Люба едва успела одернуть платье и поправить волосы, как в комнату вошел начальник экспедиции Кузин. Он с удивлением посмотрел на Лугового, Малинину, обвел серыми глазами преображенную комнату.

— Вы ко мне, товарищ Луговой? В экспедицию? — спросил он с тем же удивленным выражением на худом, плоском лице.

Луговой ответил и поздоровался.

— Людмила Иннокентьевна передает вам привет. Просила сказать, что дети здоровы... Что она едет в Балаково.

Кузин побагровел и вдруг клюнул птичьим носом в сторону Малининой:

— А вы?

Малинина представилась.

— Не знаю, товарищи, куда я вас дену... Для вас у меня нет должностей.

Кузин бросил портфель на стол и словно только в эту минуту увидел, что на нем нет груды бумаг.

— Кто это... кто хозяйничал здесь? — спросил он.

— Мы, товарищ начальник! — ответил из-за спины завхоз Пономаренко и бесстрашно вышел вперед. — Бумаги в ящике все, в порядке...

— Всегда вы делаете то, что вас не просят. Выдайте лучше палатки приехавшим... Товарищ Луговой, приходите ко мне через час, вместе со всеми. На совещание.

Малинина подняла на Кузина взгляд, словно напоминая о своем существовании.

— Товарищ Пономаренко, объявите.

— Объявлю. Пошли, товарищи приехавшие...

Малинина схватила багаж, который она примостила у порога, и вышла из комнаты первая.

— А я принял вас за... — начал Луговой, широко шагая за Малининой.

— Вы не ошиблись. Мне, наверное, придется устраиваться здесь уборщицей. Слышали, что сказал Кузин? — проговорила Малинина серьезно, без улыбки. — Впрочем, на этом поприще я имею стажировку... У меня мама уборщица в школе.

«Очень хорошо, что ты приехала к нам. Будешь работать на Джаман-Куме. Придется начинать с рабочего строительного отряда»... Если бы Малинина услышала такие слова! Она почувствовала бы себя счастливой: ее мечты начали сбываться. Конечно, на Джаман-Кум — и никуда больше! Пусть там жара, пески, безводица, пусть там нет ни одного аула! Она, Люба, согласна. Она не боится никаких трудностей. Скажут: рой яму — будет рыть. Тесать бревна — будет тесать. Практика — это не прогулка в степь. Она ехала не для того, чтобы целое лето просидеть под зонтом у какого-нибудь техника. Кроме того, ей нужны деньги, чтобы помогать маме. Мама больная и уже не может работать.

Но Любе никто не сказал таких слов, которых она ждала. Кузин открыто остался недоволен ее приездом. И вот — не позвал на совещание. Все ушли, даже старшие рабочие, а она осталась и ходит возле палаток, как сторож. Впрочем, не одна она. Поодаль от палаток горят костры, там рабочие пьют чай. Подсесть бы к ним. Не догадаются пригласить. Никому нет до нее дела. Плохо быть женщиной. Вот если бы она была парнем, то подошла бы к костру, присела на корточки с кружкой... Скорее бы получить спецовку, и тогда к черту эти юбки, чулки, кофточки. Она наденет шаровары, широкую блузу и обязательно отрежет косу. И будет как все. Не отличишь, парень ли, девушка. И удобнее будет работать. Ведь придется ездить верхом, на вьюке...

Размечталась! Кто тебя возьмет, такую нескладную. Вон Валентина Шелк — красавица. Глаза с блюдце, ресницы, как крылья. Цыганка! Кузин с ней без улыбки не разговаривает. Конечно, она там, на совещании. Начальник отряда!.. Нину Меденцеву Люба не видела. Шелк сказала, что это — любовь Лугового. Ну и пусть. Что ей? А интересно, какая она? Луговой — сильный, красивый. Такой не полюбит плохую. Наверное, и Меденцева такая же. И везет ей: уже работает. Совхоз выделил быстро и транспорт и рабочих. Меденцевой завидуют, о ней почему-то говорят с неприязнью, особенно Шелк. Называет ее эгоисткой и черствой.

Когда совсем стемнело, Люба присела возле палатки на ящик. Хотелось растянуться на раскладушке, закинуть руки за голову и глядеть, глядеть на звезды... Нет, спать нельзя. Ей нужно дождаться Лугового. Может быть, там, на совещании, решится и ее, Любина, судьба. Ей нужно узнать. Не может же она уснуть так, в неведении. Вдруг скажут: уезжать обратно! Ну, нет, она сейчас же пойдет к Кузину и скажет ему, что... Она найдет, что сказать.

Перед Любой, вдали, светится озеро. В нем так много звезд. Вместе с небом. Вон белое облачко, глубоко-глубоко. И гора запрокинулась вершиной вниз вместе с пирамидой. И возле пирамиды — Венера, любимая звезда Любы. Она такая светлая, заметная. Интересно бы на нее посмотреть в иллюминатор космического корабля.

Погасли костры возле палаток. Голоса утихли. Улеглись зоревать верблюды. Уже не тянет кизяковым дымком со стороны поселка. Степь дышит прохладными струями ночного воздуха и чистейшими запахами полыни.

Начальников отрядов все еще нет. Нет и Лугового. Уже подкашиваются ноги, клонится голова на грудь.

«Я только присяду на кровать», — думает Люба и направляется в палатку.

Опустившись на кровать, она касается щекой подушки. И забывает все...

— Проснитесь! Любовь Владимировна!.. Да встаньте же! — слышит она над собой голос Лугового. И чувствует, как он трясет ее за плечо. Но нет сил раскрыть глаза, приподняться. — Черт знает что такое! Разве можно так спать!

Луговой берет ее за плечи, приподнимает. А может быть, это только сон?

— Товарищ Малинина!

Люба вскочила, машинально одернула на себе майку. Луговой стоял перед ней, чуть пригнувшись. А над его головой розовел брезент. Утро!..

— Мне нужно поговорить с вами. Простите, что разбудил, выйдем из палатки.

Он выходит первым, за ним — Люба. Навстречу им из-за недалекого горизонта выплывает огромное пунцовое солнце. В одно мгновение степь порозовела, а гора Жаксы-Тау вспыхнула. И озеро налилось пламенной краской. Луговой повернулся к Любе, и она увидела на его лице, тоже озаренном солнцем, метины бессонной ночи.

— Знаете, Любовь Владимировна, мне все-таки дали этот Джаман-Кумский ряд. Я настоял на своем, — проговорил Луговой с блеском победы в глазах. — Кузин сдался. Теперь я буду вести рекогносцировку, постройку и наблюдение. Работы до января...

— Вот здорово! — воскликнула Люба, с завистью подсмотрев на Лугового.

— А сейчас я еду в совхоз за верблюдами. Передвигаться будем только на вьюке...

Люба лишь сейчас заметила оседланную лошадь, привязанную к палатке Лугового. Лошадь вскидывала голову и нетерпеливо перебирала ногами.

— Иноходец. Мой будет. Карий. Хорош?

— Очень! — улыбнулась Люба. — А вы надолго?

— Дня на три, не больше. Так вот, Любовь Владимировна. Я разбудил вас...

— Борис Викторович, называйте меня просто Любой. У меня такое нескладное имя-отчество.

— Хорошо. Так вот, Любовь... Люба. Нет, имя у вас хорошее. — Луговой покраснел. — Так вот... Вас пригласит Кузин. Он предложит вам две должности: вычислителя при базе экспедиции и начальника строительного отряда на Джаман-Куме. Если вы согласитесь на последнюю, то мы будем работать вместе. Я просил Кузина, чтобы он назначил вас ко мне.

— Но почему начальником?

— Мне нужен начальник строительного отряда. Вот и все.

— Но вам нужны и рабочие. Борис Викторович, дорогой, возьмите меня просто рабочим. Я буду делать все-все, что скажете!

— Просто рабочего я найду, а вот... Словом, вы боитесь ответственности? Так и скажите!

— Ответственности? Я просто боюсь, что не сумею. Ведь я никогда не строила...

— А думаете, я строил? Наблюдал?.. Но я же взялся, да еще выпросил, настоял. Впрочем, не будем терять времени. Решайте сами. Но если согласитесь на Джаман-Кум, то прошу вас получить к моему приезду все оборудование. Накладные у завхоза. До свидания...

Вскочил в седло, ударил плетью лошадь, поскакал и скрылся под берегом...

«Ну вот, Любка, выбирай, какой дорогой пойдешь. Либо в степь, либо в контору».

На лекциях, когда преподаватель читал курс постройки тригонометрических знаков, начальник строительного отряда представлялся здоровенным детиной с секирой в руке. Сказочный богатырь! В Любином воображении он с одного маху валил деревья, поднимал цементные монолиты... А теперь вот она в его роли, беспомощная и жалкая. Что же делать?.. Вот и растерялась ты, Любка. Из двух дорог одной не выберешь. А еще говорила, на космонавтов нужно равняться. На Венеру хотела поглядеть из иллюминатора. Вот так всегда получается: сказать — многие смелы, а сделать...