Миленькие и предприимчиво-надёжные девушки в синей форме аэрофлота несут в кабину пилотов подносы с обжаренной курятиной. Пассажиры приводят кресла в вертикальное положения, отстёгивают столики, но им приносят на обед лотерейные билеты.

Чаровницы, обещают по автомобилю, так как билеты, купленные на высоте двенадцать тысяч метров, обязательно принесут счастливые выигрыши. Возможно, у них научится впоследствии известный господин Чубайс, торгуя ваучерами, но уже на Земле, станет обещать россиянам по две автомашины.

– Я и так сщастливый, – говорит Аркадий Иванович, – В меня стрелял из автомата какой-то глупец, принявший четырёхлетнего мальца за партизана. Когда немцы спалили нашу и соседние вёски, я с мамой и сестрой уцелели, хотя почти всех жителей сожгли в большом сарае. Нас гнали до Бобруйска. Отстававших расстреливали. Я цеплялся за мамину юбку. Маленькая моя мама несла трёхмесячную сестрёнку. Мама смогла нас чем-то кормить. …Оказавшись с другими мальчиками в заведении с вывеской: «Союз борьбы против большевиков», уцелел, так как у многих детей забирали кровь. Не погиб и во время боёв за город. Город бомбили хорошо. Повезло и тогда, когда мы, ребятня, подобрав оружие в развалинах города, стреляли друг в друга, играя в войну. …Мы сбегали из детдомов, ездили на поездах, срывались с крыш, разбивались. Мы выплавляли взрывчатку из снарядов над кострами, мы бросали ржавые немецкие гранаты, глуша рыбу. Некоторые дети погибали, получали ранения и увечья. Стороной летели мои осколки. Впереди была встреча с семьёй. Через семнадцать лет нашлись родители. Я – счастливый человек. У меня много выигрышей, – говорил Аркадий Владимиру, который подписывает лотерейные билеты: «Вера, Оксана, Алёна».

На реечной скамейке, под навесом остановки междугороднего автобуса сидел человек. Несмотря на теплую весеннюю погоду, на голове шапка, а полами расстегнутой черной шубейки из синтетики укрывал котёнка, который важно поводил мордочкой. Человек разговаривал с ним, привлекая внимание детей и взрослых. Были желающие угостить котёнка. Мужчина брал кусок булки, пытался кормить питомца. Тот не ел хлеб. Мужчина отправлял подношение в карман. Словно извиняясь, говорил: «Проголодаешься, всё съешь». Тонкий ручей продирался среди окурков и пропадал в луже, отражающей большой зелёный автобус. Утром его не было, когда я сошёл на бетонную площадку. Дед с котиком сидел на скамье перед автовокзалом. Хотел дать ему денег, но он, заметив мои движения, отвернулся. Седая борода давно не стрижена и не видела расчески всю зиму. Нависавшие над губами волосины, скрывали рот. Заметно, что зубы у пассажира не все.

Женщина в годах, сидевшая недалеко от меня, открыла сумку, достала пакет с продуктами. Мальчику лет пяти, стоявшему подле неё, сказала: «Ваня, покорми котика. У нас точно такой же на даче, а когда мы уезжаем домой, он так смотрит, словно говорит, «ну, куда вы, как я тут буду без вас».

Мальчик две отварных сардельки протянул мужчине, тот сконфузился; его виноватое неопрятное лицо стало еще скорбней, а тоскливый взгляд выдал человека застенчивого и, возможно, в недалёком прошлом, знавшего себе цену.

Задавив гордость, принял сардельки и стал кормить котёнка, хотя было заметно, что подобное угощение ему пришлось бы по нраву. Вдруг мужчина встрепенулся. Его морщинистое серое лицо замерло в какой-то муке. «Мне позвонить, – вдруг тихо сказал, оглядывая сидевших и стоявших. – А я телефон забыл дома»

Юная особа в синем коротком плаще, с шикарной детской коляской сделала шаг к скамейке и подала мужчине роскошный аппарат. «Вера, ну зачем? Сейчас убежит, и опять останешься без связи», – говорил ворчливо молодой человек в новом кожаном пальто, в темно-синей шляпе. А мужчина уже говорил. Его голос стал хриплым, словно что-то сжимало горло.

– Здравствуй, здравствуй. …У меня всё нормально. Ты почувствовала? Хорошо. Живу у детей. У средней дочери. Помнишь, короля Лира? Я тебе говорил, когда они родились, когда пошли в школу. Давно это было. Тридцать с лишним лет. А старшей – скоро сорок. Не волнуйся. Мне тепло. У нас тут весна вовсю. Сегодня очень тепло. Я гуляю с котенком Дымкой. В сквере. Ты его не помнишь. Хотя рассказывал…

Мужчина беседовал с кем-то, кто его хорошо знал. Пассажиры внимательно слушали. А говорил он, не стесняясь, но и не играя на публику:

– Я вспоминаю наш детский сад. Ты была сама хорошая. Да, да. Понравилась. Не смейся. …Ей смешно. Я всё помню. …Ты можешь проверить. Спрашивай. …Что-нибудь полегче. Твоя подруга. Помню. Какая-то простуженная и рыжая. Убедилась? Так? …Хорошо помню, как у тебя сломалась кукла. Она ломалась постоянно, мне было радостно, когда ты обращалась. Я всегда ремонтировал твоих кукол. Значит, ты это забыла? А моя память лучше. Спроси еще что-нибудь. …На выпускном, когда нас выпроваживали в школу, у тебя были светло-фиолетовые банты. А мне мама сшила настоящие брюки. А папа подарил ремень. …Нет. Ни разу. Учился отлично. Ты разве забыла? …А помнишь ручеёк? В садике играли. Ну вот. Я выбирал тебя. А ты – меня. Мой друг всегда выбирал меня. Мы уходили вперёд. Ты шла следом. И мы снова держали друг друга за руки. Помню каждый твой пальчик. Даже шрам. Ты нашла пустую ампулу и порезалась. …Плохо сегодня тебя слышно. Говори громче.

Мы «подслушивали» чужую жизнь. С напускным равнодушием и спокойствием, слушал его. Он говорил:

– У меня новое пальто. Ты его видела. Я тебе показывал. …Ты плачешь? Не плачь. …Надоело врать? Ну, почему? Ты меня не обманывала никогда. Я – фантазёр? Не может быть! …Когда? Когда тебе было двадцать два года. Отчего? …Во время родов. Праздновали день восьмого марта. И ребёнок? Как же так? – он вдруг заплакал. По его морщинистым щекам текли слёзы, а плечи тряслись, котёнок испуганно спрыгнул с колен и забился под скамью. Мальчик позвал его, но тот сел и обнял себя хвостом. – С кем же говорил всё это время? Могла и раньше сказать. Я не обижаюсь. Значит, ты умерла сорок восемь лет назад, а мне ничего не почувствовалось. Я… я… ну, с кем же я разговаривал, если тебя?.. Знаю, что смерти нет, но не понимаю. Не плачу, не жалею. Зачем ты обманывала меня столько лет? Я думал, что ты живёшь в Ростове. …Звезды, говоришь, нет, а свет блуждает во тьме. Я разговаривал со светом? Да, как ты можешь столько лет?.. Я жил лишь мыслями о том времени, когда ты брала меня за руку? Ты и сейчас берёшь меня… – мужчина посмотрел на руку, потом подул на кисть, – Я разговаривал с твоей душой? Но так не бывает! – с мукой почти выкрикнул он. – А мне теперь зачем? Мне тоже. Что меня тут держит. …Я врал тебе. Нет у меня никаких детей. …Ты и это знаешь? Да. Тут люди. Мне неудобно. …И я тебя. Вырос и стал смелым. То в садике. Я боялся причинить тебе… Обидеть. Я хотел, чтобы никто не знал. Мы скоро встретимся. …Пожить и помаяться тут? Лгунья. …Не прощу. Ты же знаешь. Ты видишь меня? Ты всегда была со мной? Прости. Я такой подлый и отвратительный. А ты – добрая, – мужчина улыбался, а слёзы текли по его заросшему седой бородой лицу. Вот мужчина с поклоном подал телефон, поблагодарил женщину. Мы, молча, следили за ним.

«Он его не включал», – удивилась женщина, обращаясь к мужу. Люди засуетились, беря сумки и пакеты. Разворачивался автобус. Я ничего не мог понять. Спешил жить. Торопился на «ярмарку». Не понимал того пожилого человека. Но запомнился случай. Прошло много лет. У меня иное восприятие жизни, иные чувства. Теперь понимаю. Бездомные не удивляют. Течёт жизни ручеёк. Кто-то нас выбирает, кого-то, как нам кажется, выбираем мы. Каждому позвонит телефон. О чем станем говорить и с кем? Будет ли рядом родственная душа, чтобы мы непритворно умели выслушать и понять друг друга.

В середине уборочной у комбайна Вовки Аникина накрылся вариатор. Не весь вариатор, а один подшипник рассыпался от трудной работы или от обильной смазки. Второй подшипник нужно было непременно выбросить, так как он с нетерпением ожидал конца своей службы. Без вариатора ты уже не боец за урожай, а твой комбайн стоит посередине поля, как большая куча металла, нафаршированная трубками и шлангами, не считая цепей и ремней, приводящих в рабочее состояние узлы и механизмы, обмолачивающие колоски, выгружающие солому и так далее.