Эгле, помалкивавший во время этой перепалки, тут не выдержал, вступился:

— Не так-то просто запеленговать наш передатчик!

— А ты бы помолчал, карапузик, — перебил Кох. — Мы с твоим главным разговариваем. И вообще, кто знает, что вы за птицы? Сегодня здесь, а завтра там! Прихватят вас где-нибудь, вы тут же все и выложите! А может, и сами просто стукнете, где надо, что есть, мол, у озера Энгуре такой бункерок, где очень громко кашляет Мазайс, а один старый повар умеет предугадывать события…

— Ты с ума сошел! — закричал Эгле. Бедный парень чуть не плакал. Он вдруг вытащил из кармана расческу.

— А это вы видели? — с вызовом крикнул он Коху. — Смотрите, чем нас снаряжают! — Он легко разделил расческу на две части, и в руках у него оказалась гибкая тонкая пилка. Он лихо закончил: — С таким инструментом нам никакая тюрьма не страшна!

Он тыкал этой пилкой чуть не в лицо Коху, и тот невольно протянул руку, чтобы взять ее. А взяв, присвистнул, разглядывая тончайшую ножовку. Подошли и остальные партизаны, рассматривали, удивлялись. А Эгле совсем разошелся. Отвернул воротничок рубашки, показал плоскую вставку-ампулу.

Но на Коха не подействовала демонстрация шпионского «вооружения». Он пренебрежительно сунул пилку Эгле, похлопал по стволу автомата.

— Я предпочитаю сражаться, а не травиться, как крыса… Предложите ваше лекарство старине Мазайсу…

Мазайс выругался и сплюнул от отвращения.

Вилкс понял, что такие споры до добра не доведут. Надо как-то рассеять тяжелое недоразумение, это единственный путь к дружбе. Он вскочил на нары, закричал:

— Подождите, парни! Вы же ничего не знаете о том, как живут ваши соотечественники за границей! Позвольте мне сказать…

— Заткнись, крысомор! — заорал Кох.

— Мазайс, помоги же мне успокоить их — взмолился Вилкс, обращаясь к человеку, который все-таки знал их больше. Ведь именно Мазайсу доверили их жизни, когда устраивали перевод в лес.

Мазайс хмуро одернул Коха:

— Погоди ты, кочерга, расстрелять их всегда успеешь, надо сначала выслушать. — Мазайс положил тяжелую руку на автомат Коха. Кох угрюмо усмехнулся:

— Ладно, проповедуй! Но помни, мы все хорошие христиане, однако врагов предпочитаем видеть покойниками! — и, кривляясь, затянул, как причетник в костеле: — Житие святого Вилкса слушайте! Амен!

— Амен! — подхватил кто-то из этих богохульников, ставших такими после многих лет своей дикой, почти звериной жизни.

Вилкс, терпеливо переждав это «пение», заговорил:

— Напрасно вы думаете, что мы там в золоте купались… Сначала тюремный режим лагерей для перемещенных, потом вербовка на работу, но куда? В Австралию, в Африку, где цивилизованный человек через полгода становится трупом, или на самые тяжелые работы в Европе… Вот ему, — он кивнул на Эгле, — еще повезло, он устроился шофером, а мне пришлось зарабатывать хлеб в шахтах. А там «за ударный труд» премий не дают, — он зябко повел плечами, — там для шахтеров дворцы не строят, квартир с ваннами, как в Эстонии на сланцевых рудниках, не предлагают…

— Э, да он за Советы! — издевательски, но и предостерегающе сказал Кох. — К чему ты приплел шахтерские квартиры? Почему об «ударниках» вспомнил?

Вилкс невольно вздрогнул. Он понял, почему вспомнил. Это шахтеры в Шотландии кричали им в лицо, что они фашисты! Это шахтеры в Шотландии не один раз устраивали побоища «перемещенным», считая их злейшими врагами русских, — а русских превозносили до небес. Это шахтеры в Шотландии и французы в Руре, и немцы в Дюссельдорфе, собираясь в своих кабачках, читали коммунистические газеты и показывали друг другу фотографии восстановленных и вновь построенных советских городов и шахтерских, заводских, фабричных поселков и рассуждали о том, когда же и у них настанет такое время, чтобы правительство подумало о рабочих? Вот где он нанюхался коммунистического духа, а совсем не здесь, в Риге, здесь он только злился, здесь он только ненавидел тех, кто перебрался из подвала в бывшую квартиру его отца в бельэтаже серого, с гранитным цоколем и мраморными кариатидами дома на улице Альберта.

Он с трудом подавил испуг, вдруг пробившийся в смятенной душе: как, он поддается пропаганде? — и заговорил быстро, сбивчиво, смутно:

— Что там говорить, мы только потом сообразили, что эти проклятые англичане нарочно выбивали из нас искры, чтобы мы поскорее пошли на приманку. А потом приехали офицеры, стали нас расспрашивать, пообещали жалованье, хорошее жилье, школьный режим, и мы, конечно, пошли. Но вы даже не знаете, парни, что такое эти англичане! Это же эгоисты! Они хотят снова прибрать всех и вся и опять чужими руками! Посудите сами, нас, латышей, перебрасывали сюда… немцы! Ни одного англичанина на борту того быстроходного катера, что перебрасывал нас, не было! И даже те ребята, что отправились в шведскую школу разведчиков, и те сначала были завербованы англичанами, чтобы работали на двух хозяев, а уж потом им разрешили ехать в Швецию… А вы думаете, в школе нас кормили бифштексами? Как бы не так! За все про все три фунта в неделю!

А гоняли, как немецкие ефрейторы! Двенадцать часов в день занятия! Являться из отлучки не позже полуночи! А уж что-нибудь насчет девочек или выпить — того и гляди, выставят из школы с волчьим паспортом, куда пойдешь? Нет, братцы, не желал бы я вам такой жизни!

Он замолчал, — то ли выговорился, то ли дыхание перехватило, и как раз вовремя. По-видимому, его слова дошли до сердца. Все что-то погрустнели, присмирели, уже никто не глядел враждебно, а Эгле, кажется, совсем расстроился.

Но вот Кох откашлялся, сухо сказал:

— Парни вы как будто ничего, но со своей радиоаппаратурой в окрестностях лагеря лучше и не высовывайтесь.

Эгле опять заспорил:

— Мы в английской разведывательной школе специально выходили в эфир из района расположения радиопеленгационных установок, и ни разу наш передатчик не обнаруживали. Знаете, есть такая игра «Лиса и охотник?», «Лиса» — радист, дает сигналы, а «охотник» — радиопеленгатор, ищет «лису». Мы всегда выигрывали по очкам. Бывает, конечно, что кого-нибудь обнаружат, но процент такой низкий, что о нем и говорить нечего…

— Прекрати, Эгле! — досадливо сказал Вилкс. Он совсем не хотел, чтобы спор вспыхнул снова. — Пусть будет так, как решат наши друзья.

Тут Делиньш, медлительный, робкий, вмешался в спор:

— А вот когда мы учились в Рижском клубе радиолюбителей, так один из инструкторов говорил, что есть очень точные пеленгаторы. Что только благодаря пеленгаторам самолеты могут летать в плохую погоду и держать правильный курс.

— Ты учился в школе радиолюбителей? — Вилкс подсел к Делиньшу, за ним подвинулся и Эгле. — Чему вас там учили?

— Ну, чему, чему, — недовольно сказал Делиньш. — Чему учили, я, наверно, все забыл. Передатчика-то у меня нет, вот радиоприемник самодельный остался… — Он показал спрятанный под нарами приемник. Корпус был самодельный, но звук, когда Делиньш включил приемник, шел чистый, отлично модулированный. — Иногда послушаешь какого-нибудь любителя и рад бы с ним перемолвиться, а не на чем… — Он говорил нехотя, но видно было, что парень тоскует по любимому занятию.

— А на слух радиосигналы принимаешь?

— Я же говорю, иногда слушаю переговоры коротковолновиков.

— Двустороннюю связь изучал?

— Послушай, почему ты мне экзамен устраиваешь? Я ведь не на курсах радиолюбителей, а член отряда «лесных братьев»! И не вчера сюда пришел, а три года назад!

— В самом деле, что вы к мальчишке пристали? — разозлился Кох.

— Погоди, Кох, тут дело серьезное! Ведь если ваш Делиньш смыслит в радиоделе, а это уже видно, так из него можно подготовить хорошего помощника! У вас будет собственный радист с передатчиком, — мы же обратно наши сэты[7] не повезем, — и вы сможете переговариваться непосредственно с нашими хозяевами.

— Послушай, Кох, а ведь это и в самом деле занятно! Вот Лидумс удивится! — засмеялся Мазайс.