Надо сказать, что судебная коллегия под председательством тов. Кузовкина проявила и мудрость и мужество. Да, и мужество, потому что два приговора областного суда, общественное мнение, сложившееся вокруг преступления, огромный материал предварительного следствия, самооговор обвиняемых — все это трудно сбросить со счетов. Нельзя забывать и о том, что, констатируя недоказанность обвинения, судьи в сущности оставляли нераскрытым серьезнейшее преступление.

Словом, разных «соображений» было много. Но им всем противостоял незыблемый принцип советского суда — коль скоро преступление не доказано на все сто процентов, без всяких сомнений и скидок, значит, оно не доказано вообще и обвиняемые не могут быть признаны виновными. На решение коллегии Верховного суда УССР последовал протест прокурора республики. Однако пленум Верховного суда Украины, а потом и пленум Верховного суда СССР оставили это решение в силе. В адрес следственных органов было вынесено частное определение, и против виновных в нарушениях социалистической законности, приведших к тому, что трое ни в чем не повинных людей признались в тягчайшем преступлении, было возбуждено уголовное дело.

Итак, трое оправданы. Это предыстория того, с чем столкнулся следователь по особо важным делам при Генеральном Прокуроре СССР Юлий Дмитриевич Любимов, которому поручили вести дело. Прошло три года с момента преступления. По существу следствие оказалось у разбитого корыта. Ирина Коляда убита — это факт, от которого никуда не денешься. И все. Больше никаких не то что данных, хоть бы намеков! Кроме, пожалуй, одного и весьма существенного — твои предшественники легко поддались ложной версии, и это чуть не кончилось катастрофой.

С чего же начать? И где искать? В каком направлении? Эти вопросы со всей неумолимостью встали перед следователем.

Двадцатитомное дело Хвата, Бобрыжного и Залесского, которое проштудировал следователь, убеждало лишь в том, что непосредственные следы стерты. Какой-либо хоть слабой ориентировки на действительных преступников вроде бы не содержалось. Вроде бы… Но чтение дела все же наводило на некоторые размышления.

Положив в основу версии хулиганское нападение, то есть заранее ограничив себя соображением, что насильниками были случайные, не знакомые Ирине люди, прежнее следствие не проверило достаточно тщательно связей Коляды. Все, кто «мог» совершить преступление в то время — рецидивисты, записные хулиганы и т. д., — был в поле зрения милиции. А вот кто «не мог» пойти на такое деяние («не мог» в том смысле, что ничем не привлекал своим поведением розыск) — таких и не пытались искать. Будто бы и ни к чему это было — какой там круг знакомств у семнадцатилетней девушки: подруги по техникуму, соседи; парней, по словам матери, у Ирины не было. Однако Ирина, увы, рано познала жизнь. Никто из ребят между тем после трагедии не выдал своей близости с покойной. Значит, либо ничего не знал, если то была случайная связь, либо по каким-то причинам не хотел открыться.

Но с кем была в связи Ирина? Ее родные ничего об этом не могли или не хотели сказать. Тем не менее следователь укрепляется в мысли проверить интимные отношения Ирины. Увы, подруги покойной тоже не назвали кого-либо определенного. Но их рассказы оказались чрезвычайно важными.

— Ира, — рассказывали подруги, — последнее время много говорила о семейной жизни. Разные медицинские книжки читала. Интересовалась, как устанавливают и прерывают беременность…

— Она ждала ребенка?

— Этого она не говорила.

Тогда в 1962 году эта сторона жизни покойной осталась в тени. Медицинского заключения не было. Определить сейчас, была ли Ирина в положении, оказалось уже невозможным. Но возможно ли, чтобы не случайная, по всей вероятности, связь осталась не замеченной никем? Теоретически — да. Практически же…

— Я ничего не могу утверждать, товарищ следователь, — однажды сказала Любимову подруга погибшей Щербакова, — да только как-то Ира упоминала некоего Валентина. Она его любила очень. Кто он? Не знаю. Говорила, что музыкант и много ее старше.

Никаких других данных следователь не добился. Но, может быть, девушка обращалась к врачам? Начались бесконечные поиски — безрезультатно! Тетка Ирины работает на железной дороге, прикреплена к ведомственной больнице. Может искать здесь? Нелегко поднять архивы за пять лет, еще труднее рыться в памяти — сколько проходит людей перед врачами! И все-таки, когда доктора Альфреда Францевича Кучеру следователь спросил, не помнит ли он девушку, которая пять лет назад обращалась по поводу беременности, тот как бы растерялся.

— Кажется, для кого-то просил мой племянник. Впрочем, увольте, не могу достоверно знать. В конце концов мужчина должен иметь свои тайны. Вы не согласны, м-м, товарищ следователь?

Опытного криминалиста привлекало одно обстоятельство — доктор, уже пожилой человек, хорошо помнил о каком-то случае. Распространяться же о нем не хотел. Почему?

— Кто этот племянник?

— Его зовут Валентин Запорожский.

Показания старого доктора были очень шаткими. Определенно же в них было одно: Валентин Запорожский в 1962 году брал у своего дяди врача для кого-то направление для установления беременности. Валентин Запорожский — музыкант.

Слова Щербаковой… Теперь вот Кучеры… Какой-то след. Единственное, что оставалось, узнать: для кого выдавалось направление?

Сначала Валентин Запорожский вообще отрицал тот факт, что обращался к кому-либо с такой просьбой. Последовала очная ставка с дядей-врачом…

— Да, кажется, что-то было. Это направление я брал по просьбе жены.

Но жена отрицала, что когда-либо просила такое направление. И только после очной ставки с женой Запорожский признал, что брал направление для своей знакомой, она от него ждала ребенка…

— Ее звали Ирина?

— Да.

— Вы ее убили?

— Да…

Итак, признание… Царица доказательств, по мнению некоторых юристов, венец предварительного следствия для многих криминалистов. И — всего лишь одно из доказательств по советскому судопроизводству, не имеющее самостоятельного самодовлеющего значения. Признание необходимо подкрепить другими объективными уликами, оно должно замкнуть цепь доказательств, но не подменить ее.

Тем более признание настораживало в данном случае — Хват, Бобрыжный и Залесский тоже ведь признавались. Поэтому для Любимова и его товарищей, которые помогали в расследовании, короткое «да», произнесенное Запорожским, стало не завершением, а скорее началом большого труда.

Да, Запорожский признался. Но значит ли это, что он будет искренним до конца? Он сказал «да», ибо не мог объяснить, для кого брал направление. А разве исключено, что он «одумается»? Изменит показания? Начнет все отрицать? Ведь у следователя нет достаточно веских улик, которыми бы преступник изобличался. Нет отпечатков пальцев на орудии убийства. Никто не видел преступника вместе с жертвой (мать Ирины, «опознав» в свое время Хвата, теперь стояла на своем), никто даже не мог подтвердить связи Запорожского с Ириной. Так что «голое» признание еще должно обрасти уликами — их должен дать сам преступник, в противном случае его вину не докажешь.

За много месяцев следствия производилась масса допросов, очных ставок, экспертиз, экспериментов. Преступление и сопутствующие ему события изучались со всех сторон. Основа же тактики, которую избрал Любимов, заключалась именно в этом — получить от самого обвиняемого все подробности. Это нужно было, во-первых, для того, чтобы их знать, — следствие в момент признания располагало весьма скудными сведениями. А во-вторых, рассказав никому не известные детали, преступник изобличит сам себя — конечно, если эти детали объективно подтвердятся. Только в этом случае слова станут уликами. И они, как мы увидим дальше, стали для судей существенными доказательствами вины. Не будь этого, не подкрепи и не закрепи следователь каждое показание, кто знает, как бы повернулось дело во время процесса…

Однако мы забегаем вперед. Пока что у нас только признание. Следствию еще многое неясно в цепи трагических событий той майской ночи. Одно из таких «белых пятен» — время преступления. Белое это пятно не удалось заштриховать фактами предыдущему следствию. Факты не укладывались в схему — и факты отбросили. Любимов и его товарищи долго ломали головы над этой загадкой.