…Полтора месяца спустя Лугов и Зенкевич въезжали в столицу республики Трансвааль — город Преторию.

Первый год англо-бурской войны прошел неудачно для англичан. Буры неизменно побеждали во всех битвах и сражениях.

Родс свирепствовал в Лондоне. Он обвинял кабинет министров в антипатриотизме, он взывал к национальному достоинству британцев, которое, по его мнению, было жестоко оскорблено кучкой неграмотных бурских мужиков. И все новые и новые корабли, ощетинившись солдатскими штыками, отплывали из английских портов к далекому африканскому континенту.

К концу 1899 года численность британских войск в Южной Африке достигла ста тысяч человек. Это было почти втрое больше, чем у буров.

…Интернациональный отряд добровольцев, в который зачислили Лугова и Зенкевича, был придан бригаде генерала Христиана Левета за два дня до того, как генерал получил приказ овладеть укрепленным лагерем англичан под городом Спионкопом.

Бригада выступила ночью. В одной шеренге с Луговым и Зенкевичем шли француз Гастон Бурже и итальянец Николо Маньяни. Балагур и весельчак Гастон всю дорогу подшучивал над Зенкевичем.

— Мы с Николой сыны бунтарских наций, нам на роду написано бунтовать, — говорил курчавый черноглазый Бурже. — Ну, а как русские ввязались в эту драку? Этого я никак не пойму.

— Ты отрицаешь революционные традиции нашего народа? — горячился Зенкевич. — А Степан Разин, а Пугачев, а декабристы?

20 января 1900 года бригада остановилась на привал в пятнадцати километрах от Спионкопа. Буры разбили лагерь в небольшой лощине на берегу шумного ручья. Всю ночь жгли костры, чистили оружие, готовясь к предстоящему сражению.

Утром к костру, возле которого сидели Лугов, Зенкевич, Бурже, Маньяни и еще несколько солдат интернационального отряда, подошел высокий плечистый бур, крест-накрест перепоясанный кожаными патронташами.

— Кто из вас, ребята, может хорошо переводить с английского на голландский? — спросил он.

Павел Иванович поднялся с земли.

— Я могу переводить, только не очень быстро, — сказал он.

— Собирайся! — коротко приказал бур.

Через полчаса, сидя на норовистой бурской лошадке, Лугов выехал из лагеря в составе отряда человек в пятнадцать. Отряд вел на рекогносцировку сам генерал Левет.

Тропинка, по которой двигались всадники, вилась между огромных камней. Несмотря на то, что все время поднимались в гору, лошади шли резвой, танцующей рысью. Тропинка была труднопроходимой и заброшенной: за несколько часов пути им не повстречалось ни одного человека.

Еще несколько шагов, и перед всадниками как на ладони открылся лежащий в горной долине Спионкоп. Чуть в стороне от города на невысоком плато белели походные палатки англичан, мелькали красные мундиры, сверкало на солнце оружие.

Христиан Левет подозвал к себе Лугова и плечистого бура, опоясанного кожаными патронташами.

— Пока мы будем проводить рекогносцировку, вы должны подъехать как можно ближе к лагерю и послушать, о чем говорят солдаты. Ждут ли они подкрепления? Какое настроение у англичан? Хватает ли боеприпасов? Словом, все, что вы услышите, будет очень интересно для нас.

Впервые в жизни Павлу Ивановичу доверялось такое ответственное дело.

— Простите, вы русский? — спросил Левет.

— Да, я из России, — ответил Лугов.

— Вы отлично справитесь с заданием. Русские всегда были прекрасными солдатами.

Спутника Павла Ивановича звали Клаасом. Юн великолепно знал окрестности Спионкопа и почти незаметно для постороннего глаза вывел Лугова к лагерю англичан. Оставив лошадей в небольшой роще, лазутчики ползком подобрались к берегу ручья, который протекал всего в двадцати шагах от крайней палатки. Павел Иванович чувствовал, что сердце у него готово выпрыгнуть из груди.

На берегу ручья было много солдат: одни купали лошадей, другие стирали белье, третьи чистили ружья желтым речным песком.

Павел Иванович слушал и переводил солдатские разговоры с английского на голландский. Клаас записывал их.

— …Эй, Джек, чего ты повесил нос?

— Получил письмо из дому.

— Ну и как там?

— Плохо. Какое может быть хозяйство без мужчины? А я вернусь только через два года, если вообще вернусь…

— …Должен сказать вам, ребята, что я веду учет названий всех войн, в которых участвовал. Забавная получается картина.

— В чем дело, дядюшка Чарли?

— А вот в чем. Я был солдатом на «кофейной» войне в Индонезии, на «каучуковой» на Филиппинах, на «джутовой» в Индии. Сейчас у нас идет «алмазная» война — так называем ее мы, старые солдаты. Это вы, молокососы, думаете, что сражаетесь за королеву Викторию. А нас, стреляных воробьев, не проведешь. Кое-кому надо прикарманить алмазные рудники, вот и заварилась вся каша. Кстати, ребята, не хлопайте ушами. Здесь можно неплохо поживиться. Я уже собрал несколько граммов этих прозрачных камешков, из-за которых сходят с ума наши лондонские джентльмены. На Филиппинах, в «каучуковой» войне, я складывал в ранец корни этого растения, а потом заработал неплохие денежки. Смелей, ребята! Хозяева готовятся отхватить большой куш, а мы отхватим свой, маленький!

— …Нет, ты объясни мне, Арчи, почему буры, эти бородатые мужики, колотят нас в каждой стычке?

— Здесь нечего и объяснять. Буры воюют за свой дом, за свой скот, за свою пашню. Посмотрел бы я, как дрался ты, если бы война подошла к ограде твоей фермы в Уэльсе? Ты один стоил бы десяти буров.

— Ты не прав, Арчи! Наши вековые военные традиции…

— Брось трепаться, Стенли! Ты воюешь за десять фунтов в неделю, а не за вековые традиции!

Павел Иванович и Клаас провели в своей засаде около двух часов. В солдатских разговорах иногда проскальзывали и конкретные сведения: численность воинских соединений, количество боеприпасов в отдельных отрядах. И когда вечером, встретившись с основным отрядом, лазутчики передали все это Христиану Левету, генерал горячо поблагодарил Лугова.

Штурм Спионкопа был назначен на утро 24 января. Весь день накануне буры по глухим, известным только им одним горным тропам стягивали людей к Спионкопской долине.

Едва только за зубчатыми вершинами гор показалось солнце, буры с трех сторон устремились к английским укреплениям. Замысел генерала Левета был прост: используя естественные укрытия и ведя меткий оружейный огонь по командному составу англичан, приблизиться к лагерю на расстояние штыкового удара, а потом лобовым штурмом овладеть им.

…Первые десятки буров, пробежав открытое место, залегли у подножья невысокого плато, на краю которого виднелись укрепления англичан. Здесь было «мертвое пространство» — неприятельские пули сюда не долетали. Но отсюда предстояло начать самое трудное — лобовой штурм лагеря.

Порывисто дыша, Павел Иванович лежал между двумя мокрыми, холодными валунами и напряженно смотрел вверх, где то и дело появлялись белые облачка выстрелов. Справа от него хрипел Зенкевич: он задыхался. Больная грудь даже после короткой перебежки разрывалась на части. В больших голубых глазах Зенкевича стояли слезы.

Рядом тяжело упал Маньяни.

— Гастон убит! — крикнул итальянец.

Павел Иванович оглянулся. Шагах в тридцати от них, уронив курчавую голову на чужую каменистую землю, лежал Гастон Бурже.

Еще минуту назад Лугов бежал по полю, и все его существо было охвачено огромным восторженным чувством. Это чувство было почти незнакомо Павлу Ивановичу: второй раз в жизни после решения не уезжать из Африки он ощутил щемящую сердце способность не принадлежать себе, отдавать себя чему-то очень большому, высокому.

Его словно несло по полю на крыльях. Он кричал, стрелял, прятался от пуль. Он делал это подсознательно, в экстазе. Он даже не мог подумать о том, что одна из этих пуль может остановить его бег. Все окружающее представлялось ему нереальным, казалось игрой, выдумкой, плодом горячей фантазии.

Теперь же тело убитого Бурже вернуло его на землю. Он ощутил холод камней, на которых лежал, почувствовал, что рубашка пропитана потом, а сам он страшно устал. Он понял, что пока ему только везло и что уже через пять минут, когда нужно будет идти в лоб на английские укрепления, он тоже может упасть и больше никогда не подняться с этой твердой, неласковой африканской земли.