— Я ему лучше пинка доброго дам, — прорычал квартальный.

Вся процессия потянулась во двор. Под аркой, пользуясь отсутствием посторонних глаз, Агафон притиснул задержанного к стене и строго сказал:

— Я задаю вопрос, ты отвечаешь. Если не отвечаешь, я бью тебя по печени. Веришь мне?

— Верю.

— Очень хорошо. Как тебя зовут?

— Василий Кожин.

— Погоняло..?

— Оборочник, — задержанный сделал ударение на втором «о».

— А чего ты, Василий, от нас побежал?

— Увидел вас в окно, вижу к Марфе процессия направляется, архаровец впереди при форме и амулетах. Решил, за мною…

— Тьфу, дурак. — Иванов даже сплюнул с досады.

Произошедшее получило разъяснение очень скоро. Оказалось, что Васька — Оборочник был вором, специализировавшимся на кражах одежды. Он только что доставил прачке для стирки несколько вещей, добытых явно преступным путём. Увидев шедших к той же самой прачке квартального и нескольких людей в штатском, рассудил, что они появились здесь с целью его ареста: Оборочник бросил в полицейского первое, что попалось ему под руку — а это был табурет из кухни — и бросился наутёк. Да только далеко убежать не смог.

Агафон Иванов, просмотрев вещи, принесённые задержанным на стирку, заметил на некоторых из них следы крови. Это открытие наводило на мысль, что Васька — Оборочник не просто обворовывал свои жертвы, а грабил их, то есть завладевал одеждой насильственно, посредством нападения. Грабёж был куда более серьёзным преступлением, нежели воровство, и это объясняло его крайне нервную реакцию на появление во дворе полиции.

— Всё это, конечно, очень интересно, — подвёл итог расследованию по горячим следам Гаевский. — Да только я бы хотел знать, что мы вообще тут делаем?

— Лакей Дмитрия Мелешевича отнёс этой самой прачке бельишко хозяина на стирку. Вот я и решил посмотреть, что именно Мелешевич надумал застирать, — пояснил Иванов.

— Что ж, разумно. — согласился Гаевский. — Давай посмотрим вместе.

Забрав у прачки неразвязанный покуда узел с бельём Мелешевича, агенты самым тщательным образом просмотрели отданную в стирку одежду. Поскольку убийства Толпыгиной и Александры Васильевны Барклай были весьма кровавы, следовало ожидать, что на одежде преступника останутся следы крови. Однако, ничего подозрительного в ходе осмотра замечено не было.

За те несколько минут, что сыщики занимались изучением одежды, Владислав рассказал Агафону о результатах своего посещения Министрества иностранных дел. Оказалось, что Дмитрий Мелешевич работает там по линии международного протокола, выполняет обязанности хотя и признаваемые важными, но сугубо техническими.

— Вот если ты, Агафон, станешь послом и поедешь на аудиенцию к иностранному монарху, то по протоколу тебе потребуется экипаж, запряженный шестёркой лошадей, украшенных перьями цветов российского триколора, — пояснил Гаевский. — И чиновник, подобный Дмитрию Мелешевичу, все эти детали должен будет согласовать.

— Понятно. Жаль, что я не посол и не езжу на аудиенции. Ну, а по существу что — то услышал?

— Да ничего. Сегодня Мелешевич появился на службе, взял десятидневный отпуск в связи с предстоящими похоронами Александры Васильевны и уехал. Характеризуют его нейтрально. То есть, я чувствую, что камень за пазухой для него припасён, но глава департамента мне открыться не захотел. Оно и понятно — это корпоративная солидарность называется. Мы для них чужие, и они своих засранцев чужим не выдадут. То есть ровным счётом ничего. Ни — че — го, — раздельно повторил Гаевский.

Агафон в свою очередь рассказал о своём общении с дворником Степаном Куделиным и лакеем Прохором Ипатовым. Покончив с осмотром одежды и белья Мелешевича, сыщики покинули жильё прачки. Во дворе уже собралось прилично народу: появились полицейские из ближайшей части, окрестные дворники, высыпали из всех подъездов дети, в окнах можно было видеть заинтересованные лица местных жителей. Прохор Ипатов находился тут же, видимо, здраво рассудив, что не следует скрываться от Иванова под сурдинку.

Агафон указал на него Владиславу и подозвал к себе лакея, чтобы продолжить прерванный разговор:

— Высылка тебе грозит из столицы, Прохор, за нарушение паспортного режима…

— Простите, господин агент, не понимаю я вас, — пробормотал Ипатов. От его недавней барственной небрежности уже не осталось и следа, видимо, разбитая при задержании физиономия вора произвела на него сильное впечатление. Впрочем, и оплеуха тоже могла повлиять на лакея в лучшую сторону.

— По статье за пособничество в нарушении паспортного режима. А быть может, и за сводничество пойдешь — это ведь как посмотреть!

— Да как же это? — в глазах Ипатова мелькнул неподдельный страх. — Какой паспорт, какой режим? Какое сводничество? Ничего не понимаю…

— Да ты не прикидывайся! Знаем мы про девицу, что без надлежащего оформления у вас в квартире обретается. Девица молодая, ни тебе, ни хозяину твоему не родня, поведения нестрогого… так что загремишь, Прохор, в двадцать четыре часа с узелком под мышкой куда — нибудь в Кемь или Олонец. Только ручкой из окошка поезда помашешь.

— Помилуй Бог! Да ведь не я всё это придумал, я ж только слуга, делаю, что прикажут, — аж взвился Прохор, кожа на его лбу собралась гармошкой, он сразу постарел лет на десять. — За что ж мне в Кемь — то?

— Значит, это барин твой, Дмитрий Николаевич Мелешевич, с девицей всё устроил? А часом, это не ты ему подругу «сосватал»?

— Конечно, не я! Они сами её на Невском на гулянии подцепили, как раз на масленицу! Вот вам крест!

— А что за девица? — понизив голос, спросил Гаевский. Он взял лакея за рукав и повёл его прочь со двора, подальше от людских глаз. Таким поведением сыщик демонстрировал своё доверительное отношение к Прохору и тот с готовность на это отозвался.

— Модистка Елизавета Андреевна Шапошникова, — тоже зашептал он в ответ. — Непременно требует, чтоб я её по имени — отчеству называл. Тоже мне, барыня, смехота одна…

— И много твой барин на нее тратит?

Прохор озадаченно посмотрел на Гаевского, пытаясь понять, куда тот клонит, и, наконец — то сообразив, что полиции скорее всего интересен не он сам, а барин Дмитрий Николаевич, с горячностью зашептал:

— По мне — так очень много, слишком много. Хотя… Раньше бывало, что и больше тратился на мамзелек. А мне постоянно плату задерживает, говорит, потерпи, Прохор…

Сыскные агенты зашли в дворницкую дома Данилова и расселись на табуретках таким образом, что Прохов Ипатов оказался между ними. В тихой комнате разговор протекал обстоятельнее, чем на улице.

— А откуда средства у твоего барина? — спросил Гаевский.

— Доходы от имения, ну, и капиталец кой — какой после папаши остался. Жалованье, опять же… Хотя годового жалованья ему и на пару месяцев не хватит при таких расходах.

— А ещё он играет… — подкинул мысль Иванов, прислушивавшийся к разговору. — Только не темни, честно говори! Я ведь уже говорил, как надо отвечать: быстро, точно и…

— … И правдиво, — закончил лакей. — Я скажу всё, что знаю… Да, играет барин, иногда по — крупному. Иногда выигрывает по триста — четыреста рублей. И тогда обязательно обедать едет в дорогой ресторан, а мне что — нибудь из своего гардеробу дарит. Да только редко так бывает. Чаще проигрывает, и тогда лучше ему на глаза не попадаться, пока буря не пройдет.

— А что, буянит?

— Не то, чтобы… Но затрещину можно схлопотать.

— А долгов много делает? — теперь спрашивал Гаевский.

Лакей, сидевший между агентами, постоянно поворачивался то к одному, то к другому, вертелся флюгером.

— Когда новая мамзеля появляется, он сам не свой становится, облизывается, ну чисто кот на сметану, обхаживает её всячески: обеды, там, катания на лодках, магазины каждый день. Глаз горит, деньги рекой льются… Потом, как всё закончится, начинает считать каждую копейку, бранит меня, чего извозчику много на чай даю, да дров большой расход. Становится мрачнее тучи. Да оно и понятно — кому в радость с кредиторами препираться…