— Не бери в голову. Поможем тебе мечту претворить в жизнь.

Приятели решили «скинуться», но, узнав, сколько стоит книга, загрустили.

— У меня есть тётя в Саратове. Так она вполне может выступить твоим спонсором, только пообещай ей сделать в книге извещение, что оказала содействие и вошла в положение такая-то милая женщина. Она стихи любит, будет очень рада помочь тебе.

Через два дня, превозмогая головную боль, Капустин с Гуляевым пришли на переговорную станцию. Тётя в Саратове оказалась дома. Попросила прислать рукопись. Заверила, если поэзия ей понравится, то обязательно сама найдёт издателя и всё сделает, как нужно, чтобы страна узнала нового поэта. Александр согласился. Через неделю, перепечатанные листы упорхнули в Саратов. Через месяц пришло письмо. Женщина сказала, что лирика однобока, но это не значит, что поэзия не должна получить известность. Слов было много хороших и разных. В конце эта милая и добрая женщина «сказала» красивым почерком, что у автора мало эротики, а она прекрасно знает вкусы и запросы нового поколения любителей поэзии. Если он ей разрешит, то расширит и углубит этот вопрос, так как её познания и опыт могут и должны двигать слово в народ. Тогда книга станет достоянием массового читателя. Тётка нагло напрашивалась в соавторы.

Капустин не спал две ночи. С одной стороны чего бы она там написала, с другой — на обложке должна быть и её фамилия. Славой Шурик не желал делиться. Но денег не прибавлялось для опубликования сборника.

Он сдался.

Написал доверенность, завизировал у директора своего предприятия, уговорил поставить профсоюзную печать.

Прошёл год. Вышла маленькая книжечка. Тётя не поставила свою фамилию на обложку, убрала она и слова благодарности за помощь, но руку свою приложила. К каждому стихотворению дописала по четыре, а где и восемь строк. Когда Капустин взялся читать свои опусы, то волосы у него встали даже подмышками. Такой вот пример самого скромного и добропорядочного окончания Капустинского стишка:

Капустин немедленно изорвал и сжёг свою книгу. Не на свече, но в костре. Больше стихотворений не пишет и спонсоры теперь ему не нужны. Он расстраивался и горевал, что теперь весь мир узнает о его глупых и тупых виршах.

— Тётка-соавторша, — сказал Бориска, — каждый день стоит на базаре и продаёт твою книгу. Что удивительно, её покупают с восторгом и по несколько штук сразу. Это она написала. Просит, чтобы ты не зарывал свой талант в песок… Ждёт стихов…

— Что ты говоришь? Издевательство. Это пошлятина чистой воды. Она мне все перековеркала, в душу наплевала. Поеду, и я ей… — Саня вдруг горько заплакал. — Я ей отомщу за поруганную честь. Пусть меня…

Товарищи долго успокаивали поэта. А он грозил стереть с лица земли редакторшу, которая приняла к изданию такую гадость.

Вчера друзья кутили. Сашке пришёл солидный перевод из Саратова. Он не горевал и не расстраивал друзей своим тягостным плачем, а наливал в кружку коньяк и произносил тосты за здоровье тёти из далёкого города, за поэзию, за читателей.

Максимка Апушкин фотографом работает. Много лет работает. Ему скоро пятьдесят стукнет, а его Максимкой зовут. Не высок и не статен, на подростка походит издали, если смотреть. Снимает на карточки честные лица ударников сельского труда, счастливые до глупости физиономии молодожёнов. И многих других товарищей снимает, которым вдруг захотелось увидеть свой облик на портрете, а потом его подарить, как сувенир на вечную и добрую память. Фотал Максим Сергеевич и на документы, кому какие требуются. Постоянно для водителей старался и депутатов, которых выбирали сами себе жители села Приморского. Конечно, моря у нас не было, и даже на самом дальнем горизонте нельзя его рассмотреть. Это ирония такая. Моряки были в деревне. Возвращались после морской службы в тельниках и в чёрных бушлатах.

Весной Апушкин молодёжь фотографировал, так как она ехала в города и пыталась поступать в учебные заведения. Надо сказать, что снимал он неплохо, а порой даже отлично получалось, да так хорошо, что сельчане себя сразу узнавали и, конечно, радовались удаче. Ликовал и Максимка, а ликуя, подсигивал вверх, несмотря на преклонный возраст и, отравленный химикатами, организм. Думаю, что по этой причине не вырос, так как с первого класса научился на самодельный весах метол и гидрохинон развешивать. Дышал этой химией, когда над корытцами склонялся, рассматривая знакомые лица на клочках фотобумаги. Это же не Шанель номер пять и даже не Красная Москва; такая неприятная эта фотографическая гадость у него в бутылках растворялась, что от неё вонь, честно сказать, исходила. …Попрыгивая, мастер вскрикивал пронзительно и восторженно: «Ах, Апушкин, ах, сукин сын!»

Это грубо, сами понимаете, некрасиво так называть свою матушку, работавшую всю жизнь дояркой и не снимавшей резиновых сапог, как зимой, так и летом, отчего у неё ревматизм и другие животноводческие болячки возникли. Папаша — пахал и сеял. Радовался за сына, что не трясётся с утра до звёзд в кабине трактора, что не получит ни хандроза, ни простатита на старость лет. Чего с него возьмёшь — служитель искусству. Не знали? Совсем недавно фотография признана не ремеслом, как столярно-плотницкие работы или там сапожно-кулинарное производство, а самым настоящим видом искусства. И муза у них, у фотографов похожая на другую покровительницу, но тоже с весами и с повязкой на глазах, оттого, что не видят, что проявляется в бачках, а вместо меча муза держит в руке не то штатив, не то ещё какой стимул для фотографии.

Наш служитель музы любит детей «щёлкать». Своих мальчиков с пелёнок стал к вспышкам приучать. Хлебом не корми Максимку, а дай ему ребёнка, чтобы он с него портрет сделал — запечатлел мгновение вырастания детского организма. Много мальчишек и девчонок прошли через его объективы. Теперь, когда они успели так вырасти, что и не узнавали фотомастера, но, перебирая в альбомах карточки, рассматривали себя и вспоминали, то далёкое и малозубое время, которое многие хотели бы вернуть, но пока не всем удалось.

В детсадах, в школах и на улицах ставил детей на фоне сельской архитектуры, скажем, у ворот или под цветущей черёмухой. Щёлкал затвор состарившегося ФЭДа направо и налево. В музее много его фотоснимков хранится. Можно теперь увидеть ручные молотилки, соломенные крыши хат, тракторы НАТИ и комбайны прицепные «Сталинец». А сколько разных митингов и собраний наснимал, что вам покажется, будто в селе только и занимались, что стояли у президиумов, ходили нестройными колоннами и голосовали двумя руками за мир во всём земном мире.

Характер Апушкина, говорили, подвижнический. Незнаю, как это понимается, но любил и любит своё тёмное и мокрое дело на всю диафрагму. Это в объективах такое устройство случается бывает, чтобы негатив получался очень резким и глубина резкости возникала на большом расстоянии. До самозабвения увлекается своей работой, то есть себя забывает ощущать. Засядет в тёмную конурку, где и дышать нечем, словно в отсеке подводной лодки, так и сидит, незная, что на улице утро, а не ночь. Потом выберется на солнечный свет и начнёт сортировать отпечатки. Половину повыкидывает. Одни не закрепились, так как много было отпечатков, а раствор, фиксирующий изображения, так истощился, что не успевал выполнить свои прямые обязанности. Случались фотки малорезкими отчего-то, хотя и наводил резкость, хотя и не шевелил увеличитель и даже во время экспонирования не дышал. Совсем не дышал. Забывал, по правде сказать.

Часто Максимка в пионерские лагеря наведывался. Не зимой. Летом. Там детей уйма бывает. Как пчёл в хорошем улье. Дети по бору косяками бродят. Наснимает фотограф прорву плёнок, наделает карточек. Подретуширует, убрав бородавки и шрамы, подскоблит, чтобы глаза были пошире, подрисует черной анилиновой краской брови, подкрасит губы и галстуки, а потом идёт в лагерь. Он у нас на берегу озера в сосновом бору. Озеро — не море, но рыба водится. Бегает по отрядам и домикам, чтобы отдать плоды своего труда или произведения искусства, если хотите.