В течение следующего дня Савинков и его спутники отдыхали от дороги, а вечером небольшой деревянный дом был переполнен прибывшими агентами.

Около тридцати человек вcевозможных «делегатов» от нескольких восставших областей делали доклады с «мест» о положении на «фронте». Костюмировка была настолько удачно подобрана, а роли повстанцев так блестяще разыграны, что даже такой опытный конспиратор, каким являлся Савинков, был обманут и игру агентов ГПУ принял за действительность.

И когда последний взял себе слово для доклада и начал было строить всякие планы о поднятии восстания по всей Европейской части СССР, в это время, по установленному знаку, стоявший рядом гепеушник выкрикнул:

— Довольно, Савинков, дурака валять, руки вверх! Словно пораженный электрическим током, Савинков мгновенно схватился за свои карманы, где у него находились два браунинга, но увидел направленные на него со всех сторон револьверы и в оцепенении остановился.

— Са-вин-ков! — кто-то громко по слогам крикнул на него из стоявших вокруг агентов.

Конвульсивными движениями он поднял руки вверх, и, бледнея, быстро опустился на стул.

В помещении воцарилась тишина. Тридцать пар глаз напряженно следили за его движениями. Где-то стучали ходики…

Наконец, упавшим оборванным голосом Савинков произнес:

— Я — старый воробей, но вы всё же меня перехитрили.

Когда роль Семенова была закончена, его, конечно, расстреляли, а о своевременном «самоубийстве» Савинкова сумело позаботиться ГПУ.

В своем произведении «20 год» Шульгин рассказывает, как он переодетым евреем с фальшивыми документами нелегально побывал на Советской территории и через некоторое время, выполнив свое дело, благополучно выбрался за границу.

Спустя десять лет, старик снова захотел навестить родные края, и в начале 1930 года начал готовиться к этому опасному путешествию.

Намерение Шульгина стало известно Югославскому филиалу ГПУ, и оно решило оказать старику всемерное «содействие».

Дело это было поручено двум бывшим белым офицерам из его старых киевских знакомых, и подготовка к путешествию началась.

Шульгин был очень обрадован случаю, что среди своих земляков нашел себе попутчиков и, ничего не подозревая, весною 1930 года отправился с ними в далекий путь.

Путешествие было обставлено по всем правилам конспирации и заграничной работы ГПУ со всевозможными «препятствиями» и приключениями на югославо-болгарской и болгаро-румынской границе. А на румыно-советской, где-то на Днестре, была даже инсценирована за ними погоня советских пограничников — со стрельбой, ракетным, прожекторным освещением и т. п. комедиями.

Одним словом, компаньоны Шульгина остались не только вне всяких подозрений, но в его глазах выросли в смелых и отважных героев. Он им вполне доверял и в дальнейшем абсолютно полагался на них не только в СССР, но и на обратном своем пути в Югославию.

ГПУ потирало от удовольствия руки. Матерый монархист и контрреволюционер, эмигрантский идеолог и заправила, наконец-то, попал в его руки. И не только он. Все его друзья и единомышленники, а, может быть, и подпольные белогвардейские группы, уцелевшие еще по советским городам, теперь, наверно, попадут в ловушку, которую устроит им сам Шульгин своими «нелегальными» визитами.

Нужно только предоставить ему полную свободу действий — пусть старик восстанавливает свои старые знакомства и связи.

Нужно показать ему Одессу, Киев, Москву, Ленинград. Нужно показать ему все достижения Советов за истекшие 10 лет и огорошить его старческое воображение грандиознейшими строительными планами намеченных пятилеток:

— Сооружение Днепростроя, Хибиногорска, Московского метрополитена. Перепланировка старой и строительство Новой Москвы. Постройка Магнитогорска, Уралмаша, Харьковского, Сталинградского и Челябинского тракторных заводов, Московского, Ярославского и Горьковского автомобильных заводов… Индустриализация сельского хозяйства… Сооружение величайших в мире гидроцентралей на Волге, Енисее и Ангаре… Сооружение каналов, связывающих Волгу с Уралом, Урал с Обью, Обь с Енисеем, Каспийское море с Азовским, а Азовское с Днепром… Страна будет опоясана первоклассными дорогами и путями сообщения. Мертвые пустыни Средней Азии покроются прохладными парками и цветущими садами. Труд превратится в творческое вдохновение. Колхозы станут зажиточными, а колхозники счастливыми…

А главное для Шульгина — его идеал о «Единой и Неделимой» осуществлялся на незыблемых основах и крепенько охранялся и будет охраняться такими грозными вооруженными силами, каких нет и не будет нигде в мире…

Наконец, нужно показать ему его собственный дом на Б. Караваевской улице, в Киеве. Пусть старик сам убедится, что в его доме не жидовские комиссары живут, а занят он детским садом имени Крупской, в котором воспитываются дети рабочих и служащих его бывшей типографии…

И если он, этот честный старик, выскажет хоть несколько слов одобрения и признания того, что ему будет показано, можно спокойно отвезти его в Югославию, и пусть он пишет свое очередное произведение о посещении им Советского союза. И, если в этой книге эти одобрения будут им высказаны, цель игры с ним будет достигнута.

…Через несколько месяцев Шульгин сидел в Загребе и сочинял свои «30 год». Белая эмиграция растерянно разводила руками и восклицала:

— И Шульгин продался большевикам!

Сочинская комсомолка Цветкова донесла в ГПУ на свою мать фельдшерицу-акушерку о том, что она помогает тайным священникам и монашествующим.

Спустя некоторое время, однажды утром, последним пациентом вошел к ней в приемный кабинет какой-то пожилой человек, одетый по-рабочему. На вопрос фельдшерицы, чем она может быть полезной ему, старик расстегнул свое пальто, из-под которого опустился подол рясы, затем снял шапку, показал свои длинные волосы и представился:

— Я тайный епископ Иов… Дайте мне чего-нибудь поесть и немного отдохнуть, и я вечером уйду от вас.

Гостеприимная хозяйка обрадовалась гостю, накормила его, дала помыться, уложила спать, а вечером еще предложила на дорогу денег, и пожелала счастливого пути.

Старик очень благодарил ее и перед уходом благословил.

Прошло около месяца. Как-то раз вечером, к дому фельдшерицы подъехала военная машина, из нее вышло двое гепеушников и пригласили ее поехать с ними к начальнику пограничного отряда, у которого якобы жена собиралась родить ребенка. В медицинском халате и с рабочим чемоданчиком в руках, она села в машину и очутилась… в Ростовском поезде. На ее недоумевающий вопрос, куда они едут, ей ответили, что рожать будет не жена начальника заставы, а она Цветкова, и с этой целью ее везут в Ростовское НКВД.

Она была арестована.

Утром следующего дня арестованная уже находилась во внутренней тюрьме НКВД, а на другую ночь ей повели к следователю и предъявили обвинение по 10 пункту. Она обвинялась в том, что подогревала угасающую религию среди темных масс населения при помощи шарлатанства, и распространяла контрреволюционные слухи о скором пришествии антихриста и кончине мира: и по 12 пункту: зная о прошлой жизни начальника Сочинского районного уполномоченного НКВД, не донесла на него, что он скрывавшийся белый офицер.

Цветкова смело ответила, что она, действительно, верующая христианка, но виновной в предъявленных ей обвинениях себя не признает и никаких протоколов подписывать не станет.

— А если мы вас сейчас припрем к стене показаниями представителя этой самой вашей православной церкви, что вы тогда запоете нам? — злорадно улыбаясь, спросил следователь у арестованной.

— Никто ни в чем не может меня обвинить, спокойно ответила Цветкова.

— Хорошо, сейчас увидим, — серьезно проговорил следователь и кому-то позвонил.

Через несколько минут открылись двери и в кабинет следователя вошел… епископ Иов… в полном облачении, с посохом в руке и, подойдя к сидевшей Цветковой, стал ее благословлять. Она, не встала с места и заявила: