Степан всматривался в открытое овальное лицо девушки и думал свои небольшие клочковатые мысли. Заметил, что девушка не так уж и молода, как показалось сразу. Она могла быть сестрой мальчику, а может быть, и мамой. Но у неё ничего не было в руках – ни сумки, ни авоськи. А мамы всегда берут с собой в дорогу разные предметы дорожной необходимости. Женщина не разглядывала пассажиров, не смотрела в окна. Она сидела и смотрела полуприкрытыми глазами на спокойное лицо мальчика и молчала.

Степан отметил, что нос женщины привлекателен строгой прямотой, но немного великоват, потому что лицо было худым, а подбородок заострён. Плавные линии губ столь совершенны и приятны взгляду, что несоразмерность носа скрадывалась. Степан когда-то занимался рисованием, а поэтому знал, что если не уловить выражение губ, очертание глаз, портрет не получит сходства. В глазах и губах заложен характер. Вот только надо уметь поймать его и суметь нанести на холст или бумагу. Никодимов посчитал, что характер у незнакомки добрый, уравновешенный. Это он заключил из поведения мальчика. А тот не шалил, не влезал на фанерное сиденье, не крутил головой, строя гримасы. Одежда на нём чистая, выглядел опрятно и вполне празднично. Мальчику могло быть лет семь или восемь. Его чёрные брючки с настоящим ремнём могли вызвать зависть у сверстников. Никодимов никогда не носил в детстве таких брюк. Время было послевоенное. В школу бегал в сатиновых шароварах, сшитых бабушкой.

Мальчик зачарованно смотрел на мать, гладил её руку и улыбался. Его блестящие живые серые глаза были так радостны, что Никодимову стало немного завидно. Он никогда не видел таких детей, а его непоседа Слава, по сравнению с этим незнакомцем, просто сорванец. «Это может быть, оттого, что я часто отмахиваюсь от его просьб, мало уделяю внимания, – подумал Степан, – Перед отъездом задавал вопросы, а я сказал, чтобы не лез с глупостями, а играл в комнате».

– Мамочка, нам нужно обедать, – по слогам проговорил мальчик, трогая пуговицу на самовязанной кофте. Женщина быстро делала жестами слова. Пальцы мальчика тоже «заговорили». Женщина встала и они ушли. Никодимову показалось, что у него что-то отняли, лишив крохотного подсмотренного счастья.

Аршиновы удивились пустоте вокзала. У касс неприлично свободно. Анатолий Фёдорович Аршинов взял паспорта, билеты, добыл мелочь из чёрного корытца…

– Дядя, дайте мне чуть-чуть денег. На хлеб. Папа убил маму. …Она продала его акции и купила пальто мне к школе. Теперь мы живём у тёти с братом. Она посылает нас просить деньги, потому что ей не приносят пенсии.

Аршинов взглянул в большие карие глаза девочки, и оторопел. Лицо – кукольно-красиво. Густые чёрные не детские брови, влажные алые пухлые губки… Ситцевое платье, вытянутая кофта…

– Ты ела сегодня? …Тогда пойдём.

Аршинов купил хлеба, булочек, килограмм колбасы. Девочка не удивлялась. Она даже взяла его за руку, подвела к лотку, на котором лежали диковинные фрукты. Анатолий Фёдорович складывал в пакет бананы, яблоки. Девочка взяла яблоко, потёрла о кофту…

– Мыть надо, – выбрала банан, принялась очищать. – Только вы не покупайте больше ничего. Я обманула вас. …Простите. Я всё наврала. Это мама меня посылает. Она,… – девочка вдруг разрыдалась.

– Аршиниха, опять побираешься? Вот скажу в школе, – кривляясь, говорила полная девочка с мороженным.

Анатолий Фёдорович, внимательно всмотрелся в лицо плачущей. Его сердце отчего-то сжалось.

– Ты Зоя Аршинова?

– …Мама все деньги пропивает. За садик платить нечем.

– Не плачь. Сколько тебе лет?

Одиннадцать лет назад был женат на симпатичной особе, которая собиралась стать матерью. Запрещал ей выпивать. Возвращаясь из рейса, разгонял застолья. Однажды обнаружил исчезновение лодочного мотора, ружья, сетей. Тоня не хотела лечиться, говоря, что пьёт, потому что пришли гости, может бросить в любое время. Не выгонять гостей? …Уехала тайком. Через пять лет прислала письмо, в котором просила оформить развод, так как нашла приличного человека. Аршинов переехал на Алтай к родителям. Женился на однокласснице. Знакомый, живший в Павлодаре, сказал, что видел Тоню с девочкой. Анатолий послал ей деньги, но перевод вернулся. И вот в Барнауле на автовокзале Аршинов встречает свою дочь, которая выросла, нуждается в помощи.

До отправления рейса оказалось много времени. Анна Андреевна восприняла известие спокойно.

– Тебе нужно узнать, как живёт твой ребёнок. Мы вполне можем помогать этой несчастной. Не уверена, что твой.

У трамвайной остановки Анна увидела магазин детской одежды и предложила купить костюм девочке. Зоя застеснялась, сказала, что у неё ещё новая школьная форма, а лучше младшему Толику купить что-нибудь, потому что он ходит в садик в старье, которое дала соседка.

– Как звать твою маму? – спросила Анна, когда вошли в подъезд.

– Тоня. Антонина. Мы жили в Павлодаре на улице Абая. Потом завод закрыли, и дядя Витя привёз сюда. Он купил квартиру, а потом стал играть в казино и все деньги проиграл. Потом куда-то делся. Мы его искали, но он не нашелся.

– Всё правильно, – сказал Аршинов мрачно.

После длительных звонков дверь открылась. На пороге встала полная женщина со следами прошедшего праздника на лице.

– К нам дядя Толя и тётя Аня. Они купили нам одежду.

– Чего надо? Мы не просим подаяния. Участковый прислал? Не воруем…

– Антонина Павловна? …Аршинова? – спросил Анатолий Фёдорович медленно, вглядываясь в одутловатое лицо женщины.

– Обознались, господа. Чешите себе дальше.

– Мама, мы же Аршиновы! – воскликнула девочка.

– Волковы! Мы – Волковы. Сколько тебе говорить?

Дверь захлопнулась. Аршиновы пошли по замусоренным ступенькам. Анна рассмеялась. Анатолий молчал.

– А костюм? Забыли? Подожди.

Женщина постучала, толкнула дверь. Её встретила девочка. В коридоре перед зеркалом стояла полная женщина и что-то бормотала.

– Мама, я всё принесла. Не плачь. Спасибо тётя, – сказала девочка. – Чего ревёт, как больная. Вы ошиблись? Мы – Волковы. Плачет, а исть я принесла.

Спускаясь по лестнице, Анна раздумывала, как ей поступить – сказать, или не говорить о том, что он не узнал свою жену. Если скажу, то будет им помогать, растравливая больное сердце, меньше внимания и денег достанется детям, а если не сказать, то получится подло.

Он почти вбежал в автобус междугороднего сообщения и спросил разрешения сесть рядом. Катя Королькова кивнула очаровательной светловолосой головой и продолжала вспоминать последнюю встречу с Николкой. Перед отъездом в институт, где училась на пятом курсе, пошла в колхозный сад. Не то, чтобы очень нужно было набрать на компот сливу, просто хотела ещё раз поговорить с женихом. Агуреев работал на тракторе, пахал зябь на делянках сортучастка, что граничили с плантациями колхозных ягодников.

Завёл её в заросли облепихи и стал тискать, привычно сминая, как кусок теста. Катя вырвалась и зло сказала:

– Успокойся. Рак может быть от таких ласк. …Окончу институт. Поженимся. Год остался, а ты дом так и не начал строить. – Николка постарался выразить на мужественном лице скорбную обиду.

– Что тебе дом? Поживём с родителями. Две комнаты, вход отдельный. Вода и отопление. У тебя кто-то есть? Вот ты и кочевряжишься… – Катя обиделась. Набрала яблок из ящика, что стоял у весовой, и не стала рвать сливу.

– Скажите, а поезд до Барнаула вечером идёт? – обратился парень, пытаясь познакомиться. – Боюсь опоздать. Еле председатель отпустил. Уборочная. Техника ломается. Готовиться некогда. Не сдам…

Катя понимала, что становиться на землю нужно двумя ногами. Мама права, когда говорила, что две сороки в одном гнезде не высиживают птенцов. Сколько семей расходятся, лишь потому, что им мешают родители. Николай не завёз и в эту зиму брёвен на сруб. Обещал распилить, когда писал в письме, когда звонил. Фундамент, как был, так и остался. Даже огород не вспахан. Зарос новой высокой нездешней травой, залетевшей в село Лебяжий Ключ невесть откуда.