Напряженно наблюдали мы через окно за арестанским автомобилем. Во время нашего разговора от него отделились две фигуры, прошли несколько раз по улице, потоптались у ворот, потом на мгновение зажгли карманные фонари, осветив ими номер дома и нырнули в калитку. Теперь момент для побега нами был уже упущен. Из груди жены вырвался короткий и безнадежный стон отчаяния.

Секунды ожидания казались вечностью. Время, как бы, остановилось. Молчание стало невыносимым… Тяжелые шаги на лестнице вызвали у меня невольный вздох облегчения. И сейчас же страх и тревога охватили всего. Куда они пойдут? Шаги раздались в коридоре и замерли у дверей в нашу квартиру.

— К нам! Господи помилуй! — шепотом выдохнула мать.

Дверь распахнулась. В комнату стремительно вошли двое. Первый был в штатском костюме, второй — в мундире НКВД у обоих в руках наганы.

— Руки вверх! И не двигаться! — крикнул энкаведист в мундире.

— К женщинам это приказание не относится, заметил улыбаясь человек в штатском.

Под прицелом наведенного на него револьвера брат медленно поднял руки.

— Вы тоже, — указало на меня револьверное дуло. Торопливо исполнил я приказание. Пальцы энкаведиста в мундире проворно забегали по моему телу, вывернули карманы, прощупали борта и рукава пиджака. Штатский обыскивал моего брата.

Неприятная и унизительная процедура нашего обыска длилась несколько минут. Со смешанным чувством страха и отвращения разглядывал я обыскивающих. Тот, который ощупывал меня был плотным, коренастым брюнетом с курчавым сальным чубом в новеньком, сидящем в обтяжку мундире. Черты полного, слегка обрюзгшего лица грубы и расплывчаты, но глаза маленькие, очень живые и внимательно-щупающие. Под носом модные "чаплинские" усики. Обыскивая меня, он громко сопел.

Человек в штатском представлял собой весьма любопытную фигуру. Светлый блондин, худой до такой степени, что казался скелетоподобным. Сутулый, сгорбленный с втянутой в плечи головой. Ноги, как палки и тонкие, почти просвечивающие кисти цепких рук. С бледного, нездорового цвета лица не' сходит зловещая улыбка. При взгляде на него казалось, что улыбается мертвый череп.

Пока я рассматривал энкаведистов, брату успел надоесть обыск. Он опустил руки и запальчиво сказал улыбающемуся:

— Чего так долго копаетесь? Арсенала в моих карманах нет.

— Вы спокойнее. Без сопротивления… Не то, — и энкаведист подбросил на ладони наган.

— Ты меня своей пушкой не пугай. Видал их достаточно, — скрипнул зубами от злости брат.

— Интересуюсь, где это? — спросил улыбающийся.

— Не ваше дело. Вы не следователь… За кем пришли?

— Вот за этим приятным молодым человеком, — повел в мою сторону дулом нагана улыбающийся.

— Михаил! — истерично вскрикнула жена.

— Давайте не разговаривать с арестованным! Это не разрешается, — остановил ее энкаведист в мундире.

— За что вы меня арестуете? Я ни в чем не виноват, — задыхаясь проговорил я.

— Там разберутся. Вот прочтите, — ответил энкаведист.

Волосатая красная рука в мундире протянула мне лист бумаги. Перед моими глазами запрыгали крупные буквы:

"Ордер на арест…"

Читать дальше я не смог. Глаза застлало туманом… Энкаведисты приказали нам сесть на стулья в разных углах комнаты, а сами принялись ее обыскивать. Они вывалили на пол все вещи из ящиков комода и письменного стола. Распарывали матрасы на кроватях и рылись в корзине с грязным бельем. Перелистали все книги, журналы и мои черновые блокноты. Долго читали, полученные нами старые письма. И даже разворошили остатки зимней золы в печке.

Оцепенев от страха и безнадежности, сидел я на стуле в своем углу и тоскливо обводил глазами эту комнату, в которой прожил более десяти лет. Так знакомая обстановка, убогая, но родная: письменный стол, он же и обеденный, старинный пузатый комод и старенький ветхий шкаф для одежды, этажерка с книгами и коврик у двери. Три кровати по углам комнаты, задрапированные ширмами. Может быть, на все это я смотрю в последний раз?

Тревожная мысль забилась у меня в мозгу:

"Увижу ли я еще жену… мать… брата?"

Острая боль резнула по: сердцу. Невольно вскочил я со стула.

— Михаил; Михаил! — стонала жена.

— Вы, гражданочка, не отчаивайтесь. Берегите свои нервы. Денька через два-три ваш супруг, увернется домой, успокоительно заверил ее улыбающийся.

Фальшь и насмешка были в этих словах. Жена с отчаянием взглянула на него и ничего не ответила…

Обыск продолжался до рассвета. Они перерыли все наши вещи. Несколько книг, все письма и мои блокноты завернули в простыню, снятую с кровати матери. Улыбающийся стиснул этот узел подмышкой. Человек в мундире зевнул, потянулся и отрывисто бросил мне:

— Ну, что ж? Пошли!

— Кстати, — добавил улыбающийся, — захватите с собой смену белья и полотенце. Мыло можете не брать. Вам его выдадут в счет тюремного пайка.

Мать встала со стула, зашаталась и бессильно опять опустилась на него. Жена, вся в слезах, бросиласько мне.

Энкаведист в мундире загородил ей дорогу.

— Подходить к арестованному запрещено, — отчеканил он.

Брат, сжав кулаки, шагнул вперед и крикнул:

— Дайте человеку с женой проститься! Вы… люди!

— Не прыгайте, молодой человек. До вас пока еще очередь не дошла, — с угрозой, но попрежнему улыбаясь оборвал его штатский.

Я находился в состоянии полной растерянности. Мысли мои путались, а язык как бы прилип к гортани. Ни одного слова не мог я выдавить из себя, ни одного жеста сделать…

Мать протянула мне маленький сверток. Волосатая рука перехватила его.

— Здесь белье, полотенце и хлеб, — прошептала мать.

— Передавать что-либо арестованному без предварительной проверки запрещается. Он получит вашу передачу потом, — заявил энкаведист.

Затем он повернулся ко мне и приказал:

— Давай! Пошли!

Он первым вышел из комнаты. Улыбающийся легонько толкнул меня к двери. Я пошел, с трудом волоча свои налившиеся чугунной тяжестью ноги…

Последнее, что мне бросилось в глаза, это вздрагивающие от рыданий плечи жены, скорбное, побелевшее лицо матери, сжатые в бессильной ярости кулаки брата и холодно-матовый блеск вороненых наганов в руках моих конвоиров…

В коридора не было никого, но за дверями соседних с нашей квартиры слышались шорохи, сдержанный кашель, вздохи и приглушенные голоса. Люди там не спали. Страшный черный ворон НКВД прогнал сон из дома.

В полузабытье вышел я на улицу, по знаку энкаведиста сделал несколько шагов к автомобилю и, согнувшись, пролез через его низкие дверцы. Дважды щелкнул замок за моею спиной. Тьма окутала меня. Мотор автомобиля назойливым рокотом ворвался мне в уши.

Черный ворон полетел по кочковатым и пыльным улицам города.

Это было 5 августа 1937 года.

Дверцы тюремного автомобиля открылись. Лучи восходящего солнца ослепили меня и я зажмурился.

— Давай, выходи! — в тот же миг громыхнул хриплый резкий голос.

Медно-красное лицо с круглыми совиными глазами и козырьком надвинутой на лоб фуражки НКВД заглянуло ко мне.

Я вылез из автомобиля и осмотрелся. Несколько энкаведистов с помятыми невыспавшимися лицами окружили меня. Тех, которые меня арестовали, среди них не было. Мы находились в небольшом дворе, вымощенном каменными плитами. Со всех четырех сторон высились трехэтажные стены с множеством решетчатых окон, на две трети прикрытых снизу деревянными козырьками. Из-за них слышался гул, похожий на разноголосый приглушенный разговор.

В глубине двора, как раз напротив кованых железных ворот, в которые только что въехал автомобиль, виднелась узкая, также сделанная из железа, дверь.

— Пошли! За мной! — приказал мне один из энкаведистов, направляясь к этой двери.

— Куда вы меня привезли? — растерянно спросил я его.

— К теще в гости. Не разговаривать! — оборвал он и засмеялся хрипло и коротко.