— Ну, как вы считаете, — обратился к Коночкину Бой-Ударов, — следует ли напечатать эти документы в виде приложения к статье Чащина или просто передать их в прокуратуру? — Коночкин не ответил, и Бой-Ударов заключил сам: — Передадим в прокуратуру… — И сказал уже Чащину: — А вы обратили внимание, сколько у вас оказалось помощников? Ведь вот вы же сказали, что Ермоленко уже отправили в длительную командировку. А документы-то все-таки пришли!

И он с таким торжеством взглянул на Чащина, что тот невольно подумал: «Да, работа оказалась коллективной!»

Запорожцев взглянул на смущенно-торжественное лицо Чащина и улыбнулся: этот пламенный юноша начинал хорошо!

— Ну, товарищ Чащин, позвольте мне поздравить вас с началом газетной работы! — и протянул руку журналисту.

Чащин смутился, но радость скрыть все равно было невозможно.

Коночкин подписывал газету. Он подписывал ее так, словно это был его собственный смертный приговор. Да это и был приговор. Подпись вышла до того неразборчивой, что Запорожцев только головой покачал.

Зато Бой-Ударов был доволен.

— Ах, что за газета будет завтра, что за газета!.. — бормотал он, пока курьерша осторожно собирала полосы.

Когда она ушла, Коночкин смиренно спросил:

— Я могу быть свободным?

Запорожцев пожал плечами. Коночкин направился к двери, бросив на Чащина такой взгляд, что тот немедленно скончался бы, если бы взгляд мог убивать.

— Нет, какая будет газета!.. — продолжал восхищаться Бой-Ударов, даже и не заметив исчезновения заместителя редактора.

— А вам не стыдно, что эту статью написал молодой журналист? — вдруг спросил Запорожцев. — Сами-то вы что сделали, чтобы вскрыть эту пакость? Разве у вас не было сигналов раньше?

Бой-Ударов отвел глаза.

— Вот и выходит, что это урок не только Сердюку или Коночкину, но и всем нам. Плохо занимаемся городом, мало знаем, что в нем делается. Если о Мылотресте есть материалы, пристегните их к этой статье хоть в сноске от редакции. Пусть и там подумают. Мне кажется, что после этой статьи в городе многое изменится…

Он попрощался с газетчиками, еще раз взглянул на Чащина, покачал головой, пробормотал непонятное: «Ну, ну!..» — и какие-то смешливые лучики мелькнули в его глазах, то ли одобрительные, то ли недоверчивые. Федор долго вслушивался в его шаги под окном.

— Ну, а теперь домой, домой! — потягиваясь и с хрустом выпрямляя плечи, сказал Бой-Ударов. — Газетчики тоже должны отдыхать. Завтра вы услышите толки на улицах, в трамваях и в автобусах, но сегодня надо отдыхать! Мы еще напишем и напечатаем немало статей, но сегодняшняя ночь никогда не изгладится из вашей памяти. Однако и это не должно мешать отдыху. Почем знать, может быть, завтра вам некогда будет и вздохнуть, потому что Коночкин или Сердюк начнут новую атаку и примутся доказывать, что все написанное ложь и клевета. И вам придется отбиваться, искать свидетелей, документы, а свидетелей отправят в командировки или выгонят со службы, и надо будет ехать за ними…

— Муровцева уже выгнали! — вздохнул Чащин.

— Тем более необходимо отдыхать! Солдат должен уметь засыпать и после боя и накануне боя. Хотя, — тут он вдруг улыбнулся, и лицо его стало добрым, усталым и необыкновенно светлым, — должен признаться, что в ночь перед появлением первого моего фельетона я не мог заснуть ни на минуту и встал в очередь перед газетным киоском с пяти часов утра.

Гущин спал на диване. Он привык к газетной работе и не находил ничего необыкновенного в том, что печатаются его снимки.

Они разбудили фоторепортера и все вместе вышли из редакции. Город утопал в прозрачных предрассветных сумерках, воздух был напоен каким-то необыкновенно тонким ароматом. Чащин спросил:

— Что это?

— Каштаны выбросили свечи! — сказал Бой-Ударов.

Чащин увидел в листве каштанов прозрачные, осыпанные цветами стебли и вспомнил о других свечах, виденных раньше. Те были красивее, хотя теперь он понял, что то были всего лишь трубочки магнолий.

Трофим Семенович проснулся в самом благодушном настроении. Воскресенье — день заслуженного отдыха. Он потянулся в постели, отбросил одеяло и с некоторым неудовольствием понаблюдал за колышущимся животом, который, казалось, жил отдельно от всего остального тела, даже сотрясался не в такт дыханию. Да, фигурка стала портиться!

Впрочем, для этого есть разные врачи, массажисты, физкультура — не та, в примитивном смысле слова, какой довольствовался Трофим Семенович в прежние времена, когда был грузчиком на мельнице и для отдыха крутил солнце на турнике, нет, та физкультура не для него! Существует еще и лечебная физкультура! Кстати, надо отдать приказ, чтобы в «Чинары» завезли все эти самоновейшие лечебные аппараты: механическую лодку, неподвижный велосипед и что там еще требуется. Тогда можно будет ездить в «Чинары» не только для того, чтобы половить рыбку и сыграть в преферанс, но и соединить приятное с полезным — заняться лечебной физкультурой.

Он накинул халат и прошел в ванную комнату. С тех пор как Трофим Семенович остался один, он предпочитал жить в гостиницах. Да и перебрасывали его с места на место так часто, что не было смысла обзаводиться домом. К тому же, чем плоха жизнь в гостинице? За трехкомнатный номер «люкс» он платил по договоренности с заведующим отделом коммунального хозяйства двадцать пять рублей в месяц, не надо было заботиться о еде: завтрак, обед и ужин ему подавали в любое время и всегда из первосортных продуктов. Лучше приберечь деньги на тот случай, когда придется уходить, так сказать, в тираж, тогда он купит маленькую дачку под Москвой или под Киевом и станет доживать свой век как всеми уважаемое частное лицо. А при его заработной плате и прочих возможностях скопить эти деньги не так уж трудно, даже ни в чем не ограничивая себя.

Приняв душ, он позвонил в ресторан, чтобы принесли завтрак.

В соседнем номере, кричал петух, куры стучали клювами по полу: сосед, директор Мылотреста, кормил свою птицеферму. Вчера по распоряжению Трофима Семеновича ему доставили в гостиницу два мешка комбикорма прямо с мельницы. Хотя этот докучный шум немного мешал сосредоточиться, но в общем Трофим Семенович был доволен соседом. Ни на одном совещании директор Мылотреста не критиковал Трофима Семеновича. Жизненный опыт Трофима Семеновича подсказывал, что чем больше раздашь таких мелких подачек, чем больше сделаешь поблажек, тем легче жить. Вот хотя бы Коночкин… Он как-то заикнулся, что его мамаша любит откармливать кабанов, у нее бывают удивительные экземпляры, по полутонне весом, — куда там экспонаты всяких сельскохозяйственных выставок, мадам Коночкина забила бы всех, если бы вздумала отправить своих кабанчиков на выставку! — но вот беда, корму не хватает! «Посудите сами, такой хряк съедает в день чуть меньше того, что он весит!» И Трофим Семенович немедленно включил показательное хозяйство Коночкиной в список подшефных организаций. А результат? Коночкин ухаживает за Виолой, вот-вот свадьба, а в газете он играет первостепенную роль!

В это время зазвонил телефон. Сосед спрашивал, читал ли Трофим Семенович сегодняшнюю газету…

Какая-то странная спазма на мгновение сжала сердце Трофима Семеновича. Голос пропал, и сколько он ни пытался произнести равнодушный вопрос: «А что там сегодня?» — получалось нечленораздельное мычание. Сосед подождал, подождал, потом неискренним голосом произнес:

— Что наша жизнь, картошка! Весной не посадят, так летом обязательно съедят! Не забудь сказать там своему бухгалтеру, чтобы он оформил этот комбикорм вчерашним числом и принял деньги. Мой шофер, кажется, не успел расплатиться…

Ничего не было сказано о том, что же такое интересное есть сегодня в газете, но эти как бы равнодушные слова произвели на Трофима Семеновича удручающее действие. Если уж директор Мылотреста, которого он считал своим другом, говорит о каких-то деньгах, значит дело плохо. Трофим Семенович с необычайной ясностью вспомнил, как однажды его снимали с поста начальника главка Маслопрома. Там тоже все началось с маленькой газетной заметки. Но теперь-то Трофим Семенович как будто обезопасил себя с этой стороны. Доброе знакомство с заместителем редактора много значит… Откуда же такая беда?