстоятельством.

Перепуганные жандармы молчат, они ничего не понимают и уже готовы поверить, что это проделки нечистой силы, поскольку все они в недавнем прошлом были крестьянами и полны суеверных страхов.

Вслед за пощечиной гробовую тишину нарушает взрыв смеха, полный уничижительной иронии, что еще больше усиливает всеобщую растерянность.

— Кто смеялся? — громовым голосом спрашивает офицер.

Никто не отвечает. Но тут, в нескольких шагах от жандарма, раздается новый, еще более насмешливый и оскорбительный взрыв хохота…

Офицер бросается туда, откуда донесся до него этот звук, и вдруг — трах-тарарах… с грохотом падает как подкошенный; гремят шпоры и сабля, будто кто-то подставил офицеру подножку…

Один из жандармов хочет помочь начальнику подняться, но — трах-тарарах — валится на офицера, который награждает беднягу крепкими тумаками…

К ним подбегает часовой. Он тоже не может удержаться на ногах и валится на упавших. Его ружье отлетает на четыре шага. От удара ружье стреляет! Вспышка огня… дым… взрыв пороха, выстрел! Да еще раскатистое, оглушительное эхо вторит выстрелу!.. Свист пули, которая отскакивает рикошетом от стены и ранит кого-то в икру! Затем раздается сигнал боевой тревоги, а за ним следуют громкие крики… призывы к оружию!..

Со всех сторон спешат жандармы и часовые. На них сыплется град ударов, на которые они отвечают, нанося удары… друг другу. Начинается общая свалка, слышатся громкие вопли, оскорбительная, грубая брань… Настоящая сцена из водевиля с оплеухами, подножками, тумаками, затрещинами, разыгрываемая в государственной тюрьме без всяких видимых причин, в которой никто не может разобраться.

Драка продолжалась бы еще долго, если бы офицер наконец не поднялся. В весьма плачевном состоянии, весь в ушибах, растерзанный, с разбитым в кровь носом, он вырывается из забавной и трагической кучи малы, раздает удары налево и направо плоской стороной сабли и кричит громовым голосом:

— Встать! Смирно!

Наконец дисциплина — основа всех армий, всех вооруженных сил — понемногу восстанавливается. Каждый возвращается на свой пост с тем жестким автоматизмом, который немецкие инструкторы привили русскому солдату, и все пытаются понять, что произошло… Напрасно! Едва порядок восстанавливается, как вновь раздается взрыв дьявольского хохота и громкий крик, от которого содрогаются камни старой царской крепости:

— Да здравствует анархия!

…Таково правдивое описание необычного появления профессора Лобанова в Петропавловской крепости.

Порядок в Петропавловской крепости, хотя и не без труда, наконец восстановлен.

Однако смутное беспокойство царит в гарнизоне, вполне, впрочем, оправданное после столь небывалой истории, так как ни у кого нет и тени сомнения, что эти невероятные, фантастические, одним словом, ошеломляющие события действительно имели место.

Офицер действительно получил звонкую пощечину. И прежде чем началась всеобщая безумная драка, его подчиненные были избиты, сбиты с ног и одурачены какой-то таинственной, могущественной силой. С какой целью? Каким образом? Кто сделал это?

Все вопросы, однако, остаются без сколько-нибудь приемлемого ответа, все попытки найти ответ, впрочем, лишь усложняют, а не объясняют ситуацию.

И простоватые люди с их вековыми предрассудками находят лишь одно возможное объяснение: тут, ей-богу, вмешались сверхъестественные силы.

Больше нет никаких сомнений! В старую крепость, в мрачную государственную тюрьму проникли злые духи, единственное занятие которых — сыграть с бедными людьми какую-нибудь коварную шутку.

Итак, все ясно. Но это никого не успокаивает. И даже наоборот! Суровые, мрачные люди, те самые, что не моргнув глазом выполняют самые жестокие приказы, пребывают в полной растерянности и даже начинают дрожать при мысли о том, что они в любую минуту могут стать жертвами этой непонятной и опасной силы.

Однако день проходит спокойно.

Заключенный в темницу профессор Лобанов не был подвергнут допросу. В России судопроизводство ведется на редкость медленно и заключенные порой ждут годами, чтобы предстать перед судом.

Жандарм приносит пленнику еду с обязательным чаем. Вечером та же еда и та же церемония.

Вот только проход жандарма по коридору и его появление в камере не обходятся без осложнений. Сперва у жандарма возникает совершенно явное ощущение, что кто-то преследует его по пятам, да и натренированное ухо улавливает легкое дыхание. Ему тут же приходит на ум: «Злой дух! Это злой дух!» Испуганный жандарм инстинктивно оборачивается и, естественно, за спиной никого не обнаруживает. Или, вернее, он никого не видит, но тут же получает довольно сильный удар — шлеп, а затем трах-тарарах… звон упавших вилки, ложки и разбитой посуды.

— Ах! Великий Боже! — восклицает бедолага.

Злоключения жандарма рассмешили часовых, которых радует подобное развлечение, и один из них завистливо шепчет:

— Мужик, видать, выпил, и я тоже не прочь был бы пропустить стаканчик.

Жандарм слышит их слова и думает со страхом, что его могут обвинить в пьянстве. А это очень серьезно! Десять дней карцера, запись в личном деле, а может быть, даже увольнение из жандармерии — начальство здесь шутить не любит.

Он встает, подходит к часовому, дышит ему прямо в лицо и говорит чуть слышно:

— Я ничего не пил, понюхай сам… Я думаю, это все злые духи.

Затем, нахмурив брови, он направляется снова на кухню и, прислушиваясь к каждому шороху, возвращается с новой порцией пищи. Держа в левой руке корзину со специальными отделениями, он правой рукой широко распахивает дверь.

И тут же быстро входит в камеру, и уже собирается закрыть дверь, как вдруг ощущает совсем рядом легкое, но совершенно явное шуршание, словно кто-то вошел вместе с ним. Дрожа всем телом, жандарм смотрит на профессора, но тот даже бровью не ведет. Совершенно спокойно ученый сидит на массивном стуле, который вместе с железной кроватью и деревянным некрашеным столом составляет всю обстановку камеры.