Заговорил Собакин. Зяблицкий снимает квартиру на Большой Никитской  в доходном доме, где проживает, в основном, университетская  и консерваторская профессура. Дом большой, с тремя подъездами в четыре этажа. Доктор обитает  там на холостяцкую ногу. Прислуга у него  приходящая: сметёт пыль, отдаст бельё в стирку, вымоет пару стаканов из-под пива и всё. Словом, Михаил Лаврентьевич ведёт свободный образ жизни: дома не сидит. Бывает, что и остаётся ночевать в Университете или в больницах, где практикует.  В таких случаях он приезжает в квартиру утром, переодевается и опять исчезает на неопределённое время. В тот день прислуга у него не была и ничего рассказать не может. Равно, как и дворник, который «не нанимался посреди ночи каждый раз отпирать докторам ворота», а потому, всем жильцам-медикам раздал ключи, «так как, врачебная надобность бывает и ночью». Ничего не добившись от стража, Собакин поехал в Городскую больницу. Как оказалось, Зяблицкого там хорошо знают. Он бывает на консультациях, операциях, приводит студентов на практику, отбирает безымянные трупы в анатомичку Университета. В тот день врачи и больничный персонал его не видели.

 Тут вмешался Канделябров:

 - Был он там! Осип, ночной сторож, который постоянно дежурит у боковых ворот со стороны Нескучного сада, рассказал, что видел его тем вечером, но не на территории больницы. Зяблицкий шёл снаружи вдоль ограды под руку с молодой женщиной. Сторожу показалось, что она больна: та всё время спотыкалась. Они сели в карету и уехали. Осип слышал, как доктор сказал кучеру: «К Донскому!».

 - Что за карета? – спросил Собакин.

 - Ихняя, больничная. Кучер нашёлся сразу.

 - Отлично. Что он сказал?

 - А ничего не сказал, потому, что был мёртв. В ту же ночь его нашли бездыханным около кареты, на Малой Калужской. Это совсем рядом с монастырем. Вскрытие показало отравление цианидом. Рядом валялась бутылка из-под водки с остатками этой отравы. В карете на сидении обнаружено какое-то тряпьё: длинный плащ с капюшоном и старое  рваное одеяло.

 - Так, значит всё-таки Зяблицкий. Но какой мотив, вот вопрос! – озабоченно проговорил Вильям Яковлевич и поинтересовался: – Как ты нашёл этого Осипа? Когда я там был, сторожка была на замке.

 - В кабаке у Калужских ворот, в дымину пьяного.

 Ипатов молчал в совершенном изумлении.

 Спиридон описал ситуацию в своем репертуаре:

 - Либо у доктора с этой Арефьевой шашни были, либо он действовал по чьему-то наущению. Понятное дело: медик. Ему человека на тот свет отправить – раз плюнуть.

 Начальник встал из-за стола.

 - Время действовать. Прежде, чем брать Зяблицкого, быстро едем в Донской! На месте осмотримся и там уже решим, что делать дальше, – скомандовал он.

 - А может, Арефьева жива и всё это только шутка? – неуверенно предположил Ипатов.

 - Ну, тогда я этих шутников… - грозно проговорил Собакин, выходя из дома.

 Сыщики в каких-нибудь сорок минут лихо домчались до Донского монастыря. Пройдя  внутрь, троица рассыпалась по территории. Собакин пошел к настоятелю, Ипатов к сторожам, Канделябров отправился ходить с «приглядом». Через полчаса сошлись на высокой паперти большого пятиглавого собора. Вильям Яковлевич объявил, что Зяблицкий здесь бывает, как врач. Он свидетельствует о любой смерти, случившейся в стенах обители, официально заверяет случаи перезахоронений, если надо: бесплатно лечит монастырских. Отзывы о нём хорошие.

  Всё время, пока говорил начальник, Александр Прохорович приплясывал от нетерпения и при первой же паузе выпалил:

 - Сюда, сюда он привез Арефьеву! Сторожа показывают, что Зяблицкий внёс её на руках. Дескать, проезжали мимо – даме стало плохо. Доктор сказал им, что отнесёт её в часовню, ту, что позади собора, чтобы не беспокоить попусту братию, которые все ещё были на службе. Минут через двадцать Зяблицкий её опять вынес и сказал, что женщине не лучше, и потому, он повезёт её в больницу.

 - Пошли к сторожам! – скомандовал Собакин и первым бросился к воротам.

 Монастырские сторожа были крепкие деревенские ребята.

 - Расскажите-ка мне ещё раз, как доктор заходил и выходил из монастыря, – напористо допрашивал их сыщик.

 - Ну, стуканул он нам в ворота. Мы окошко открыли – смотрим, а это наш Михайло Лаврентич стоит и на руках кого-то держит.

 - Вы видели кого?

 - Нет, темно было. Но, судя по подолу – женщина. Ноги были видны в полусапожках.

 - Как они выглядели, это полусапожки?

 - Богато. Серые, замшевые, на пуговках.

 - Что вам сказал доктор?

 - Сказал, что женщине стало плохо, и он хочет, чтобы она в покое полежала, а то её всю растрясло в дороге. Когда она придёт в себя, он увезёт её домой. Я, говорит, её в часовне положу да святой  водичкой сбрызну и напою. Мы говорим, что там нет никого – все в соборе. А он сказал, что сам управится: не в первой ему с больными возиться. А минут через двадцать несёт её назад. Нет, говорит, ей не лучшает: повезу в больницу. Мы дверь в воротах открыли, он её и вынес. Извозчик ихний рядом дожидался.

 - Когда доктор выносил женщину, она была также закутана?

 - Сильно закутана: и голова и ноги. Прямо - запелёната. Может она очнулась и её знобило?

 Собакин повернулся к своим помощникам:

 - Вы поняли? Он её внёс на территорию монастыря, а вынес «куклу» - то есть куль, тряпье, свернутое, как человеческое тело. То самое тряпьё, которое обнаружили в больничной карете. Надо искать Арефьеву здесь. Это - несомненно. Мы с Ипатовым начнем поиск, а ты, Спиридон, пулей лети в полицию к Рушникову. Объясни ему, что и как. Пусть берут Зяблицкого и едут сюда с обыском.

 - Я не успел доложить, – сказал Канделябров. – Монахи сказали, что на следующий день, был Зяблицкий здесь. Сначала принял двух больных, а потом пошёл зачем-то на старое кладбище и долго там ходил за малым собором между склепами и могильными крестами.

 От напряжения нервов и усталости Ипатов чувствовал себя, как в угаре. Собакин же, наоборот, как хорошая ищейка сновал туда-сюда, обегал всё кладбище позади церквей. Александр Прохорович поначалу тоже наладился бегать рядом, а потом поотстал: не угнаться ему за начальством, да и молчит Вильям Яковлевич, как воды в рот набрал.

 Часа через два приехал Рушников и сыскные. Враз перекрыли входы в монастырь, оцепили территорию кладбища. Вышел отец настоятель. Все подошли к нему.

 Федор  Кузьмич сообщил ошеломляющее известие: при аресте доктор Зяблицкий, не сказав ни слова, отравился до смерти: принял цианид.

 - Надо вскрыть старые надземные каменные гробницы, в первую очередь те, что за малым собором. Я уверен: Арефьева в одном из них. Времени у него было мало. Скорее всего, доктор заранее подготовил одну из них, чтобы можно было быстро поместить туда тело. Значит, она легко откроется. Ваше  высокопреподобие, благословите на работу, - обратился Собакин к настоятелю.

 Тот сокрушенно покачал головой и развёл руками. Если это необходимо…

 Началась тяжелая работа. Аккуратно, чтобы не повредить надгробия, четверо дюжих полицейских осторожно  вскрывали почерневшие и позеленевшие от времени, покрытые мхом, старые гробницы. Работа шла в присутствии настоятеля, судебного врача, Рушникова, его подручных и помощников Собакина. Полицейские держали фонари – стало совсем темно. Зрелище было: не приведи Господи! Захоронения были старые, но вид, уже истлевших, до скелетов, мертвецов впечатлял похуже, чем только что умершие. Так, по крайней мере, казалось Ипатову. Он смотрел на невозмутимого Собакина, Канделяброва и своего дядю и думал о том, что ему, наверное,  никогда не научиться такому бесстрашию и выдержке. В пятом саркофаге, поверх истлевших костей какой-то рабы Божией Евфрасии  Клеоповны Ревякиной, лежала мертвая Анастасия Дмитриевна Арефьева. Казалось, что девушка спит, неловко поджав под себя одну руку. Судебный врач засвидетельствовал смерть. Вот тебе и невеста! Вместо подвенечного платья  –  каменная домовина.