— Почему же опасно? — кокетливо спрашивала меж тем Варенька, становясь опять похожей на ту Виолу, какой увидел ее Чащин впервые.

— А как же, — свободно — вот чего пожелал бы себе Чащин! — отвечал Михаил. — Стоило Федору познакомиться с вами, как он уже в море и десять футов воды ему под киль! А когда он вернется и окажется, что он еще не умудрен этим опытом, его, наверно, направят на целину…

— Но ведь для вас-то это не страшно? — с усмешкой спросила Виола — такую, какой она была сейчас, только этим именем и можно было называть! — и взглянула мельком на Чащина. — Или вы поедете за товарищем даже на целину?

— Там не так опасно, — отшутился Михаил.

— А вы уверены, что все беды сыплются на вашего товарища только из-за того, что он посмотрел на меня? Неужели у меня такой дурной глаз?

— Если не все, так половина во всяком случае! — совершенно серьезно ответил Гущин.

И девушка вдруг задумалась, опять превращаясь в Вареньку.

— Дельфины впереди по носу тридцать градусов! — вдруг крикнул впередсмотрящий.

И в то же время капитан скомандовал:

— Самый полный! Максимиади, приготовиться!

Снизу, с кормы, послышались отрывистые восклицания бригадира.

Чащин смотрел только одно мгновение туда, где в брызгах воды и солнца на гладком шелковом полотнище качались животные. Они прыгали и играли, то вставая свечкой в воздухе, то заныривая в глубину. Сильные, быстрые животные шли огромным косяком — не меньше сотни голов — наперерез судну и как будто не замечали опасности. Вот судно легло на другой галс, сзади раздался всплеск воды, — это упала сеть с буйком на конце. Потом все трое: радистка и оба репортера бросились вниз, и Чащин увидел, как Михаил слетел, не касаясь поручней, будто сразу забыл об опасности.

Когда Чащин, догоняя Виолу, добежал до сети, которую сбрасывали рыбаки в десять пар рук, Михаил уже стоял, широко расставив ноги, и снимал кадр за кадром: лицо Максимиади — резкое, без улыбки, — напряженные руки матросов и рыбаков, круги сети, что падали на воду и постепенно расходились в ней подобно легкой пене, становясь под тяжестью грузил стеной в пятьдесят метров высоты и огораживая море.

Только тут Чащин понял, как тяжел труд рыбаков. Судно мчалось бешеным аллюром, казалось даже, что оно наполовину вылезло из воды и летит по воздуху, а корма оседала все глубже, и надо было успеть с такой же быстротой выбросить тяжелую сеть — нет, не просто сеть, а километры сети, чтобы заключить в этот сетевой круг, как в непроницаемую стену, весь косяк животных, которые плескались теперь справа от судна, делавшего новый поворот.

Чащин встал рядом с Виолой — нет, она опять была Варенькой, простой и ловкой девушкой с закушенными губами, с крепкими руками, которые умели под краткую команду: «Раз, два, три!» — выбрасывать за борт круг за кругом тяжелую сеть, — и принялся хватать, поднимать и швырять эти круги сети под общий ритм команды, которая как будто несла его тело, наливала мускулы силой.

Судно опять изменило галс, оно дернуло кормой так, что люди еле удержались на ногах, — теперь косяк находился уже в полуокружии сети и осталось только замкнуть этот круг.

Вдруг сеть зацепилась за что-то. Чащин дергал ее, пытаясь отцепить. Он не слышал, как Максимиади выругался и крикнул: «Раз, два, три!» И вдруг почувствовал, как ноги его оторвались от палубы, он взлетел в воздух и тяжело упал в воду. Вода крутилась от винта, как пенистый омут. Чащин с усилием сжал рот и пошел ко дну вместе с сетью, слыша над собой рокот мотора, крики людей, пронзительные гудки.

Бешено заболтав руками и ногами, он барахтался в полупрозрачной синеве, как когда-то под стропами парашюта во время прыжков с самолета. Только здесь все было еще страшнее. Но вот он почувствовал, как ноги его оторвались от сети, тело стало легким и пошло вверх. Мимо мелькали тени рыб, медуз, а он все вертелся, со страшным усилием припоминая все школьные приемы плавания.

Когда он вынырнул, судно делало разворот к нему. На борту суетились матросы, спуская шлюпку. Возле него покачивался на воде спасательный круг с рельефной надписью «Дельфин». Тех дельфинов, что казались уже замкнутыми в круг сети, не было. Сеть же колыхалась неподалеку, но единственным существом, попавшим в нее, был только он, несчастный неудачливый корреспондент.

Шлюпка подошла так быстро, что он не успел ничего придумать в свое оправдание. А на сейнере мрачно стояли рыбаки и матросы, и среди них он увидел Варю, нет, опять Виолу — такое презрение было на ее гордом лице.

Бедный корреспондент отогревался в кубрике, а его средневековая роба сушилась в машинном отделении. В довершение всех бед он недосчитался одного сапога: по-видимому, ремни на сапоге были слабо завязаны, и, пока Чащин вертелся в водовороте, сапог сполз.

На него никто не обращал внимания. Чащин подумал было, что при таком несчастье следовало отнестись к нему теплее, может быть, выдать «утопленнику» сто граммов, но тут же сообразил, что дельфины-то ушли, и ушли по его вине!..

Сейнер шел полным ходом. Это чувствовалось по томительному подрагиванию всего корпуса судна, по тому, как противно и жалобно позвякивала оставленная на столе посуда. Должно быть, капитан и Максимиади пытались догнать дельфинов.

Но вот судно качнулось раз, другой… То ли оно ложилось на новый галс, то ли обходило дельфинов. Чащин прислушался, потом, вжав голову в плечи, попытался прокрасться в машинное отделение, где висела его одежда.

Ему показалось, что он разучился ходить. Руки болтались в воздухе, цепляясь за стены и предохранительные поручни, прибитые к стенкам вдоль коридора. Ноги скользили, и он чуть не упал на ровном месте. Поддернув левой рукой трусы, он устремился вперед, но тут коридор как-то странно качнулся и полез вверх. Чащин упал на четвереньки и пополз, удивляясь тому, как перекосился кораблик.

В конце концов он добрался до трапа, ведущего в машинное отделение, но в эту минуту коридор вдруг пополз вниз, и журналист, не удержавшись, скатился с трапа. Помощник машиниста подхватил его под руки и удержал от окончательного падения. Поставив журналиста к стенке и положив его дрожащую руку на поручень, за который тот и уцепился что было сил, помощник спросил:

— Что, здорово качает?

— Разве это качка? — удивился Чащин. — Я думал, сейнер заходит на новый круг.

— Заходить-то заходит, только и качка здорова! Послушайте!

Чащин прислушался.

Несмотря на немолчный шум машин, откуда-то снаружи слышался тянущий за душу рокот. Казалось, что за тонкой стенкой борта кто-то царапался, цеплялся за железо и, сорвавшись, отчаянно бухал по стене пудовыми кулаками. Потом опять начиналось противное царапанье, цепляние, новый срыв, и опять этот таинственный потусторонний посетитель принимался колотить в стенку. Казалось, что еще один-два удара, и стенка лопнет, и тот, кто с такой страшной силой рвется снаружи, выставит в пробоину морщинистое, волосатое лицо. В то же время все вокруг качалось в самом неимоверном ритме и в разные стороны, так что было невозможно примениться к этому ритму, и Чащина то било спиной о стенку, то бросало прямо на металлический поручень, за который он держался. Однако машинист и его помощник как будто и не замечали этой пляски. Они твердо стояли на ногах, то добавляя в топку нефти, то поглядывали на манометры, кренометры и прочие циферблаты, глядевшие на них с высоты парового котла.

— Высохла ваша роба, — сказал помощник и подал Чащину штаны и куртку. Штаны постояли немного, словно в них вставили колья, потом качнулись и упали на руки Чащина. Но, выпустив поручень, Чащин оказался совсем беспомощным. Он мучился до тех пор, пока помощник машиниста не посоветовал ему одеваться сидя.

Не успел корреспондент кое-как справиться со своим туалетом, как наверху послышался пронзительный свисток Максимиади.

— Зовут всех наверх. Должно быть, догнали стадо, — пояснил помощник.