Но заявление Вилкса о том, что пришельцы должны связаться с «лесными братьями», показалось Янису заманчивым. Если такая возможность представится, Янис избавится от свалившейся ему на голову беды. Мало ли что может случиться в лесу. Эти герои все вместе могут положить свои головы в болотах Курляндии, и тогда для Яниса окончились бы и хлопоты и заботы.

Беседу прервал звонок. Подходя к двери, Янис увидел, как покачивается дверная ручка. Брат. Его нетерпеливый характер сказывается и в этом. Ничего не поделаешь, характер мотогонщика вырабатывается годами!

Разговор сразу перекинулся на какие-то воспоминания о прошлом, на спорт, на домашние дела. Двоюродный брат Приеде огорчался лишь тем, что приятели Яниса не сильны в спорте, даже не слыхали о его личных победах. Но он быстро утешился веселым застольем.

Когда вернулась Майга, праздничный стол был уже разорен.

Приеде смотрел на происходящее с неприятным изумлением и страхом. Сам он сегодня почти не пил, но на его «друзей», несмотря на их предосторожность, рижский «Кристалл» подействовал как гром божий. Толстяк все порывался встать из-за стола, чтобы произнести тост, и падал обратно на стул. Когда он упал мимо стула на пол, длинный Вилкс сказал, что, пожалуй, им хватит, и они еле уложили толстяка на кушетку. Серый — Эгле — устроился на полу, Вилкс — на диване, но едва прилег, как его начало, тошнить. Майга устала от всего этого разгула и безобразия и ушла к себе, ушел и двоюродный брат, и вот Приеде сидел за неприбранным столом один и мог думать о чем угодно.

Раньше ему казалось, что он обманул всех. Ну как же! Вот он, живой-здоровый, ходит по Риге, любит Майгу, а сколько людей погибло. И он погибал, но выкрутился. Не каждому дается такое!

Осенью тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда Советские войска, окружив немецкую группировку в Курляндии, стали сжимать ее со всех сторон, радист Янис Приеде получил приказ пойти в тыл врага для обеспечения радиосвязи авиационного корректировщика с советским командованием.

Корректировщиком был назначен неизвестный ему человек, который назвался Августом.

Приеде работал в разведотделе двадцать четвертой гвардейской дивизии, бывал уже в таких переделках, наверно, потому выбор командования и пал на него. Август был старше Приеде, наверно, штабной офицер. Приеде вопросов не задавал.

Держался Август спокойно, знал и умел, должно быть, многое, и Приеде был доволен новым начальником.

На самолете, до места выброски, их провожал молодой полковник, которого Август называл Павлом Михайловичем.

Из разговора Августа с Павлом Михайловичем, когда обсуждались последние детали предстоящей операции, Приеде понял, что с ним летит опытный разведчик, хорошо знающий места, где им придется работать, и вполне уверенный в своих силах. Это окончательно успокоило молодого радиста.

Размышления Приеде были прерваны световыми сигналами на стенке пилотской кабины. Надо было готовиться к спуску.

Когда бортмеханик открыл люк самолета и сразу рвануло холодом, Приеде отпрянул. Август твердым голосом сказал: «Пошел!» — и, кажется, даже толкнул его. И так велика была власть командирского голоса, что Приеде закрыл глаза и прыгнул в бездну.

Летя в бездонную, кромешную тьму, не зная, что его ожидает на родной, но еще не освобожденной земле, Янис считал, что этим прыжком с самолета закончится в этой войне его солдатский долг. Озирая небо, Приеде увидел высоко в небе помаргивающий глаз фонарика. Этот Август настоящий смельчак! Даже спускаясь на парашюте во вражеский тыл, он руководил своим помощником.

Приеде отнесло куда-то слишком далеко, но это не беда, сначала он найдет Августа, а за широкой спиной командира будет куда уютнее. Конечно, это не родной дом, но все-таки родная страна, где, как говорят русские: «Каждый кустик ночевать пустит!»

С Августом он встретился в немецком корпусном штабе.

Приеде так и не узнал, что произошло в ту ночь на месте выброски. Во всяком случае рано утром, когда Приеде пытался все же разыскать Августа, в спину ему уткнулся автомат. Двое дюжих немцев вынырнули из кустов впереди, и Приеде ничего не осталось, как поднять руки. Августу, который всю ночь искал его, он не успел дать даже условного сигнала об опасности. Через несколько минут, шагая по шоссе со связанными за спиной руками, он услышал выстрелы в лесу и понял, что его командир не пожелал сдаться без боя.

Приеде приготовился к смерти. Он был бы рад, если бы смерть наступила мгновенно. Сейчас он уже проклинал себя за то, что растерялся, увидав немцев…

Он шел медленно, тяжело, и немцы не погоняли его. Они весело переговаривались об ожидавшей их награде. Приеде понимал немецкий язык, он слышал, как один поддразнивал другого:

— Я бы на твоем месте не брал отпуск! Приедешь домой, найдешь в постели жены какого-нибудь жирного тыловика, прикончишь его, и тебя отправят прямо в бой. В отпуск лучше ездить холостякам. А тебе правильнее ехать в ближайший городок. Там тоже много женщин…

Приеде знал, что ударом возле Шауляя войска генерала Баграмяна уже отрезали немецкие армии от Восточной Пруссии. Из всех дорог домой для немцев осталась одна — морем. Но над морем все время висят советские самолеты, так что еще вопрос — доедут ли эти немцы до дома. Но даже и это не утешало его. Подумать только, так влопаться! Погибнуть в самом конце войны! Конечно, до конца еще далеко, но если бы Приеде вернулся из этой операции благополучно, их встретили бы как героев и, наверно, пригласили бы на работу в Ригу. Август, возможно, отказался бы, Приеде помнил, как Август произнес фразу Хемингуэя: «Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал контракт на весь этот срок…» Но Приеде не только не отказался бы, он сам попросил бы, чтобы его оставили: он устал от этой страшной войны…

…Приеде, как парашютист, захваченный с портативным радиопередатчиком, был доставлен в немецкий разведывательный орган «Фронтауфклеругетрупп-212»[1]. Этому органу был придан созданный немцами из числа латышских буржуазных националистов диверсионный разведывательный отряд «СС-Ягдфербанд»[2].

У немца, который начал допрос, были красные от недосыпания глаза, тик на щеке, хриплый голос. От него пахло водкой. Тяжелые, как кувалды, кулаки, лежавшие на столе, то сжимались, то разжимались. Но он пока не бил Приеде. Солдаты, доставившие парашютиста, ушли, в комнате у двери стоял эсэсовец с автоматом, огромный, похожий на гориллу, но он стоял, как каменный, широко расставив ноги, не переминаясь, и только смотрел на Приеде, словно бы отыскивал самые болезненные места в его худощавом сильном теле.

Офицер спросил с тем деланным безразличием, которое должно было показать допрашиваемому, что его считают мертвым:

— Фамилия?

Приеде ответил.

— Национальность?

— Латыш.

Немец спрашивал по-русски, но когда Приеде ответил на вопрос о национальности, вдруг поднял трубку телефона, сказал кому-то по-немецки:

— Зайдите! Тут работа для вашей команды…

Приеде сделал вид, что не понимает немецкого, тупо глядел на офицера. Тот брезгливо отвернулся.

Вошел еще один офицер, молодой, лет тридцати, светловолосый с пышной вьющейся шевелюрой, стройный, невысокого роста, которому, судя по лениво заданному им на латышском языке вопросу о том, за сколько Приеде продался русским, было уже известно, что перед ним парашютист-разведчик.

Приеде хотелось ответить, что вот этого латыша, несомненно, купили немцы, но он промолчал. Офицер присел на край стола, вертя в руках сигарету, спросил:

— Коммунист?

— Нет. Мобилизованный солдат.

— Откуда знаешь радиодело? — он кивнул на чемодан с радиостанцией.

— Перед войной Советы открыли курсы любителей в Риге, потом работал в рыболовецком флоте.

Офицер взял трубку телефона, позвонил еще кому-то, спросил: