— Вы?.. Товарищ Стороженко?

— Так это вы меня в товарища Стороженко перекрестили? — с явным неудовольствием воскликнул старичок, в котором Чащин узнал того самого Вергилия, который когда-то указал ему путь в бюрократических кругах Мельтреста. — Меня зовут Павел Сергеевич Муромцев…

— Простите, товарищ Муромцев, — сконфуженно сказал Федор, — мы ведь не успели с вами познакомиться тогда…

— Зато Трофим Семенович познакомился, — язвительно подчеркнул Павел Сергеевич. — И со мной, и с Непейводой, и с Ермоленко… Не по служебному, понятно, а по-своему. Меня уволили, Непейводу перевели в район, а Ермоленко послали на полугодовую инвентаризацию. Он теперь разве к Новому году вернется.

— Что же вы здесь делаете? — осведомился Чащин.

— Ищу редактора газеты. Хочу на вас пожаловаться! — серьезно, даже слишком серьезно, как показалось Чащину, сказал Муромцев.

— За что же? — сбитый с толку, смятенно спросил он.

— За то, что дело до конца не довели, — сухо ответил старик.

— А я по этому делу сюда и приехал! — с обидой сказал Чащин.

— Да ну? — с живым участием воскликнул старик и, сам испугавшись своего голоса, выглянул из-за куста. — А мне сказали, что вы к рыбакам поехали, ушицу кушать…

— Был и у рыбаков, — неохотно ответил Федор, — но об этом после. Скажите лучше, где тут корпус «А»? Время позднее, вот-вот нас обнаружат, надо разыскать редактора.

— Э, я второй день тут дежурю, а попасть к нему не могу, — печально заметил старик. — Трофим Семенович так дело поставил, что к товарищу Голубцову никого не допускают. Вон его домик, видите?

Чащин увидел небольшой домик в зелени, возле которого прогуливался еще один сторож.

На территории дома отдыха начиналось движение: шли повара, бежали судомойки, ранние пташки из отдыхающих торопились к морю, набросив полотенца на плечи.

— Ну, если в дверь нельзя, надо лезть в окно! — сердито сказал Чащин. — Подождите меня здесь.

Муромцев не успел остановить молодого энтузиаста. Чащин нырнул в кусты и исчез.

Старик расположился поуютнее и приготовился ждать. Он предался фантастическим мечтаниям.

Вот он присутствует при изгнании Трофима Семеновича из Мельтреста и снова садится на свое место третьего помощника четвертого счетовода, вот он создает проект по сокращению отчетности, и бумажек становится все меньше и меньше, вот он добирается и до этого дома отдыха и передает его министерству здравоохранения. В мечтах своих он успел создать уже два-три десятка таких решительных проектов, как вдруг двери домика, который он стерег, широко распахнулись, и в них показался Чащин…

Провожали его без почета. Санитарка хлопнула дверью, сторож бросился к неожиданному гостю, и Чашин снова отступил.

Муромцева он обнаружил уже за стеной крепости. Старик сидел на камне у белой пыльной дороги и с тревогой смотрел на ворота. Увидев Чащина, провожаемого привратником, Муромцев обрадовался и засеменил навстречу.

— Я уж думал, что они вас в милицию направят! Легко ли сказать, залез через окно!

— Зато я нашел Голубцова. Вон он… — и Чащин показал рукой на голубое море, где одинокой точкой чернела далекая лодка.

— Что же он там делает? — изумился Муромцев.

— Ловит ставриду на самодур.

— Та-ак… — протянул Муромцев. — Ну что ж, будем ждать.

— Вот уж нет! Мы сейчас же должны добраться до него. А то помощники Трофима Семеновича доберутся первыми и снова его спрячут. Вот сейчас подойдет мой товарищ, и мы направимся. — И он, привстав с камня, крикнул в рощицу: — Гущи-ин!..

— Да как же мы доберемся? — с сомнением спросил Муромцев.

— Посмотрим! — невозмутимо ответил Чащин.

Из рощи, опасливо глядя под ноги, ковылял Гущин. Чащин разулся и сидел теперь босой, явно наслаждаясь. Гущин, знакомясь с Муромцевым, смотрел — и довольно жалостливо — на свои туфли: они были ободраны так, словно побывали на ногах у лесоруба.

— Не вздыхай, — возмутился Чащин. — Поиски справедливости всегда требуют жертв. Собирайся, сейчас поедем к Голубцову.

— Как, еще ехать! — жалобно воскликнул Гущин. — Ты же знаешь, меня укачивает!

— Не беспокойся, это недалеко! — утешил его Чащин и пошел к морю.

Гущин и Муромцев молча пошли за ним.

Как и следовало ожидать, ни одной лодки на берегу не было. Черная точка отодвинулась к горизонту, как только наши путешественники спустились к морю. Гущин, поняв, чего ждут от него, сел на песок и отчаянно замотал головой:

— Нет, нет, нет!

— Ну и оставайся! — решительно сказал Чащин и принялся раздеваться.

Муромцев опасливо спросил:

— А мне тоже надо плыть?

— Если я утону… — мрачно сказал Чащин.

— Ну тебя к черту! — сердито сказал Гущин и принялся снимать костюм. — Давай твою рукопись, я лучше плаваю.

— Но объясняешься хуже! — возразил Чащин. Он уложил рукопись в рубашку, повязал ею голову и шагнул в воду.

Постоял на одной ноге, поежился от холода, переступил и шагнул дальше. И в тот же миг оторвался от земли. Берег был крутой.

Гущин вытащил из пиджака снимки, завернул их в майку и, по примеру Чащина, обмотал ею голову. Чащин уже плыл по золотой солнечной дорожке, когда услышал за собой сопенье и фырканье, будто его догонял тюлень. Морская вода выталкивала толстое тело Гущина.

Муромцев сидел на берегу, скучным взглядом окидывая горизонт, на котором едва виднелись две белые точки — головы пловцов. Он чувствовал страшную ответственность за брошенное ими имущество и страх за них самих. А они удалялись от берега все дальше и дальше, туда, где чернела еще одна точка — лодка.

Иван Егорович Голубцов — мужчина крупный и довольно плотный — до сих пор не изменил влечениям юности. Правда, он давно уже отказался от футбола и волейбола, а другие виды спорта, особенно такие, в которых мог бы принять участие мужчина под пятьдесят, у нас не в почете, но на долю Ивана Егоровича остались все радости охоты и рыболовства. В свободное время он любил пройтись с ружьецом или посидеть в лодке, — была бы вода, а рыбы могло и не быть.

Ловля ставриды на самодур — увлекательнейшее занятие. Партнеры — в ловле должно участвовать не меньше двух человек — берут лодку и уходят километра на два, на три в море вместе с восходом солнца. Там один из них медленно передвигает лодку, а другой опускает в море нехитрую снасть — два десятка крючков, оснащенных разноцветными перышками и прикрепленных к крепкой леске. Он подергивает и опускает эту снасть, а ставридка, привлеченная движением разноцветных перьев, хватает крючки. Жаль только, что клев ставриды продолжается не больше двух часов утром и примерно столько же вечером, а то на один самодур можно было бы выловить и тонну рыбы.

В двух километрах от берега воздух уже совсем чист, земная пыль не долетает сюда. Ученые вычислили, что на этом расстоянии засоренность воздуха не превышает двух процентов, тогда как на любом пляже она достигает двадцати двух. Таким образом, Иван Егорович наслаждался и как спортсмен и как эстет, да еще сохранял свое здоровье. Вот почему он, однажды испытав это удовольствие, стал ярым поклонником ловли на самодур и старался всегда приурочить свой отпуск к ходу ставриды — апрелю или маю.

Это увлечение заставило его отказаться от всяких курортов и искать такие места для отдыха, где никто не мешал бы ему наслаждаться рыбной ловлей. Поэтому он был искренне признателен, когда Коночкин сосватал ему путевку в «Чинары».

В «Чинарах» ему отвели отдельный домик, где он и поселился вместе с таким же любителем рыбной ловли и своим постоянным компаньоном профессором Золотницким.

Но сегодня Иван Егорович с утра был не в духе. Вчера вечером пришли запоздавшие газеты, чуть не за неделю, и редактор вдруг забыл, что он в отпуске. Просматривая один за другим вышедшие без него номера, Иван Егорович поймал себя на том, что ему хочется вернуться обратно в свой кабинет, почувствовать запах типографской краски от сырого еще оттиска, а главное — ему хочется немедленно переверстать все эти номера, выкинуть из них длинные, как телеграфные столбы, передовицы, в которых нет ни одного резкого слова; заменить чем-нибудь другим обстоятельные статьи о том, будет ли конец мира; поставить на второй полосе хлесткий фельетон — уж, наверно, в городе есть о чем написать. С некоторым смущением он посмотрел на подпись своего заместителя и подумал, что, пожалуй, рановато было предоставлять полную самостоятельность Коночкину. В газету Коночкин пришел совсем недавно, многого не знает, а кое-что и не понимает, не потому ли газета стала пресной, как лепешка на соде? Иван Егорович принялся усиленно вспоминать, какой материал остался в «загоне» и был им запланирован на следующие номера, когда он собрался уезжать. Были там статьи о посевной — он помнил, что из Зареченского района пришла довольно острая корреспонденция о недостатках на севе кукурузы, однако в газете ее не оказалось.