Ковзань с минуту молча даже с каким-то презрением глядел на Козорога.

— Я не знаю, кто вы, и я вас никогда не видел, — сказал он.

— Я тебя тоже, Гриша. Жить надо с достоинством, и умереть с достоинством, ведь память о человеке и после смерти живет. Ну, удачи тебе. — Козорог плечом толкнул в плечо Ковзаня и без оглядки пошел в сторону казино. Ну, что же, либо пан, либо пропал, думал он, но не попытаться сорвать провокацию Вербицкого нельзя, и связаться как-то с Руденко тоже надо было попробовать, авось повезет. Теперь все в руках Ковзаня, парень он, кажется, стоящий и надежный.

На второй день ночью отряд Вербицкого на грузовых машинах укатил куда-то, а еще через день, опять же ночью, Роман Козорог был вызван в штаб. Над картой, лежавшей на столе, склонились Лыньков и Фишер. Козорог доложил о своем прибытии. Лыньков, положив на стол карандаш, спросил:

— Как настроение, капитан?

— Бодрое, товарищ подполковник.

— Вот и прекрасно. К двенадцати ноль-ноль привести взвод в полную боевую готовность, взять с собой миноискатели.

— Есть, привести взвод в полную боевую готовность и взять с собой миноискатели! — козырнул Козорог, повернулся и намеревался было выйти, но его остановил Фишер.

— Айн момент, Козорог, — сказал он, пристально вглядываясь в Романа своими стальными глазами. — Ваша жена зовут Ольга?

— Так точно, Ольга, господин майор.

— А малшик — Иван?

— Ваня. Я все это указал в биографии.

— А где сейчас ваша… как это, как это… семья?

— Не знаю. Должна быть на той стороне, но я не знаю. В биографии я также указал местожительство семьи.

— Вы плохой муж, Козорог. Вы не могли ей… как это, как это… Письмо?

— Зачем?.. Может, их уже и нет. Все узнаем после войны, господин майор. А что сейчас расстраиваться. Нет смысла!

— Не надо расстраиваться, Козорог, — сказал Фишер. — Ваша семья есть, и мы позаботились о ней.

Роман почувствовал, что он бледнеет. Вот и случилось то, чего он больше всего боялся, подумал он и спросил:

— Вы что-то узнали о моей семье?.. И как там?

— Все корошо. Теперь все корошо. Было плехо, теперь корошо. Наши люди сделаль забота. Ей будет короший… как это, как это… паек: хлеб, масло, млеко. Прожнвайт она в другой дом, ваш дом — бомба. Надеюсь, скоро получите от нее письмо. Довольны, господин Козорог?

Роман уже полностью овладел собой.

— Премного благодарен, господин майор. Разрешите выполнять приказ?

— Вы отшень короший зольдат, Козорог. Мы это ценим.

— Рад стараться, господин майор.

— Пошель.

Роман четко откозырял, повернулся через левое плечо, вышел твердым шагом и только во дворе опять почувствовал дрожь в ногах. Зайдя за угол дома, прислонился к стене. Оля знает, что он здесь, но не знает и не может узнать почему он здесь. О ней «позаботились», потому что он служит у них. Ужасно! А может, все это липа?.. Нет, похоже, правда: разыскал и взял их заложниками. Ужасно. Впрочем, еще на Большой земле его предупреждали, что он и к этому должен быть готов. Если его семья действительно осталась в оккупации — это весьма убедительный аргумент для оправдания его перехода на сторону власовцев. Спрашивали: если он не готов к такому варианту — может отказаться. Не отказался: война — есть война. Постояв еще немного, он пошел подымать по тревоге взвод.

Утром следующего дня Роман был уже на фронте, под Духовщиной. Местность была знакома: осенью сорок первого здесь он выходил из окружения. Взвод остался в бункере, а Козорог, Лыньков и Фишер в сопровождении офицера СД направились к переднему краю. Сначала шли по лесу, в котором то и дело встречались камуфлированные танки под натянутыми сетками и сосновыми ветками, орудия, затем спустились в траншею. По тому, как она была благоустроена: стенки обшиты досками, дно устлано бревнами, — можно было догадаться: немцы давно обжились на этих позициях. На фронте стояло относительное затишье, лишь изредка ухали дальнобойные орудия, иногда шуршали и квакали мины, где-то хлопали отдельные винтовочные выстрелы — это, наверное, вели охоту снайперы.

Шли гуськом, сутулясь и втянув головы в плечи.

Часовой, спросив пароль, пропустил их в блиндаж командира пехотного батальона. Капитан — худощавый, со шрамом на левой щеке и крючковатым носом — как раз пил кофе из пластмассовой чашечки и был явно недоволен, что ему прервали трапезу. Он молча вскинул руку в нацистском приветствии, нарисовал что-то на листе бумаги, подвинул ее офицеру СД и продолжал пить кофе с галетами. Пока Лыньков и Фишер, склонясь над бумагой, о чем-то перешептывались, Роман разглядывал просторный, в три или четыре наката блиндаж. Стены обшиты досками, походный стол, плюшевый диван, бархатное кресло. «Видно, эти мародеры и грабители приперли откуда-то из города, — подумал Козорог. — С комфортом воюют, сволочи».

Цель их появления на переднем крае стала известна лишь в ячейке наблюдения. На языке Лынькова, который ставил задачу, это звучало так: «учение в условиях боевой обстановки». Ночью взводу Козорога предстояло пропахать животом нейтралку, проложить коридор в минном поле обороны наших и вернуться назад. «Фокус заключается в том, чтобы ничем не выдать себя, — предупредил Лыньков. — По-пластунски, по-пластунски — и каждый должен считать до пятидесяти пяти. Потухла ракета — считай, досчитал — замри. Через каждую минуту будет ракета. Чтобы усыпить бдительность противника. Когда часто ракеты — противник думает, что все спокойно. И без дураков. Каждый должен взрыватели от обезвреженных мин принести. Отбой — зеленая ракета. Назад — таким же манером. Противник не должен знать, что ворота уже открыты. Рекогносцируй, запоминай ориентиры, чтобы потом твоим хлопцам легче было сообразить». Это было похоже на правду. Сперва Козорог подумал было, что они должны разминировать минное поле наших для немецкой атаки, но потом отказался от этой мысли: зачем же тогда взрыватели собирать? К тому же он уже слышал, что такие «занятия в условиях боевой обстановки» Фишер практиковал и раньше — еще одна проверка что ли перед главной задачей?.. Может, кто попытается перемахнуть, даже перемахнет — ну и пусть, зато станет ясно, что ему нельзя было доверять то, к чему его готовили, это во-первых, а во-вторых, что он может там сообщить? Что это за «пропагандистская школа особого назначения?» Так Фишер наверняка знает, что советской контрразведке это давно известно. Назовет готовящуюся здесь агентуру? Назовет Иванова, Петрова, пятого-десятого — и что же?.. Тот, кто отправится за линию фронта, уже будет не Ивановым, а Васюковым, не Петровым, а Сидоровым.

Так размышлял Роман Козорог, стоя в окопе в полный рост и с помощью бинокля через замаскированную в бруствере щель вглядываясь в линию обороны Красной Армии. Немецкие позиции пролегли по командным высотам, наши же как-то закрепились в торфянике, куда успели дойти — там и окопались: ни шагу назад. Нейтральная полоса, довольно широкая, с километр не меньше, кое-где поросшая посеченными пулями березками и ольхами, изрыта воронками, усеяна светящимися мелкими лужицами. Чуть правее пузырем вздыбился холмик. Вот бы добраться до него, укрыться от огня фашистов, а там и до своих рукой подать. А что, если… Опять то сопряженное с риском, но такое необходимое «а что, если». Он все думал об одном и том же, упорно искал выхода из тупика. Когда еще Копицу отправят туда, и получится ли что у Ковзаня… И у Романа Козорога возник план действий, как использовать то «занятие в условиях боевой обстановки» в своих целях…

…К обеду возвратились в тыл. Лыньков, разыскав поляну, с часами в руке сам проводил занятие со взводом: ползи, ракета — замри, ползи — замри… «Воронин, тебе что, надоело жить? Или не научишься считать до пятидесяти пяти?.. Сорокин, ты что, так и будешь лежать до второго пришествия Христа? Вперед! Ползи… локтями, локтями… замри…» Наконец, все приучились одновременно, как автоматы, ползти вперед и замирать. Погоняв взвод еще с полчаса, Лыньков сказал: