- Что скажете, Александр Прохорович? – оставшись наедине с помощником, спросил Собакин.

 - Какой-то он жалкий.

 - Я думаю, упустил такой куш.

 - По крайней мере, он не убийца. А вот Залесская…

 - Далась она вам. Эта красавица, как и Мелецкий, осталась на бобах.

 - Перестаралась видно, – ядовито ввернул Ипатов.

 - Не мелите вздор. Пойдёмте, лучше поищем немца. Интересно, что он скажет.

 Управляющий невозмутимо пил кофе в столовой и читал немецкую газету.

 - Прошу, господа, присоединяйтесь.

 Сыщики согласились. Уж больно ароматны были свежеиспечённые булки, горой лежащие на блюде. За столом Собакин повёл материальный разговор: кто примет дела Арефьева и как видит свою дальнейшую службу сам Шварц.

 - Общее состояние семьи: около пяти миллионов, – ответил Шварц. – По-видимому, новые владелицы захотят избавиться от дела. Это слишком хлопотно для женщин. Продать его будет легко: у Арефьева работа была  поставлена отлично и перспективы развития компании многообещающие.

 - Сами-то вы останетесь на прежнем месте, если предложит новый хозяин?

 - Вряд ли. Только, если пайщиком. Я думаю создать дело, пусть и небольшое, но - своё. Мне в России нравится, и уезжать я не собираюсь. Перевезу семью в Москву. Здесь есть, где развернуться. В деловых кругах обо мне положительного мнения, а это уже половина успеха.

 - Да, но для второй половины нужны средства и немалые. Особенно, если самому сделаться хозяином.

 - Деньги – дело наживное, как говорят русские. Я - деловой человек.

 - Русские в таких случаях отвечают: Бог в помощь.

 Собакин перевел разговор.

 - Интересно послушать мнение делового человека о случившейся трагедии. Что вы  думаете о докторе Зяблицком?

 Шварц пожал плечами.

 - Характер у него был скрытный. Умён. Последнее время был весь - лихорадка.

 - Интересно. В чем это выражалось?

 - В быстрой смене настроений. Пить стал много. Раньше за ним этого не наблюдалось.  Очень выдержанный господин был этот доктор. А вот в начале этого года, на ваше Рождество, когда я вернулся из Дрездена, Михаила Лаврентьевича как будто подменили. Я тогда в шутку его спросил: «Что с вами, доктор? Вы, как говорят русские,  не в себе. Влюбились или много в карты проиграли?». Он как-то странно на меня посмотрел и сказал: «Первое, которое хуже второго». Я не понял, а он объяснил: « Страсть, если быстро не проходит - болезнь злокачественная. Это я вам, как врач говорю».

 - Так у него была страсть? К кому же?

 - Не знаю. Тогда в гостиную, где мы разговаривали, вошли дамы и наша беседа прекратилась. Больше мы к ней не возвращались.

 - А у вас есть подозрение, кто был предметом увлечения доктора?

 - Нет. Говорю вам, господин Зяблицкий, при всей своей общительности, был очень закрытым человеком во всем, что касалось его лично.

 - Как он относился к Анастасии Дмитриевне?

 - Сейчас, после всех этих событий, мне кажется, что неприязненно, хотя он это скрывал, как любой воспитанный человек. По-моему, его раздражала её категоричность в суждениях, высокомерность, заносчивость.

 - Мог он быть в неё влюблён и нарочитой неприязненностью скрывать свое чувство?

 - Не знаю, – развел руками немец. – У вас говорят: «чужая душа – потёмки».

 - А мог Зяблицкий быть влюблённым в Турусову?

 - Ларису Аркадьевну? Я не замечал его особых знаков внимания к ней. Михаил Лаврентьевич при мне никогда не стремился завладеть её вниманием, остаться с ней наедине, долго разговаривать или делать комплименты. Потом, как мне кажется, её характер и религиозные наклонности не способствуют развитию к ней нежных чувств.

 - А как она относилась к доктору?

 - Ровно, доброжелательно, как и ко всем.

 - Скажите, почему вы в разговоре с Зяблицким упомянули о проигрыше в карты? Он что, был игрок?

 - Не думаю. Я это сказал просто так, как пример пагубного увлечения, от которого можно быть не в себе. Доктор, когда мы вечерами уговаривали его поиграть с нами в карты, всё время в них сбивался и говорил, что более пустого времяпровождения он не знает. Михаил Лаврентьевич предпочитал  шахматы.

  -Уже три часа. Как говаривал Великий Пётр: «Подошло время адмиральского часа» - то есть, выпивки и закуски,  –  сказал начальник, выходя из особняка Арефьева. – Поехали обедать в  «Славянский базар». Люблю их кухню. Там, должно быть, уже сошёл утренний наплыв посетителей.

 - Как это - «утренний»? Что, в «Славянском» гуляют с утра? – удивился Ипатов.

 - «Славянский базар», чтоб вы знали, один из самых фешенебельных заведений в Москве. С дорогими номерами, аж по двадцати пяти рубликов. Там останавливаются государственные лица, сибирские золотопромышленники, богатые помещики, купцы первой  гильдии. Но, там же можно встретить карточных шулеров и аферистов самого высокого полёта. И в том, и в другом случае – это деловые люди при больших деньгах: честных или нечестных. С утра они спускаются вниз, в ресторан или приезжают в «Славянский» из присутствий, контор или  бирж и за хорошим столом завершают сделки, заключают договоры, обговаривают условия партнёрских отношений. Всё это происходит, как правило, до или во время обеда. Примерно с трёх часов заведение пустеет до вечера. А по-настоящему гуляют у «Яра» , в Петровском парке.

 В полупустом ресторане Собакин с помощником ели рыбные расстегаи с осетриной,  визигой и налимьими печёнками. К ним подали большие соусники ароматной ухи. На второе взяли куропаток с брусникой и молодую картошечку. На сладкое Александру Прохоровичу заказали клубнику со сливками, а Собакин ел свои любимые апельсины. Обслуживал сыщиков человек во фраке, ну прямо -  министр.  Ипатову приходилось бывать в первосортных трактирах, где посетителей встречали расторопные половые:  улыбчивые, в белых, голландского полотна, косоворотках, с полотенцами через руку кренделем. Здесь же, прислуга была важная, неулыбчивая, с отстранённым высокомерным лицом. И называли их чудно;: официанты.  Пока ели, из отдельного кабинета, что против большого зала, вывалилась компания купчин. Впереди всех шёл господин в глухом сюртуке тонкого сукна и хромовых дорогих сапогах. Его шатало, ноги подкашивались и два дюжих фрачника с почтением вели посетителя к выходу. Третий официант с невозмутимым видом нёс за ними поднос с двумя хрустальными графинами, расписанными золотыми журавлями. Позади, шло ещё несколько деловых людей, сильно выпивших, с красными лицами.

 - Смотрите, вот идёт известный московский суконщик Феофанов, насквозь пьяный и уносит с обеда двух «журавлей».

 - Журавлей?

 - Видите расписные графины? Они с коньяком. Стоимость каждого – пятьдесят рублей.

 - Ничего себе!

 - Кто покупает весь коньяк из графина, получает в подарок и сам графин – «хрустального журавля». Это своего рода кураж перед своими: погулял да ещё могу и «журавля» взять. Бывает, что и соревнуются: кто больше купит этих «птичек». При хороших сделках партнёры делают друг другу такие презенты. У чиновников тоже принято на юбилей начальства в складчину подносить «журавля».

 Сыщики посидели в ресторане часа два, потом вышли на свежий воздух и по Никольской, через Лубянку неспешно пошли по Сретенке домой. Молодой человек уже знал, что, если начальник упорно обходит стороной разговор о деле, бесполезно его о чём-либо спрашивать. Надо выждать, пока, как он сам говорит, «осядет муть», и в голове сложится определённое представление о том, что нового они узнали. Пока шли, говорили о женщинах, об уходящей моде на цилиндры, о появившихся в Москве моторных экипажах. Больше, конечно, говорил Собакин, Ипатов - предпочитал молчать и слушать. Наконец Вильям Яковлевич перешёл к делу.