Она отпустила Вафу, спустилась во двор, вышла на улицу, оглянулась, но никого вокруг не было. Постояла немного, посмотрела по сторонам и вернулась наверх. Мальчика не было. Вафа тем временам спрятался под лестницей, переждал немного и незаметно выбежал на улицу. Темнело. Он спокойным шагом дошёл до Гаванной, свернул направо, третий дом - костел. Василия на месте не оказалось. Становилось совсем темно. Из-за угла показался Васька, неся подмышкой пакет.

 - На, держи, - он протянул мальчику пару ботинок, - хоть и не новые шкрабы, но вполне.

 - Сразу натянуть? – обрадовался пацан.

 - Не, после наденешь. Пошли, а то баня закроется, - тихо, но отчетливо сказал Василий, - потом мороженого поедим.                                                                                                 

 - Лучше бубликов…горячих…с маком, - неуверенно предложил Вафа.

 - Будут тебе бублики.

    Они двинулись по Гаванной, прошли католический костёл, дошли до начала Военного спуска, свернули направо во двор, оказавшись возле закрытого окошка кассы бани. Василий постучал в дверцу. Она открылась и кассир сердито буркнул:                                                             

 - Целую ночь ходют разные.

    Васька протянул пятак, дверь бани открылась, в неё первым прошмыгнул Вафа, за  ним  спокойно  прошагал Василий. В раздевалке и помывочной почти никого не было. В дальнем углу одинокий банщик потягивал пиво из большой кружки, вытянув натруженные за день ноги.

 - Дядя Жора, можно постирать и погладить пару шмуток,- с мольбой в голосе попросил Василий знакомого банщика.                                                                                                  - Силов нету руку поднять, а ты…простирнуть, - устало ответил крепкий мужчина в мокрой майке и трусах до колен. - Ну, дядя Жора, за мной не заржавеет.

 - Кидай сюда, - вздохнув, ответил он. Поставил недопитую кружку на крышку шкафчика, взял вещи и побрел в помывочное отделение бани.

 Лирическое отступление

    Одесская баня. Это отдельный и большой разговор. Одесские бани появились раньше самой Одессы. Не верите? И не надо. Это  не  быль – это   правда, как  любил  говорить  мой знакомый старый одессит. Помните Суворова? Нет, не одесского почмейстера, знаменитого на  всю  Одессу тем, что тайком вскрывал на почте адресованные ему лично письма ещё до того, как они поступали по его адресу домой, а потом дома, получив эту же почту с интересом вскрывал конверт, а Александра Васильевича Суворова. Он приказал строить бани, когда готовил штурм Измаила. Суворов говорил: «У России два врага – турки и вши. Справимся со вшами, разобьем и турка».

    В начале века на 600 тысяч жителей в Одессе было 60 бань, где население смывало свои грехи и грязь.                        

 Сегодня моются мужчины, а завтра – женщины, по четным дням в баню ходили мужики, по нечетным – дамы. Пытались мыться вместе мужчины и женщины, но из этого ничего хорошего не вышло, кроме скандалов, не могли поделить ряшки[6] и места возле кранов с водой.

    Избранное общество ходило в первоклассную  баню.  Баня Исаковича на Преображенской давала отдельные номера с отменными банщиками, крепкий горячий настоящий английский чай Высоцкого с одесскими бубликами – бесплатно.   

    Интеллигентно можно было в Одессе послать подальше: «Иди ты… в баню Исаковича чай пить». Ну, пиво, квас и покрепче за деньги давали   во   всех   банях. Плати  пятак  за   голую душу и парься хоть целый день. Одно плохо – очереди. Сидишь в этой нудной компании час, два, двигаются медленно. Беспокойные ворчат: «Что они там, хотят за один раз вымыться на год вперед».

 - Я вам лучше расскажу один еврейский анекдот, - скажет другой, поспокойнее.                                                                 

 - Почему, если анекдот, то обязательно еврейский, - раздавались голоса, скорее всего - евреев.

 - Хорошо, - соглашался рассказчик, - моется как-то в бане один…поляк, с бородой и пейсами.

 - Ха, где вы видели поляка с пейсами, - не унимались слушатели.

 - Ладно – поляк с бородой и без пейсов, он их сбрил перед баней. Так вот, моется себе этот поляк в бане. И вдруг его сзади обдают ряшкой холодной воды. – Что вы делаете, малахольный, закричал… поляк, поворачиваясь лицом к обидчику.                                                                   

 – Ой, извините, я думал, что это Рабинович.

 - А если Рабинович, то его можно обливать ледяной водой.

  - А какое вам дело до Рабиновича?

    Очередь смеётся, никто уже не спрашивает, что это за поляк с фамилией Рабинович.

    Хорошо ещё, что не вся Одесса мылась в бане, не то очереди тянулись бы до самого дома и занимали бы очередь прямо из окна собственной квартиры.                                               

    Летом Одесса мылась на море. Стирали ковры и подстилки, купались, отдыхали на море. В Петербурге говорили – пойдем к морю, в Ревеле -  пойдем прогуляемся по берегу. В Одессе: «Айда на море».                                                                                                  

    Бывало  всей  семьей  собирались   на   море.   Начинались сборы в субботу вечером. В доме стояла пыль столбом. Готовили в поход примус, керосин, хлеб, соль, помидоры, зеленый  лучок, огурчики, гору  нажаренных  котлет, крутые яйца, подстилки, простыни  и палки для навеса от солнца. Вилки, ножи, ложки, пару глубоких тарелок, обязательно сковородку  для  рыбы  и, конечно, бутылку  подсолнечного масла. Всё складывали, перекладывали и снова укладывали в сумки, портфели, торбы. К середине ночи семья успокаивалась. Обессиленные домочадцы ложились спать, чтобы раненько утром, часов в 5–6, выйти шумным табором из дома в поход на море. Этот гвалт никому особо не мешал, многие семьи тоже собирались на море, а те, кто оставался дома, с радостью предвкушали всё, что ожидало их «любимых» соседей в дороге туда и, особенно, обратно.

    Во главе шествовала бабушка, за ней толпились взрослые дети, внуки, кошки, собаки.

 - Саралэ, - громко извещала бабушка, - иголку от примуса взяли? А то в прошлый раз как самашедшие гонялись по всему пляжу и так и не нашли иголку от примуса. Выбросили всех бычков, не на чём было жарить. Этот ненормальный примус  фыркал   керосином  и  не  хотел  прилично  гореть, - Саралэ, я к тебе говорю или нет. Взяли иголку для примуса?

 - Да, мама.

 - А соль.

 - Да, мама.

 - Что-нибудь наверно забудут, - не унималась бабушка.

 - Дойдем до лечебницы доктора Дюбушэ, там отдохнем, на скамеечке в тени, - успокаивал маму старший сын.

 - Я уже отдохну на том свете, - вздыхала  бабушка. - Это тот Дюбушэ, что лечил твоего отца? А?

 - Нет. Это другой Дюбушэ, мама.

 - Он так же плохо лечит, как тот?

 - Как видно, лучше, если у него лечебница на самом курорте, в Отраде, - ответил сын.

 - Тот, наверно, тоже имеет свою лечебницу. Они деньги берут до, а не после. Умер-шмумер – это не его дело. Все мы смертные. Так говорят доктора, - констатировала пожилая еврейка.

    Последний  раз  она  была на море в прошлом году. Ей одного раза в год хватало забот и сил на это проклятое море.      

    Она ворчала, сердилась, всеми командовала, но наступал роковой день и бабушка говорила: «Хаверым, что-то  мы  давно  не  были  на  море. А-а?».

    И  вся   семья понимала, что в ближайшее воскресенье всей семьей двинемся на море в Отраду, на Ланжерон, в Аркадию, кому  куда  ближе. Шли  пешком. Не  каждый в состоянии себе позволить нанять  извозчика или снять на лето дачу подальше от городского зноя и духоты – на Фонтане, в Люсдорфе, а не то и дальше. Затока, Бугаз, Аккерман, Будаки – прекрасные места, лучшие курорты Европы. В Будаках собиралась знать европейская. Концерты, лучшие симфонические оркестры Европы, цирк – шапито, эстрада. Гостиницы и пансионы великолепных домов, свежая рыба, фрукты, золотой песок пляжей, раскинувшихся на многие вёрсты вдоль ласкового Чёрного моря.