Они уже несколько минут вышагивали вдоль берега, то подходя к лодке Алексея, то вновь удаляясь от нее. Наконец, Рыков решительно взял Алексея под руку и чуть ли не силой усадил в лодку:

 – Всё, давай, двигай! Долгие проводы – лишние слёзы! Ты, когда соберешься свою Ирину привезти, заранее позвони – мы вам встречу организуем!

 Затем Рыков сильно оттолкнул лодку от берега и, лишь когда она уже удалилась на несколько метров, неожиданно вспомнил:

 – Алексей, Лёха! Может, тебе рыбы с собой дать? А то неудобно как-то получится – ехал на рыбалку, а вернулся без рыбы!

 – Ты что, сдурел, парень! – удивился Алексей. – Да если я после всего этого еще и с рыбой вернусь, моя сразу решит, что я совсем на другой рыбалке был! И тогда уж точно оторвет мне… крючок!

 – Ага! – крикнул с берега Рыков. – И поплавок тоже!

 Алексей завел мотор, развернул лодку против течения и, постепенно добавляя обороты, стал быстро удаляться от берега и от мостка, со стоявшим на нем Рыковым. Он внимательно следил за набегавшей навстречу лодке рекой, однако то и дело оборачивался назад, отыскивая взглядом на берегу Рыкова. А Рыков уже повернулся к реке спиной, не глядя назад, махнул прощально рукой и, припадая на правую ногу, принялся медленно подниматься по дорожке в гору – к видневшемуся вдали домику отца Глеба…

 Священника он застал за прополкой небольшого, в несколько грядок, огорода. Подоткнув подрясник и повязав поверх него холщовый передник, отец Глеб сидел на коротеньком деревянном чурбачке и не спеша выдергивал проросшие между уже показавшимися из земли оранжевыми, с веселыми зелеными хвостиками морковными головками, стебли пастушьей сумки, осота и одуванчиков. Стараясь не отрывать верхушки сорняков, узким коротким совочком он аккуратно выкапывал их из земли и так же аккуратно складывал в стоявшее у ног жестяное ведро. Операцию эту он проделывал, по-видимому, регулярно, поскольку травинки встречались нечасто и были невысокими и тонкими, а ведро, несмотря на то, что работа уже близилась к концу, заполнилось едва на треть. Лысина на ничем не покрытой голове батюшки, проглядывавшая сквозь редкие длинные и седые волосы, под жарким летним солнцем заметно покраснела.

 – Не напечет? – подойдя к забору и опершись на него локтями, спросил Рыков. – Я говорю, голову-то не напечет? Вы бы шляпу надели или платком каким прикрыли!

 – Благодарствую, любезный! Думаю, Господь не допустит! – поднимаясь с гряды, с приветливой улыбкой отозвался отец Глеб и привычно перекрестился.

 – День добрый, батюшка! – поздоровался, наконец, Рыков и слегка наклонил голову.

 – И вам дай Бог добра! – ответил священник и, с той же приветливой улыбкой, поинтересовался:

 – Какие заботы привели вас в мою скромную обитель? Давненько вы уже ко мне не заглядывали, давненько мы с вами не беседовали просто, по душам…

 – Давненько… – согласился Рыков, – только, боюсь, и сегодня нам будет не до задушевных разговоров…

 Отец Глеб посерьезнел:

 – Какие же заботы привели вас ко мне, сын мой? Ничего, что я вас так назвал? Привык, знаете ли…  Видимо, дело важное, раз уж вы пришли ко мне, да еще среди дня?

 – Не знаю… судите сами!

 Он достал из кармана и протянул отцу Глебу свернутый пополам газетный лист. Тот вынул из нашитого на передник накладного кармана большие очки в простой пластмассовой оправе, водрузил их на нос и, развернув газету, принялся читать, вполголоса повторяя вслух некоторые, заинтересовавшие его места. Дочитав до конца, поднял взгляд на Рыкова:

 – Вы считаете, что это, действительно опасно для наших сограждан? Мне напротив показалось, что власть хочет как-то нам помочь! Возможно, неуклюже, необдуманно… Но ведь и мы можем ей подсказать, предложить более простые и полезные для нас решения! Полагаю, они обязательно прислушаются к нашему мнению!

 – Полагаете? – в голосе Рыкова отчетливо прозвучал сарказм. – Наивная вы душа! В одном вы правы – если бы власть действительно хотела помочь нам, то нашла бы намного более простые решения! Нет, ни о какой заботе тут и речи нет! Им нужно убрать нас отсюда, а проще говоря – очистить от нашего присутствия эту территорию!

 – Да зачем же? – искренне удивился отец Глеб. – Кому понадобился этот клочок земли? Чем это место могло так привлечь наши власти?

 – Бросьте! – досадливо отмахнулся Рыков. – Власти здесь – всего лишь инструмент! Вроде кнута в руках погонщика. А мы – то самое стадо, которое этот погонщик гоняет по разным углам! Вот только знать бы, с какой целью…

 – А кто же этот таинственный погонщик? Вы хотя бы примерно знаете? – забеспокоился отец Глеб.

 – Зачем же – "примерно"! Знаю, и достаточно хорошо…– на лице Рыкова мелькнула, было, неприятная ухмылка, но тут же исчезла. – Собственно, поэтому я и заглянул к вам! Решил, вот, посоветоваться… Как с лицом духовным, более нравственным, что ли! Чем мы, грешные...

 О предстоящей встрече с главой района жителей Дедовой Луки предупредили загодя. Объявление об этом важном для них событии вот уже четыре дня украшало автобусную остановку. Остановка, правда, находилась почти в сотне метров от крайних домов, у обочины автотрассы, но посещалась населением Дедовой Луки регулярно, поскольку служила местом вечерних встреч и посиделок молодежи.

 Андрей Харитонович Мухин, заслуженный механизатор и ветеран труда, а ныне почетный пенсионер, в город выбирался не чаще двух-трех раз в год, на молодежные тусовки, по понятным причинам, тоже не ходил, а посему о предстоящей встрече проинформирован не был. Поэтому появление у калитки местной активистки Синцовой Таньки его несколько удивило. "Не иначе, за самогонкой пожаловала!" – пришла поначалу, казалось, вполне разумная догадка, однако он тут же ее отверг: "Так ейный мужик еще прошлой весной помер – куда ей теперь самогонка-то!"

 Синцова Танька, в девичестве Татьяна Вихрова, была давней, еще школьной любовью Мухина, но предпочла ему, ударнику труда и знатному механизатору, его же школьного дружка – совхозного электрика и, по совместительству, сельского киномеханика Петьку Синцова. За это она была решительно вычеркнута Мухиным из списка близких ему людей, как и сам Петька. С Петькой, впрочем, они быстро помирились и оставались друзьями вплоть до его смерти. А вот Таньку Синцову Мухин с той поры недолюбливал, поначалу считая ее досадной помехой их с Петькой мужской дружбе, а впоследствии мысленно виня в смерти своего друга. Справедливости ради, следует отметить, что она отвечала ему полной взаимностью. Неприязнь эта, однако, никак внешне не демонстрировалась и не проявлялась, поэтому при виде Синцовой Мухин, улыбаясь самым любезным образом, вежливо поинтересовался:

 – Чего хотела-то, Леонидовна? Если самогонки – так я на этой неделе и не гнал! Заходи ближе туда, к четвергу…

 – Ты чего, Мухин, совсем уже выстарился?! – возмутилась Синцова. – Мне твоя отрава без надобности! Ты лучше скажи, почему до сих пор не на площади? Давай, собирайся сей же час!

 "Площадью" в Дедовой Луке именовалась небольшая поляна в центре села, напротив недавно поставленного вагончика, снабженного фанерной вывеской "Мини-маркет".

 – Чего я там забыл, на этой вашей "площаде"? – удивился Мухин. – Сход, что ли собираете? Так меня никто не упредил даже!

 – Какой еще сход! Глава района приезжает, на вопросы отвечать будет! – возмущенная его легкомысленным отношением к общественной жизни, ответила Сивцова. – Сам же бегал, требовал объяснить, что в Щукино за секретный объект строят! Вот, теперь иди, спрашивай!

 – Это что, – засуетился Мухин, почувствовав появившуюся возможность поскандалить с самим Главой района, – это мы мигом! Вот только…

 Он озабоченно поскреб покрытый недельной седой щетиной подбородок:

 – Не побривши я… Как думаешь, ничего?...

 – "Не побривши"! – недовольно передразнила его Синцова. – Раньше-то чего думал? С утра чего не побрился?