Предложение стало ещё приятнее и заманчивее. Неужели я действительно такой ценный? Но вот так сразу бросить всё и круто изменить жизнь? Нет, это нужно как следует обмозговать… И не факт, что каждое его слово — правда!

— Хорошо, подумаю. Сколько у меня времени?

— Чем скорее будет ответ, тем проще решать проблемы. Ну, скажем, пара-тройка недель… Хватит?

— Трудно сказать. Я таких виражей в своей жизни ещё не закладывал. Может, и в два месяца не уложусь.

Вот и посмотрим сейчас, какой я нужный. Если уважаемый доктор проявит нетерпение, то все его комплименты — вранье, и за роскошным предложением скрывается нечто совсем иное, к науке отношение не имеющее.

— Думай! — сказал, возвращаясь к рукописи, Семен Михайлович. — Только через два месяца переводиться без потери курса будет затруднительно, а так я могу и полгода ждать и больше. Прожил же я как-то пять лет с этой проблемой.

Похоже, он серьезно! Обалдеть! Невероятно, но факт: теоретической физике я действительно нужен! Или все-таки, не факт? А она мне? Вот тоже — счастье великое: днем работать, ночью учиться… И так несколько лет! Чтобы что? Стать кандидатом, потом доктором? Если речь о деньгах, таксист больше зарабатывает! Следовательно, упираемся в любовь к данному виду деятельности. Есть она во мне или напрочь отсутствует? Как же понять, нравится ли тебе делать то, чем ты еще не занимался? Вот задачка — это вам, блин горелый, не провода маркировать!

На следующий день я поделился своей проблемой с Геной. По секрету, естественно. Он не раздумывал ни секунды.

— Ну, и зачем тебе эта каторга? Хуже галер средневековых! Отказывайся, к едрёной фене!

Я был не так уверен в себе и продолжал сомневаться. Вот если бы взять какую-нибудь новую идею, имеющую отношение к теоретической физике, повертеть её в голове несколько дней и прислушаться к сигналам, исходящим из черепушки. Тогда-то и можно будет понять, нужно мне это счастье или ну его нафиг. Осталось только найти такую идею.

Я бродил по коридору вперед-назад и пытался вспомнить хоть что-то подходящее. Но ничего в голову не приходило. Вот, разве только в школе, когда нам рассказывали об антивеществе, мне показалось странным, что оно в природе не встречается. Ведь если частица зарождается только в паре с античастицей, то при таком количестве вещества во Вселенной рядом должно быть ровно столько же антивещества. Ну, ладно, если ничего больше не придумывается, попробуем повертеть эту мысль.

Решено, вот только вернусь в палату к карандашам и листочкам…

— Семен Михайлович, — услышал я из раскрытой двери голос своего сокурсника. — Мне Саша говорил, вы ему работу предложили. А у вас только одна вакансия или ещё есть?

Я так и остолбенел на пороге.

— В моей лаборатории вакансия одна, — Семен Михайлович то ли не заметил меня, то ли сделал вид, что не видит. — И пока Саша не отказался, я не могу предлагать её никому другому, но в соседнем отделе создается лаборатория космической акустики, там места точно будут, могу порекомендовать…

— Ой! Это было бы здорово!

Гена аж засветился от счастья, будто новогодняя ёлочка.

Ну, конечно… Как все просто!!! А я тут идеи в башке прокручиваю, словно баранов в мясорубке!.. Туфта все это! Мусор! Дырка от бублика! НИИ макаронных изделий!

— Радуйся, друг! — хлопнул я Гену по плечу. — Только что на одну вакансию стало больше! Я отказываюсь! Акустика в вакууме!? Это грандиозно! Меня на такой же фуфел подманивали? А, Семён Михайлович?! Только, вы уж простите великодушно, у меня ушко покалечено, — я ткнул пальцем в шрам и через силу раздвинул губы в улыбке. — Ему столько лапши не удержать!

— Вот ты, Саша, все понять не мог, спрашивал, почему это я к тебе прицепился? Вот потому и прицепился! — спокойно сказал доктор наук, будто и не слышал моей гневной тирады. — Я эту блесёнку с космической акустикой не первый год забрасываю, и все ловятся. А тебе и думать не потребовалось, ты сразу подвох учуял! Только вот еще о чем подумай — кому ты такой нужен, кроме меня? Вот ты метеоролог, так? Тогда должен был заметить, что обычные люди больше всего на свете ненавидят тех, кто раз за разом правильно предсказывает плохую погоду. Тебе будет очень трудно жить вне настоящего научного сообщества: вне коллектива, где ценят только мозги и ничего больше. А в этом отношении — таких как мы, как наша лаборатория, ещё поискать. Ведь понял же, небось, за четыре студенческих года, что в большинстве НИИ народ, уж извини, хернёй занимается: пустые отчёты и дутые диссеры штампуют, премии делят, подсиживают друг друга… Так что я этого отказа не слышал! А ты думай! Хорошо думай, основательно! И помни: мы тебе нужны ничуть не меньше, чем ты нам!

— Тогда уж и вы пищу для размышлений дайте: статьи, отчеты, монографии. Что там ещё ваша лаборатория производит? Я, конечно, не всё пойму. Но работу от её имитации отличить сумею.

— А я все это вчера еще заказал, сегодня вечером принесут. На ближайшую неделю мы тебя литературой обеспечим, даже не сомневайся.

Я не сомневался. Я прислушивался к урагану ругани и воплей, который двигался по коридору в сторону нашей палаты.

— Где этот аферист, этот симулянт, этот сапог кирзовый? — волнами накатывал на нас грозный рык заведующего отделением Георгия Вахтанговича Гидеванешвилли, и ему вторили многочисленные голоса врачих и медсестер. Спустя мгновение вся эта разъяренная стая медработников появилась в дверях палаты.

Сидящий на своей кровати Иван постарался стать меньше и незаметнее.

— А-а-а, вот он! — увидев наконец-то виновника переполоха, обрадовался заведующий. — Выписать мерзавца прямо сейчас, и чтобы к вечеру духу его поганого здесь не было! Надо мной смеялись, как над клоуном! Ты чей анализ подменил? Признавайся, сучий потрох!

— Его, — Иван указал на Гену.

— Ты мне Ваньку валять будешь!? — затопал ногами Георгий Вахтангович. — Хочешь сказать, что это он беременным по мужской палате разгуливает?

— Там на бумажке было написано «Г. Лущенко»! — недоумевал Иван. — Ей Богу, не вру… Вот, честное комсомольское!

— Так это Галина Луценко из соседнего отделения, — вспомнила Зинаида Михайловна, конопатая толстушка лет тридцати с неустроенной личной жизнью, наша старшая медсестра. — А у него «Е. Лущенко» на анализах, он же Евгений по паспорту, дубина!

Заведующий посмотрел на неё с подозрением, но от догадок воздержался.

— Сегодня же… Чтобы духу… — погрозил он Ивану пальцем и величественно выплыл из палаты.

Медперсонал последовал за начальником.

В палате мы остались вчетвером. Вчера вислоусый прапорщик увёз в часть расстроенного Ивана. Сегодня утром попрощался со всеми за руку радостный Василий. С его уходом компания окончательно распалась: Гена почему-то решил, что это Тимур помогал Ивану в афере с его, Гениными, анализами и демонстративно избегал, как он говорил, «чучмека». Правда, в глаза так называть Тимура Лущенко побаивался.

Мне же Гена пытался внушить, что Тимур вообще очень подозрительный тип: дед — антисоветчик и бандит, сам слишком уж хорошо говорит по-русски: правильно и интеллигентно. Как будто мало профессуры из Москвы и Ленинграда в Ташкент сослали за годы Советской власти! К тому же, после недавней истории с попыткой трудоустройства, мне с самим Геной и говорить-то не хотелось, а уж на его мнение было и вовсе наплевать.

А поскольку Лущенко с очередной стопкой газет обосновался у единственного в палате стола, я прихватил пару научных журналов и двинул следом за Тимуром в сторону его спортивного закутка. Рядом с той поляной находилась уютно закрытая со всех сторон кустами черёмухи одинокая скамейка, на которой было очень удобно читать, а в случае необходимости и разговаривать с самим собой. Мне же — как раз требовалось прокрутить в голове свою завиральную антивещественную идею.

Плюхнувшись на скамейку, я начал в уме перечислять положения теории. Итак, допустим, что антивещество образовалось одновременно с веществом в том же месте и в тех же количествах. Тогда, во-первых, оно должно постоянно хотя бы маленькими порциями взаимодействовать с веществом, вызывая непрерывное свечение на границе соприкосновения, там, где регулярно сталкиваются и аннигилируют молекулы. Кроме того, во-вторых, иногда на сопредельную территорию должны залетать объекты покрупнее, вызывая появление протуберанцев с повышенным выбросом энергии. И все это должно постоянно находиться в поле нашего зрения. Я поднял голову и прищурил глаза. Солнце! Точнее его поверхность. Светящийся солнечный диск вполне может быть такой границей соприкосновения.