Бубасов приказал взять новую одежду, приготовленную для меня. На переодевание и сборы мне давалось всего двадцать минут. Я не привык в этом доме к расспросам, молча поклонился и вышел. Надо сказать: мне было жаль молоденькой Мари, работавшей в кафе на нашей улице. Эта француженка пришлась мне тогда по сердцу.

Когда я облачился в прекрасный серый костюм, сунул ноги в модные штиблеты, надел шляпу, мне нестерпимо захотелось показаться Мари… Ведь мне тогда было всего только двадцать два года!

Проезжая в автомобиле по улице, я через щелочку в занавеске окна увидел Мари. Она стояла у входа в свое заведение и о чем-то оживленно болтала с подружкой. Бубасов помешал мне открыть дверцу автомобиля и крикнуть Мари. Как он пояснил, меня никто не должен был видеть уезжающим в этом автомобиле.

Через несколько дней после того я очутился в Западной Германии, в диверсионной школе. Да, именно сюда привез меня господин Бубасов… Деваться некуда… Да и безразлично было тогда.

О системе обучения я могу рассказать подробно: кто со мной обучался, кто преподавал, какие предметы проходили. Все это детали. Главное: обучение проводили русские белогвардейцы, во главе школы стоял Бубасов, известный ученикам под кличкой «Доктор Моцарт». Я не знаю, на чьи средства осуществлялась эта затея, но, должен сказать, дело было поставлено солидно, с большим размахом. По окончании школы мне дали кличку «Гофр»…

Свиридов попросил разрешения закурить. Закурив, предупредил, что привык курить молча. И вот он курит с закрытыми глазами, слегка запрокинув голову, торопливо поднося ко рту руку с папиросой. Последняя затяжка…

— Подготовка в школе преследовала цель сделать каждого из нас неуязвимым в СССР. О жизни в Советском Союзе за последние годы я знаю хорошо. Часами с карандашом в руке я штудировал советские газеты, брошюры, книги. Кроме газет, использовались и другие источники информации. По вопросам из жизни советского искусства, литературы, научных достижений, о которых открыто пишется в ваших газетах, я могу свободно разговаривать с любым из вас. Одним словом, хочу сказать: серьезное внимание уделяется там вашей жизни. Делается это единственно с целью больнее ударить…

Полковник Ивичев задал вопрос:

— В чем заключались ваши задачи в нашем городе?

— Разрешите мне, гражданин полковник, повременить с ответом, — попросил Свиридов. — Сначала я хочу еще немного сказать о себе… Когда я прочитал в советских газетах о пресс-конференции советских и иностранных журналистов о подрывной деятельности, как у вас здесь говорят, а также выступления заброшенных в вашу страну агентов, у меня родилась мысль поступить точно так же, как они. Да, именно так! И пусть вам это не кажется странным. Очевидно, подспудные мысли о возвращении на Родину зрели во мне и раньше. Откровенно говоря, я по горло был сыт прелестями чужого рая. Но эти мысли твердо созрели только при столкновении с конкретным фактом. Годы, проведенные на Западе, испарили ложный романтизм юных лет. Как бы ни была вкусна лакейская жизнь у ласковых хозяев, но лучше работать в родном доме… Я все взвесил и решил при возможности поступить именно так: прийти с повинной. Говоря вам об этом, я и не надеюсь, что вы мне вот так на слово и поверите. Это было бы странно…

Полковник Ивичев снова перебил его:

— Вы говорите о вашем желании прийти к нам с повинной, а вместо того, очутившись здесь, стали устанавливать радиосвязь. Как вас понимать?

— Параллельно со мной, для выполнения того же задания, должен быть направлен другой агент, более ценный с точки зрения «Доктора Моцарта». Эту деталь мне посчастливилось узнать. Возможно, он уже здесь и следит за мной. Вот почему я сразу не пошел с повинной. Я рассчитал так: сделать это успею, а лучше помочь вам схватить его…

— О чем вы радировали перед задержанием?

— Содержание моей радиограммы было такое: «Прибыл благополучно. Дама в отъезде. Буду ждать ее возвращения».

— О какой даме идет речь?

— О докторе Анне Григорьевне Жаворонковой…

В отделе полковника Ивичева эта рабочая неделя началась необычно. Все сотрудники знали о задержанном радисте. Но никому, кроме начальника управления генерала Чугаева, полковника Ивичева, капитана Бахтиарова и стенографистки, неизвестны были результаты допроса. Ивичев все утро не выходил из кабинета начальника управления. Дважды вызывали туда Бахтиарова, и возвращался он к себе в кабинет бледный, подавленный, замкнутый. Все это создавало атмосферу нервозности и ожидания.

После второго вызова начальником управления Бахтиаров сидел на диване и, мучительно думая, курил одну папиросу за другой. Он вспоминал встречи с Жаворонковой.

Который уже раз выходил и опять возвращался в кабинет лейтенант Томов. Отвлекая Бахтиарова от горьких размышлений, он один раз начал было рассказывать о вчерашнем футбольном состязании.

— Перестань, прошу тебя! — коротко бросил Бахтиаров, отворачиваясь от Томова.

Томов встал из-за стола. Был он невелик ростом, светел лицом, быстр и подвижен. Подойдя к дивану, он сел рядом с Бахтиаровым.

— Напрасно, Вадим Николаевич, расстраиваешься.

— Прекрати! — раздраженно крикнул Бахтиаров. — Что ты знаешь!

Томов поднялся и, обиженно моргнув темными глазами, вышел из кабинета. Бахтиарову стало стыдно, мелькнула мысль вернуть лейтенанта, рассказать ему о показаниях Свиридова. Но к чему? Рано или поздно о случившемся узнают все сотрудники…

Через некоторое время Бахтиарова пригласили в кабинет Ивичева. Было созвано экстренное совещание оперативного состава. Когда Бахтиаров вошел в кабинет начальника, все уже были в сборе. Под взглядом присутствующих, с опущенной головой, он прошел на свободное место у окна.

Ивичев, нахмурив брови, передвигал по столу тяжелое пресс-папье. Потом он вздохнул, заложил руки за спину и, прохаживаясь возле стола, коротко объяснил обстановку. Когда стало ясно, что задержанный по инициативе капитана Бахтиарова агент «Гофр» из Западной Германии явился в город для связи с врачом Жаворонковой, взгляды всех находившихся в кабинете невольно сосредоточились на Бахтиарове.

Бахтиарова будто магнитом подняло со стула. Еще больше побледнев, он сказал:

— Прошу вас, товарищ полковник, освободить меня от работы, связанной с этим делом…

Ивичев, одернув форменный китель, поскрипывая сапогами, вышел на середину кабинета. Немного помолчав, он сказал:

— Я вас понимаю… Очень понимаю. Самое правильное, товарищ Бахтиаров, уйти вам в отпуск. Забудьте, что он у вас неудачно начался…

Бахтиаров не ожидал такого поворота. Втайне он надеялся на отказ. Но сказанное полковником сразило его. «Это — конец! Мне не доверяют…»

— Должен согласиться с вами, — видя его замешательство, продолжал Ивичев, возвращаясь за стол, — идти в отпуск при создавшихся обстоятельствах спокойно — немыслимо. Но учтите, что и тут вам будет трудно… Мы вам верим, я лично верю, но… уезжайте пока из города…

— Верно! — вырвалось у кого-то из сидящих в кабинете.

Это слово, брошенное в напряженной тишине по-товарищески просто, моментально, будто снежный ком, обросло одобрительными возгласами других. Бахтиаров почувствовал-поддержку коллектива. Глядя на Ивичева, он тихо сказал:

— Да. Это будет самое верное. Но поймите, товарищ полковник, товарищи…

— Не волнуйтесь, — перебил его Ивичев. — Мы вам верим.

Ивичев, опершись на стол руками, обвел взглядом лица сотрудников. Многие одобрительно закивали головами.

Возбуждение Бахтиарова несколько поулеглось, щеки его порозовели.

— Как вы думаете, товарищ Бахтиаров, если мы поручим это дело майору Гаврилову? — спросил Ивичев.

Бахтиаров отыскал, глазами крупную фигуру Гаврилова, увидел его приветливый взгляд и убеждённо проговорил:

— Выбор правильный, товарищ полковник!

— Так и решим, — с видимым облегчением произнес Ивичев. — А теперь, товарищи, в связи с тем, что по показаниям «Гофра» в город должен пожаловать второй гость, я ознакомлю вас с планом оперативных мероприятий, который мы согласовали с областным комитетом партии…