Потом она пошла.

— Генка! — окликнул он, вспомнив, что не сказал самого главного — что он, Алексей, всегда будет рядом, что дороже человека…

Она не услышала. А из темноты вышли четверо. Пятый, Сокол, был в стороне…

Ну, ничего. До смерти не убили… Плохо только: именно перед медкомиссией все это произошло…

В дверь постучали. Алексей поспешно закрыл лицо уже остывшим полотенцем, оставив щель для глаз.

— Входите!

Вошел Игорь Семенов и, прищурившись близоруко, закрутил головой, разыскивая хозяина.

— Входи, комсорг. Здесь я, в наличии.

— Здорово, битый. Кто же тебя так?

— Уже наслышан?

— Ребята из управления механизации звонили… С тобой живут, что ли?.. Но я-то не от них узнал.

— Прошли митинги и демонстрации протеста?

Игорь усмехнулся:

— Почти так… Козыркин, во всяком случае, бурно протестует.

— Козыркин? Против чего же?

— Против того, что мы тебя в органы рекомендовали. Даже ходока в партком послал. И знаешь кого? Твоего кореша — Кочнева.

— Валентина? И что?

— А то, что мне как члену парткома поручено разобраться. Когда от имени бригады заявляют, что не хотят терпеть в своем здоровом коллективе склочного и аморального — чью жену ты успел тут совратить? — да к тому же замешанного в пьяной драке человека, то партком должен реагировать.

Алексей, сдернув с лица полотенце, приподнялся на локтях, всматриваясь, не шутит ли? Потом тихо опустился на подушку.

— Комсорг, я, пожалуй, тебе не верю…

Семенов, сидевший на соседней кровати, вскочил и заходил по комнате.

— Вот-вот! Что — ты! Я собственным ушам не верил! Слушай, неужто может быть такое паскудство, а? Да что… ведь было… Все как по нотам: и мнение коллектива, и мнение ближайшего друга… Ну, ладно. Завтра все выясним. Завтра собрание. Потом приду, расскажу…

— Собрание, значит… Вы бы хоть меня подождали. Неудобно вроде: рекомендовали — при мне, а пересматривать — заочно…

Семенов удивленно обернулся, подошел к Алексею и, близко нагнувшись к нему, принялся рассматривать разбитое лицо.

— Эк они тебя… Но все равно. Дурак ты. Кто тебе сказал — «пересматривать»? Завтра ребята из ОБХСС придут. Они тут по моей просьбе кое-что проверяли. Собрание-то не комсомольское — партком и постройком проводят по результатам их работы. Так что бригадир у вас новый будет. Да и мастер тоже… И потом вот что. Ты как хочешь — видно, у тебя есть причины не говорить, кто и за что тебя бил — так? Так вот, ты как хочешь, а я в это дело влезу. Это мордобитие, моментальная реакция бригадира — и какая реакция! — все это вряд ли совпадение. Это даже мне ясно. И лучше, если б ты помог.

— Значит, с моим направлением ничего не меняется… — опять уклонился Алексей.

— Не хочешь… Ну что ж, подожду, пока поймешь, что такие штуки прощать нельзя. Ни по каким причинам!.. Ладно. С твоим направлением ничего, конечно, не меняется… А вот меня снова не взяли. По зрению…

Ерши были так себе. Да что там, совсем дохлые ершата. Потянут все три на полкило? Кости да плавники… И нес рыбу этот мужчина, почти не спрятав: в авоське, чуть обернув куском мятой газеты.

— Значит, старшим мастером лова работаете? — Алексей подышал на озябшие пальцы, снова взялся за авторучку.

— Да… — тралмейстер краснел так, что даже грудь, видневшаяся из-под расстегнутого ворота рубашки, стала бордовой. — Тьфу, анафема! Двенадцатый год в море хожу — и вот, дожил… Слушай, сержант! Пропади они пропадом, эти ерши, выкинь ты их к чертовой матери! Не пиши на судно. Ведь со стыда сгорю…

— А когда рыбу в сетку клали, не горели со стыда? Знали же: государственная.

— Сержант, — второй, повыше, выдвинулся из-за спины тралмейстера, — я с ним на одном пароходе, боцманом… Так что сам видел… Поверь, Антоныч в этом рейсе государству столько рыбы сберег, что хватит и тебя, и твою проходную завалить. И крыши не видать будет. Не позорь человека…

— А ему что! Он в море не ходит — вишь пристроился! — Это опять подал голос тот, с усиками. Алексей выгрузил из его рукавов, карманов и из-за брючного ремня килограммов шесть окуня холодного копчения. Минут тридцать парень крутил, не называя настоящего места работы. Милиционер новый, молодой — и усатый пробовал все приемы, пытаясь уйти безнаказанно. Сначала хотел прорваться силой. Алексей утихомирил его. Потом вдруг сделался таким кротким, так жалобно просил отпустить его, что Захарову стало неловко за этого «актера». Теперь, почувствовав неожиданную поддержку, усатый приободрился, пробует выедать на грубости: — Он рыбу жрет всякую, а рыбак — не моги!

— Да не верещи ты! — досадливо поморщился боцман. — Не всем в море ходить. Тут тоже надо кому-то стоять. Вон ты как отоварился… Но и то верно, сержант, — обратился он опять к Алексею, — обидно бывает. Зайдешь после баньки пивка выпить, а там уже стоит ханыга какой-нибудь, машет перед твоим носом вот таким ершиком — угощай, мол, за соленую рыбу пивом. Влить бы в этого бича кружек десять… Через мои руки за рейс, может, несколько тысяч таких ершей прошло, однако в буфете я не могу порцию к пиву купить. Торговля у нас неразворотливая. Вот и тянут через проходную эти хвосты. Так-то, брат…

Инструкцию Алексей помнил. В ней все просто и ясно: обнаружил хищение — задержи расхитителя. Но легко сказать — задержи… Пожилому придется, наверное, списываться с судна. Не из тех нахалюг, коим плюнь в глаза — им все божья роса… Тралмейстера отпустить, усатого задержать? Тоже не годится. А черт с ним, с усатым. В конце концов, рыба останется в порту — это главное.

Алексей протянул пропуска:

— Уходите.

Тралмейстер хотел что-то сказать. Похоже, поблагодарить. Потом, видать, понял: неуместно. Покраснел еще больше, махнул рукой и, неловко подхватив чемодан, заспешил за боцманом. Усатый юркнул следом.

Утром, сдавая рыбу, Захаров написал в рапорте:

Дежурный прочитал, поглядел внимательно:

— Скрылись, значит?

Алексей промолчал.

— Пожалел?

— Пожалел.

— А ты знаешь, что это называется попустительством? Скажите на милость, он за начальника решает, кого наказывать, а кого помиловать! Ты понимаешь, что тебя за это надо с работы увольнять?

Дежурный, старшина Евдокимов, отработал на охране рыбного порта почти два десятка лет. Человек он сдержанный, не шумливый. Алексей впервые видел его таким рассерженным.

— Ты там, на проходной стоя, мог проверить, кого ты отпускаешь? Ты характеристики затребовал, с капитаном поговорил, так, что ли?

Алексей уныло молчал. Евдокимов смягчился:

— Да, не каждому надо на всю катушку… Есть преступление, и есть проступок. Вот для того, чтобы безошибочно определить это, кроме тебя, постового, зарплату получают еще и командиры — от старшины Евдокимова до начальника отдела. У нас другой опыт и другие возможности, чем у тебя.

Однажды на развод, который проводил начальник отдела, были приглашены все свободные от службы постовые. Люди понимали, что это — не просто так, и ждали того важного сообщения, ради которого подполковник пригласил их сюда. Инструктаж заканчивался.

— …Особенно тщательно досматривайте машины и личные вещи моряков с прибывших судов. А теперь остаться тем, кто сегодня не занят в наряде. Остальные до заступления на пост могут отдыхать.

Оставшихся подполковник пригласил сесть поближе.

— Товарищи, вас я прощу поработать во внеслужебное время. С рыбокомбината сообщили недавно о значительном хищении рыбы. После этого преступники еще два раза воровали самую дефицитную продукцию из цеха холодного копчения. Последний случай — вчера. Похищено около шестидесяти килограммов палтуса, окуня. Ясно, что такую партию рыбы выносят с территории порта не в карманах и рукавах… Хотя и это полностью не исключается. Вот почему надо усилить бдительность на проходных. А кроме того, организуем патрулирование в порту и на новых, южных причалах. Мы с секретарем парторганизации и с комсоргом Приходько уже наметили тут кое-что… Валентина Наумовна, пожалуйста.