— У хозяйки полный шкаф разных наливок, — подбодрил я своего напарника. — Она бы нас точно угостила.

— Это ты в полиции будешь рассказывать: как мы гуляли, замерзли и забрели в пустой дом, чтобы согреться, — проворчал Кудинов.

Я остановил его рукой:

— Тихо!

В доме Марет горело окно позади дома и одно сбоку. Это, видимо, была гостиная, в которой хозяйка дома смотрела телевизор. И вот теперь сквозь занавески я увидел, как кто-то встал и пошел к двери. Силуэт был, вне всякого сомнения, мужским.

Мужчина прошел в коридор, и свет загорелся в другой комнате — в той, где на полке лежала электробритва. В ней на окнах были не сплошные шторы, а лишь доходящие до середины окна занавески. Я вспомнил: такие вышитые, бежевые, я их видел из дома Анны в зрительную трубу.

— Ну-ка приподними меня, — попросил я Лешку.

Тот обхватил меня сзади повыше колен и выпрямился. Теперь мне была видна лишь узкая полоска пола.

— Пониже, — прошипел я.

— Здесь тебе не штатив, — прошипел в ответ Лешка, слегка приседая.

Теперь в поле моего зрения попала голова вошедшего в комнату мужчины. Он был крепким, но уже сплошь седым; ему было самое малое лет шестьдесят пять. Быть сыном Марет он не мог никак.

— Ну? — прошептал Кудинов, у которого от напряжения уже тряслись ноги.

— Старушка была права, — произнес я, выскальзывая из его объятий.

Дверь дома Анны была опечатана белеющей полоской бумаги. Я нагнулся и, качнув горшок с фуксией, запустил туда руку. Пусто! Я наклонил горшок больше, но под моими пальцами были только холодные камни. Ну, понятно. Анна ведь уезжала не на полдня, а надолго. Получилось даже навсегда.

— Тс-с, — прошипел Лешка.

Я поднялся к нему на крыльцо. Мой напарник пальцем отводил край бумаги, который был приклеен к двери.

— Ты отклеил?

— Нет, так было.

Я присмотрелся. Это на самом деле была не бумага, а клейкая лента типа скотча, на лицевой стороне которой можно было писать. Там и было что-то написано типографским способом, и с обоих концов стояли печати. Край, примыкающий к двери, был аккуратно, не повреждая ленты, отклеен. Это было заметно, только если подойти вплотную.

Полиция? Да нет, зачем бы ей прятаться. А если засада? Тоже вряд ли. В этом был смысл, пока Анна была жива. Мы-то приехали сюда, чтобы понаблюдать за домом Марет. Похоже, напрасно.

— Ключа на месте нет, — сообщил я.

Лешка нажал на ручку двери и легонько толкнул ее. Дверь бесшумно приоткрылась. Я вытащил из кармана наше единственное оружие, дамский пистолетик, и вошел первым.

В доме было абсолютно темно. Мы замерли в прихожей и прислушались. Единственными звуками было поскрипывание пола под нашими ногами, а теперь все снова стихло. Но мы-то поскрипели — может, кто-то нас слышал. Нет, вроде все спокойно.

Я открыл дверцу высокого шкафчика возле двери. Карабин на месте. С ним как-то спокойнее. Я сунул пистолетик Кудинову, а сам завладел ружьем. Потом сделал Лешке знак, чтобы он проверил гостиную, и пошел дальше по коридору, застеленному разноцветной лоскутной дорожкой.

Слева была ванная. Я толкнул дверь. Два ярко-зеленых пятна в моем визире — унитаз у двери и ванна в углу. Чисто. За второй дверью — она была открыта — кухня. Я заглянул туда и замер.

На столе были все признаки прерванной трапезы. Пакеты с чипсами, открытые банки консервов, полные и откупоренные бутылки пива. Уезжавшая на неопределенное время Анна не могла оставить за собой такой бардак, да и застолье было очевидно и недвусмысленно мужским. Все-таки полицейские? Тот, кто был на стреме, заметил наше приближение. Все попрятались, а сейчас, поняв, что нас только двое, налетят с разных сторон. И, как сказал Август, кое-кто в полиции считает, что я уже достаточно пожил.

Я поежился — нет ничего хуже, чем разгуливать в мокрой одежде. Сейчас бы камин разжечь и обсушиться!

Сзади скрипнул пол, и я мигом обернулся, готовый защищать свою жизнь. Хорошо, не выстрелил раньше времени — это был Кудинов.

— В комнате пусто, — прошептал он.

Я отодвинулся и жестом предложил ему посмотреть на стол. Глаза наши уже достаточно привыкли к темноте, и я засунул прибор ночного видения в карман.

Кудинов удивленно вскинул бровь. Он заглянул в пакеты — далеко не пустые, понюхал открытую бутылку пива. Вывод, похоже, мы сделали тот же самый.

— Они где-то здесь, — прошептал мой напарник.

— Думаешь, полиция?

— Вряд ли. Полицейские уже раскрылись бы. А эти нас боятся. Думают, что мы — полиция.

— Давай проверим на втором этаже, — предложил я.

Мы прошли к лестнице, уже не опасаясь скрипящего пола. Под пулю бы не попасть. Я надел свою бейсболку на ствол карабина и высунул ее в лестничный пролет. Провокация не сработала. По-прежнему неся ружье с бейсболкой перед собой, я стал медленно подниматься по скрипучим ступенькам. Лешка шел за мной, прикрывая тыл.

На мансардном этаже было лишь две комнаты. Справа — та, где стояла и стоит зрительная труба. Пусто! Слева — спальня. Судя по количеству открытых бутылок, в доме было трое мужчин. Не прячутся же они сейчас все под кроватью? Я все же проверил — не прячутся. И в шкафу под плотным рядом вешалок с одеждой никого. Только второй винчестер, которым сразу завладел Лешка.

Выйдя из комнаты, я задрал голову: чердака нет, вон они, балки, сходятся под коньком крыши.

— И где они? — спросил я шепотом.

— Убежали через окно?

— Черт, тут же подвальчик есть еще! — вспомнил я. — Я в нем отсиживался.

Едва спустившись в коридор, я мысленно обругал себя. Как я раньше не заметил? Вот она, дорожка из лоскутных полос: сначала идет прямо, а над люком сминается. Явно изнутри пытались ее расправить.

— Они там, — прошептал я Лешке.

Я проверил заряды в карабине: все четыре в магазине и в стволе еще один. Проверять, чем его зарядила Анна — как на уток или как на медведя, — я не стал.

Кудинов ждал моей команды. Я встал сбоку и кивнул ему. Лешка схватил железное кольцо люка и резко откинул крышку. Перед моим стволом замерло три пары испуганных глаз.

Они храбрились, но взгляды их все равно выдавали страх. Ребята сразу сообразили, что у них были все основания бояться нас больше, чем полиции. Полиция означала арест, следствие, суд и, возможно, тюрьму. Это были бы малоприятные, но все же эпизоды жизни. С двумя говорящими по-английски неизвестными, которые явно действовали за рамками законности, перспектива была намного менее радужной.

Это были три парня, которые в ту ночь напали на дом Анны. Толстяку, с удовлетворением отметил я, сидеть было трудно. У того крепкого драчуна, в которого Анна стреляла в упор, была перевязана грудь. Ну а Бейсболиста, Хейно Раата, я узнал бы и без особых примет, так много я о нем думал в последнее время.

Все трое были нами должным образом обработаны: руки и верх туловища упаковочным скотчем примотаны к спинке стула, во рту — кляп, замотанный тем же скотчем вокруг головы. Отдирать будет больно, но ничего, потерпят.

Вот они, сидят, сверкая белками глаз, на кухне, где лишь несколько дней назад Анна готовила нам холодный прибалтийский обед.

— Чтобы сразу было понятно, — сказал я по-английски, стараясь придать своему голосу и облику жесткость хладнокровного убийцы. — Все трое вы не нужны. Есть желающий рассказать нам все в малейших деталях?

Атлет смотрел яростно, но явно готовился гордо принять мученическую смерть. Взгляд Хейно метался, хотя сдаться первым ему тоже не позволяла гордость. Я был уверен, что не выдержит толстяк. Как он тогда обвис на руках товарищей, а всего-то было несколько десятков дробин в заднице! И точно, он тут же замычал и затряс головой. Однако вслед за товарищем купить свою жизнь захотел и Хейно. С него и начнем. Пусть толстяк еще помаринуется, в отчаянии он скажет нам и то, что не собирался выдавать сразу.

Кудинов отбуксировал Бейсболиста на задних ножках стула в гостиную. Света из окон в доме Марет вполне хватало, чтобы перемещаться по комнате. Я повернул стул с парнем так, чтобы видеть выражение его лица.