Но это — анкета. В нее не уложишь груды детективной и серьезной криминальной литературы, прочитанной и пережитой Эдуардом, его бесчисленных, сначала ребячьих, а потом далеко не детских криминологических опытов. Один вполне реальный эпизод — ну прямо из Конан Дойля. В семье знакомых пропали фамильные драгоценности. Потом их обнаружили в стойке кровати. Кто? Семья эта была гостеприимной, двери дома всегда открыты, останавливались здесь и подолгу жили и дальние, и близкие родственники, и просто знакомые. Так что найти домашнего вора представлялось делом почти безнадежным. Приятель скорее в шутку предложил Эдуарду расследовать семейное преступление. Через некоторое время Эдуард пригласил приятеля в кафе и спросил:

— Зачем ты это сделал? И зачем вынудил меня задать тебе этот вопрос?

Бывая в доме, заводя случайные беседы, сопоставляя факты и суждения, он решил задачу блестяще.

Итак, мы прервались на том, что Эдуард решил искать иголку в стоге сена. То есть он выполнял свои служебные и семейные обязанности, ходил в кино, в гости, встречался с друзьями. Но был натянут, как струна. Он почти суеверно ждал встречи с неизвестным.

— Конечно, это был случай, — говорит теперь Эдуард.

Да, случай. Он ехал в переполненном трамвае. И на подножке увидел крупного мужчину в телогрейке. А под телогрейкой заметил воротник форменного железнодорожного кителя. Рядом стоял знакомый Агавеляну мелкий воришка-карманник.

Как-то это не вязалось — китель под телогрейкой. Что тут не соответствовало, инспектор и потом не мог объяснить. Но не сидела одежда на человеке. А те двое успели перехватить настороженный взгляд детектива.

Когда Эдуард спрыгнул с трамвая, двое уже бежали в разные стороны. Инспектор погнался за высоким. И опять «случай», но уже с обратным знаком. Человек бежал, отстреливаясь, к дому с аркой. Настигая его, инспектор уже прикинул, что беглец из-под арки свернет направо, где ближе до угла дома — налево шла длинная стена. И… кинулся направо. Никого. Как сквозь землю провалился. Уже потом, пройдя в другую сторону, увидел, что первый этаж дома ремонтируется и сразу за поворотом налево зияет провал окна без рам.

Через три дня инспектор нашел воришку. Но тот не встречался с Большим, как окрестил его Эдуард. В это же время совершен был дерзкий грабеж и всплыла кличка «Наполеон». Нескольких человек задержали. Участники грабежа, кроме имени, ничего не знали или не хотели сказать. Эдуард по интуиции связал своего неизвестного с Наполеоном. И начал «обкладывать» его. По крупицам набирал о нем сведения, по клочкам — связи. Наполеон действовал хитро: после каждого грабежа исчезал на время из Баку. Он был уверен в неуязвимости. Но он фактически был в капкане: пособники, сожительница под наблюдением, приметы известны, угрозыск начеку.

И все же попался он опять «случайно». Агавелян зашел в отделение милиции позвонить от дежурного. Там сидело пять или шесть задержанных. Эдуард скользнул по ним взглядом…

— Ну-ка, ну-ка встаньте-ка! Да это же Наполеон…

Эдуард вынимает из блокнота фотографию — Наполеон! А рядом — Бегемот. Он когда-то ранил инспектора. Дальше — физиономия явно не соответствующая прозвищу — Лорд. Еще и еще фотографии, за каждой из них наганы, схватки, поединки умов, победы и неудачи. Тут же письма из колоний. Как ни парадоксально, но воры иногда благодарят сыщиков. А вот какие-то официальные отношения на бланках — это инспектор угрозыска устраивал на работу бандита, которого 14 лет назад посадили за решетку.

Стандарт, шаблон — во всяком деле не лучший метод. В розыскной работе он губителен. Эдуард Агавелян, инспектор Агавелян постоянно делает то, что называется повышением деловой квалификации. Только и здесь он не шаблонен. Да, очень важно изучать криминалистику. Не мешает читать и детективную литературу — там иногда тоже кое-что удается почерпнуть. Но мало этого всего, мало!

Эдуард, например, очень внимательно и во всех разрезах изучил такие классические операции чекистов, как полулегендарный «Трест», ставший теперь широко известным. Об этом рассказало и кино и телевидение. Но изучил, конечно, не для того, чтобы перенять тактические и стратегические замыслы — это было бы делом не очень продуктивным: и время другое, и масштабы не те, и противник не схожий. Но методы, завещанные Феликсом Дзержинским, — вот то непреходящее, чему учатся его наследники.

Дзержинский никогда не был шаблонен, кроме как в одном — в непримиримости к врагам и гуманности к тем, кто еще не потерян для общества, кого можно вернуть к честной жизни. Верить в то лучшее, что в человеке сохранилось, верить вопреки всему, верить даже тогда, когда он сам перестал себе верить, — вот главный метод работы наших органов, ведущих борьбу с преступностью. Инспектор Агавелян воспринял это не просто как тезис, а как внутреннее содержание всей работы.

Вот отсюда и официальные отношения относительно устройства и благоустройства бывшего бандита. А ведь это не просто найти ключ к сердцу преступника. Это потруднее иногда, чем поймать. Глубокое заблуждение полагать, будто любой преступник на доброту сразу же ответит добротой, откроет сердце и тут же начнет «завязывать». Нет, это очень и очень извилистый процесс.

Эдуард долго вел поединок с очень искусным вором, которого называли Неуловимым Яном. Молодой еще человек, он относился к вымершему уже племени профессиональных преступников. Нигде не работая, он широко жил на ворованные средства. В своем деле Неуловимый Ян был виртуозом.

Еще его звали Малышкой. Он принадлежал к той редкой категории воров, которых зовут «сонник» — он был способен грабить квартиру, когда в ней все спали. Однажды, когда за ним шли по следу и настигли в комнате, куда он проник через окно, он ушел фантастическим образом. Милиция ворвалась в квартиру вслед за Малышкой. Там переполох. А Малышки нет. На диване смятое одеяло. «Но тут никто не спал», — удивились хозяева. Малышка, почувствовав себя в западне, лег на диван и укрылся. На него не обратили внимания, и он сбежал.

Все были в растерянности, злились. Предстоял ведь серьезный нагоняй — так бездарно упустить! Эдуард, которому предстоял самый серьезный выговор, вдруг бросил, рассмеявшись:

— Нет, а он молодец. Молодец! Что бы там ни говорили, а это надо суметь. А теперь за дело, друзья.

Агавелян не мог не оценить ловкого хода своего противника. Инспектор отлично понимает, что поединок с преступником не рыцарский турнир. И все же ловкость есть ловкость…

Неуловимый Ян далеко не ушел. Через несколько дней в привокзальном буфете его задержал сам Агавелян. Он знал, что встретит его здесь: Малышка был ловок, но недалек. У него не хватало выдержки для того, чтобы затаиться, выждать, сделать хитрый зигзаг. И потом он не мог быть вне Баку. В этот город он был влюблен, тут прошла вся его жизнь. И он вернулся.

Больше двух часов беседовал с вором с глазу на глаз инспектор. О чем? Ни о чем. За жизнь. Эдуард раскрывал своему «подопечному» всю бесперспективность борьбы.

А потом Малышку увели. Скоро должна была подъехать машина и доставить его из отделения милиции в тюрьму. Агавелян предупредил, чтобы смотрели в оба. А Малышка сбежал из туалета на втором этаже через форточку.

К вечеру его настигла милиция.

— Хочешь, я прикажу тебя выпустить? Завтра же ты будешь снова у меня. Ты уедешь, хоть на край света, но вернешься в Баку. Ты не можешь без этого города, я же знаю! А тут тебе нет хода. Я знаю все твои связи и квартиры, твоих друзей и девиц. Ты можешь вернуться в Баку одним путем — через суд и колонию…

Из колонии Неуловимый Ян писал Агавеляну письма. Он действительно решил вернуться в Баку, но вернуться честным человеком. Ему это не удалось, в колонии Неуловимый Ян погиб, помогая обезвредить шайку рецидивистов, действовавших там.

— Да, это преступник, — Эдуард тасует свои фотографии, — но я никогда не мог бы сказать, что это подонок, даже когда он сбегал от меня.

Эдуард Агавелян уважает не преступника в человеке, а человека в преступнике. Он уважает противника своего, ибо уважает свою профессию, смысл которой в непрерывной схватке с этим противником. Он не позволил себе «нажать» на Гасана, ибо чтит знамя своей службы — Закон, он шел под пули Наполеона, чтобы предать его Закону, он устраивал на работу бывшего бандита, ибо Закон карает преступника, но не отказывает ему стать человеком.