— Максимиади, смотри, про нас в газете напечатано!

Женщина так и села на топчан.

— О господи, началось!.. — только и сказала она.

— Да погоди ты плакать! — раздраженно крикнул Максимиади и выхватил газету.

— Вслух! Вслух читай! — требовали подбежавшие рыбаки.

Максимиади начал, заикаясь, читать:

— «Рыбаки-дельфинеры Камыш-Буруна по вине Рыбтреста стоят третью неделю на простое. Занаряженный для них сейнер „С-42“ находится у причала без снаряжения, хотя все орудия лова имеются на складе. Отделы Рыбтреста никак не могут договориться о том, кто из них должен снаряжать судно для дельфиньего лова, а подумать, как это отражается на плане первой рыбацкой бригады, начавшей соревнование за звание бригады коммунистического труда, начальству треста некогда… Директор…» Да хватит, братцы, пожалуй! Вы лучше скажите, как вы думаете, будет у нас сейнер или нет? — вдруг крикнул Максимиади совсем другим голосом.

— Я бы хотел сначала узнать, кто это написал? — задумчиво сказал рыбак в смушковой шапке, поглядывая на Чащина.

Чащин взял газету и уткнулся в нее.

— Ай да Бой-Ударов! Молодец! — слабым голосом произнес Гущин. — Жаль только, что снимка не дал…

— А сколько он вырезал? — недовольно пробормотал Чащин, дочитывая статью. — Из ста строк оставил пятнадцать!

Максимиади, переводя глаза с одного гостя на другого, крикнул:

— Да мы и за пятнадцать строк готовы благодарственное письмо написать! Слышите, ребята, это они написали! — обратился он к рыбакам.

Рыбаки надвинулись на своих гостей так угрожающе, что Гущин поспешно нырнул в дом и даже крючком щелкнул, запираясь. Чащин остался на расправу. Но он был столь доволен появлением первой своей заметки, что был готов перенести любые мучения.

Появление «сигнала», как называли дельфинеры заметку Чащина, словно бы преобразило поселок. Наутро Чащин не увидел ни одного человека без дела. Максимиади и его помощники проверяли сети, оружие. Увидав в руках дельфинеров винтовки, Чащин сообразил, что его ожидает нечто более сложное, чем заброс капроновой сети…

Впрочем, Чащин не скучал. Дельфинеры привыкли к журналистам и с удовольствием рассказывали им о себе и о своем промысле. Правда, они любили и прихвастнуть — «потравить», как называли они соленую шутку. Но, попав раза два на удочку, Чащин стал осторожнее. Да и Максимиади, услышав очередную присказку, с неудовольствием напомнил, что рыбаки должны учиться в свободное время, а не болтать.

Тот же Максимиади заставил Чащина прочитать дельфинерам лекцию.

— Да о чем я стану читать лекцию? — отбивался Чащин. — Я же не член общества по распространению знаний!

— Что знаете, о том и читайте. Вы поимейте в виду, что наши рыбаки почти все время проводят на воде да на таких вот пустынных становищах. А ведь им тоже кое-что хочется знать…

Тут Чащин вспомнил, что он еще совсем недавно был студентом, и то время еще не выветрилось из памяти. И принялся рассказывать о том, как делается газета.

Нельзя сказать, чтобы этот рассказ самому ему доставил хоть какое-нибудь удовольствие: уж слишком памятна была его собственная неудача. Но интерес рыбаков к такому далекому делу поразил его.

Еще удивительнее оказались вопросы. По крайней мере половина дельфинеров захотела стать рабкорами. А когда на море, словно врезанное в голубое полотно, появилось судно и Максимиади со вздохом облегчения сообщил, что это и есть «С-42», столь давно ожидаемый, будущие рабкоры дали клятвенное обещание писать в газету о всякой заминке в работе. Уж очень они уверовали в действие печатного слова!

Впрочем, Максимиади тут же прекратил все разговоры: судно подваливало к причалу. Тотчас захлопали все двери в домиках поселка. Рыбаки появлялись одетые в высокие резиновые сапоги, брезентовые куртки и штаны, в широкополых шляпах с ремешком под подбородком. За ними поспешали жены и сестры, волоча сумки со снедью и чистым бельем. Максимиади вышел на причал необыкновенно торжественным. Кроме такой же, как у всех, робы, он имел за поясом огромный кривой нож в кожаных ножнах.

— А где ваша роба? — спросил он вдруг Чащина.

— Какая роба? — удивился тот.

— А вот такая, — указал Максимиади на свою одежду. — Или вы собираетесь в море в туфлях и в шляпе?

Чащин откровенно признался, что не думал о том, в чем надо выходить в море. Гущин, со страхом смотревший на маленькое суденышко, подваливавшее к мосткам, честно сказал:

— А может, нам лучше не ходить в море? Судно я отсниму и здесь, а ты потом расспросишь рыбаков, как они ловили этих дельфинов, запишешь имена лучших — и дело с концом? А?

Максимиади взглянул на фоторепортера с таким презрением, что Чащин постарался превратить эту просьбу в шутку:

— Ну, тут будет меньше качать, чем в автобусе!

— Ты думаешь? — с некоторой надеждой в голосе спросил Гущин и задумчиво посмотрел на тихое, как будто затянутое шелком море.

— Так ехать не годится, — строго объявил Максимиади и окликнул жену. — Сходи к старикам, нет ли у кого запасной робы, — попросил он. — Переоденьтесь и приходите на судно.

И голос его показался репортерам совсем другим: в нем слышались командирская власть и нетерпение.

Репортеры бросились в дом, а хозяйка побежала по поселку. Вернувшись, она положила к их ногам костюмы, которые, по-видимому, носили еще Ной и его сыновья, когда плавали в ковчеге. Чащин и Гущин, охая и вздыхая, начали переодеваться. Поглядывая друг на друга, они не могли удержаться от смеха — так нелепо они выглядели. Куртки и штаны, задубевшие от времени и смоляных напластований, стояли колом, сапоги свернулись на ногах, как ботфорты, и вообще всем видом своим журналисты напоминали странствующих рыцарей.

— Дон Кихот! — выпалил Гущин, глядя на приятеля.

— Санчо Панса! — отпарировал Чащин.

Гущин смертельно обиделся и замолчал.

Так молча они подошли к судну. Зато рыбаки не могли остаться равнодушными, увидев репортеров.

— Полундра, на нас нападают пираты!.. — кричал один.

— Капитан Кук и Христофор Колумб! — кричал другой.

— Бригадир, поставь их на баке. Все дельфины со смеху сдохнут. Сетей метать не надо будет, — советовал третий.

Гущин остановился на полдороге и сказал:

— Хватит! Все! Я не поеду.

— Это ты брось, — сердито зашипел Чащин. — Достань аппарат и сделай вид, что ты их фотографируешь. Они живо перестанут.

Гущин сразу вспомнил о волшебной силе своего «Зоркого» и нацелился им в шутников. Те, и верно, попрятались кто куда. Тогда, в отместку, он снял Чащина, отчего тот пришел в ужас и попытался было вырвать камеру, чтобы засветить пленку, но Гущин оказался проворней и взбежал на палубу.

Поднялся и Чащин.

Вблизи судно это совсем не походило на ту рыбацкую фелюгу, шхуну или шняву, какую собирался описать Чащин. Перед ним было новое, современное судно, цельносварное, с отличным двигателем, с электрическим светом во всех коридорах, с душем, красным уголком и кубриком.

С того момента как молодые люди вступили на палубу судна, все шутки над ними прекратились: то ли бригадир сказал, чтобы рыбаки перестали «травить», то ли их посчитали полноправными членами маленькой команды. Во всяком случае, когда репортеры вышли из кубрика, все были заняты своими делами и не обращали на них внимания.

Судно, приняв рыбаков, отвалило от берега, и поселок сразу окутало розоватым туманом. Качки совсем не было, судно шло по гладкой, словно зеркальной поверхности. Только за кормой разбегался надвое вал от винта.

Рыбаки проверяли капроновые сети, загребные шлюпки, лини. Очутившись в море, они оказались очень ловкими и быстрыми. От ленцы и пустословия, которые так портили их на берегу, не осталось и следа. Здесь никто не пререкался ни меж собой, ни с бригадиром, а сам Максимиади выглядел настоящим командиром.

Он стоял на мостике рядом с капитаном и о чем-то совещался с ним. Чащин поднялся на мостик и попросил разрешения задать несколько вопросов.