— Что касается обоняния, мы с товарищами уже давно заметили, что он чувствует нас сразу, как только мы входим в камеру. Я уверен, например: он знает, что сегодня именно мое дежурство.

— Аппетит у него хороший?

— Нет. Надо признать, впрочем, что баланда здесь не самая лучшая.

— Умеет ли он правильно пользоваться ложкой и вилкой?

— Лучше нас с вами, когда захочет. Только большей частью он совсем не притрагивается к миске. Видите ли, больше всего он нуждается в посещениях, Его жизнь в тюрьме хуже, чем у животного в зоопарке. Это может показаться смешным, но он скучает — делать-то он ничего не может. Он не может ни читать, ни писать, ни даже поговорить с нами, когда мы приходим к нему.

— Похоже, вы правы, но ведь надо, чтобы эта нужда в посетителях у него как-то выразилась, а у них чтобы был способ общаться с ним. Как вы думаете, он психически здоров?

— Все врачи, которые его осматривали — а Бог знает, сколько их тут перебывало, — утверждают, что да.

— Каким образом они могли в этом удостовериться?

— Они приходили с переводчиками, которые пытались говорить с ним. Кажется, они говорили, прикасаясь к его пальцам.

— И каков результат?

— Все они утверждали, что он нарочно уклоняется от разговора. Этот тип не хочет, чтобы его защищали.

Клиент Виктора Дельо резко поднялся и, словно опасаясь, что к нему могут приблизиться, встал спиной к стене, готовый к защите. Он был на голову выше посетителей.

— Какой гигант, — прошептал адвокат. — Сложен, как атлет. Неудивительно, что ом шутя расправился со своей жертвой. Почему он переступает так с ноги на ногу?

— Не знаю, привычка, наверно. Это делает его похожим на медведя в клетке. Осторожно, мэтр! Он почуял наше присутствие… Видите, как принюхивается. Не подходите близко! Кто знает!

Адвокат не обратил внимания на это предупреждение и подошел еще ближе. Он положил свои руки на руки несчастного, который быстро их отдернул, словно этот контакт вызвал у него отвращение. Виктор Дельо на этом не остановился и прикоснулся к его лицу — несчастный скорчился и издал хриплый, похожий на животный, крик.

— Пожалуйста, мэтр! — крикнул надзиратель. Но было уже поздно…

Колосс схватил адвоката двумя руками за плечи и, что-то бормоча, начал его трясти. Затем громадные руки потянулись к горлу… Надзиратель успел выхватить дубинку, и удар по затылку заставил гиганта выпустить жертву и с криком от боли отступить к стене.

— Ух! — сказал старый адвокат, наклоняясь, чтобы поднять пенсне.

— Я вас предупреждал, мэтр. Это настоящий зверь.

— Вы в этом уверены? — ответил Виктор Дельо, поправляя пенсне на носу. Затем он снова подошел к своему клиенту и долго рассматривал его, прежде чем сказать:

— Кажется, все, что мне говорили коллеги по телефону, — правда. Я понимаю теперь, почему они отказывались. Похоже, что защищать этого парня опасно, но случай от этого еще интереснее. Хотел бы я знать, почему он нападает на всех, кто пытается его спасти? Я ничего не сделал ему, но он ненавидит меня так же, как Шармо и Сильва. Странно! Если бы мне удалось объяснить, что я желаю ему только добра. Да, но как?

— До вас все пытались сделать то же самое, мэтр.

— Надо думать, они плохо старались. Я найду способ. Знаете, если бы не эта тройная убогость, он был бы почти красивым. Некрасивость иногда может быть восхитительной… Посмотрите: черты лица жесткие, но энергичные, рост громадный, но сложение пропорциональное. Я даже допускаю, что он может понравиться женщине. Не всякой, но одной, которой такой тип симпатичен… Я еще не видел его супругу, но представляю ее себе маленькой, хрупкой, почти воздушной. По вечному закону контраста женщина такого типа должна любить подобного мужчину. Может быть, перед нами новое воплощение сюжета о Красавице и Звере.

— Вы серьезно верите в то, что сейчас говорите? — спросил удивленный надзиратель.

— Верю ли я? Я убежден, что так оно и есть. Пойдемте, оставим его. На сегодня хватит. Завтра я вернусь с кем-нибудь, кто сможет с ним поговорить. Постойте! Прежде чем уйти, я еще раз подойду к нему, чтобы он мог запомнить мой запах. Чтобы он смог узнать меня завтра. Если бы ему пришла мысль дотронуться до меня тоже!

Лицо защитника было в нескольких сантиметрах от лица клиента. Но на этот раз тот не шелохнулся, продолжая держать руки за спиной, прислонившись к стене.

— Решительно ничего он не хочет сегодня знать. Может, он проснется завтра в лучшем настроении? Пошли…

Снова заскрипела дверь, они вышли в коридор. Виктор Дельо шел молча рядом с надзирателем, который, прощаясь, спросил у него:

— Итак, вы решились? Вы будете его защищать?

— Я думаю, что да…

— Это делает вам честь. Такой зверь…

— Я еще не уверен, что этот парень только зверь. Конечно, все внешние факты свидетельствуют против него, но ведь это только внешние факты. Как мы можем это знать наверняка, если он нас не видит, не слышит и не может нам ответить? Для него мы с вами принадлежим к совсем другому миру, с которым он соприкасается только внешне. Мне нужно во что бы то ни стало проникнуть в его собственный мир. И несомненно, мне предстоит открыть, что это — несчастный, который страдает и которого никто не постарался понять. И мы добьемся этого не с помощью дубинки. Вы никогда не задавались вопросом, что если он убил, то, может быть, потому, что у него была для этого причина? И знайте также, что единственно интересные преступники — те, которые не хотят, чтобы их защищали. Прежде чем уйти, я хотел бы нанести визит вежливости вашему директору. Узнайте, может ли он меня принять?

Менар, человек любезный, принял его хорошо.

— Ну, дорогой мэтр, вы только что познакомились со своим клиентом. Можно узнать, каковы ваши первые впечатления?

— Довольно хорошие, — ответил Дельо, к крайнему удивлению собеседника. — Но это не означает, что наша первая встреча была особенно сердечной. Однако у меня теплится слабая надежда, что наши отношения в дальнейшем улучшатся. Впрочем, я пришел к вам не для того, чтобы докучать разговорами обо всем этом, господин директор. Я сейчас здесь только как проситель: могу ли я оставить небольшую сумму денег, чтобы, начиная с сегодняшнего вечера, вы могли улучшить содержание моего клиента, кормить его получше?

— Видите ли, дорогой мэтр, в дополнение к тому, что положено, разрешаются только посылки.

— Мой клиент их получает?

— Никогда.

— Его посещают?

— Насколько я знаю, нет.

— Это немного странно. У него есть близкие, многие из которых живут в Париже.

— Я знаю. Но их никто никогда не видел.

— У него есть мать. Она не изъявляла желания увидеть сына?

— Не думаю.

— А сестра? А зять? По-видимому, они перестали им интересоваться, потому что он с рождения им мешает, а теперь еще и позорит. Надо думать, что они ждут только одного — смертной казни, чтобы люди вообще перестали о нем говорить. А жена?

— Вам так же, как и мне, наверно, известно, что она исчезла сразу после случившегося.

— Исчезновение совершенно необъяснимое, если иметь в виду — и это доказано, — что она непричастна к убийству этого американца. Меня удивляет, что она до такой степени безучастна к судьбе своего мужа, обвиняемого в убийстве и заключенного, с которым она была связана столько лет до преступления…

— Предполагать можно что угодно…

— Именно так, господин директор. Поскольку вы не можете нарушать правила, я зайду сейчас в бистро напротив, которое хорошо знают родственники и друзья ваших подопечных, и закажу еду; вам ее доставят тотчас же. Я надеюсь, вы распорядитесь, чтобы клиент получил ее сегодня же вечером. Это будет простая еда — немного ветчины, хлеб, вареные яйца, шоколад. У меня такое впечатление, что чем лучше он поест сегодня вечером, тем лучше поспит. А хорошо выспавшись, может быть, он захочет поговорить со мной завтра утром?

— То есть вы можете разговаривать со слепоглухонемыми от рождения?

— Нет, но есть, к счастью, другие люди, которые это умеют. Хотя бы те, которые учили моего клиента в детстве. До свидания, господин директор, и заранее благодарен вам за все, что вы для него сделаете. И вот еще что, самое важное: постарайтесь добиться от ваших надзирателей, чтобы они отказались от привычки относиться к заключенному номер шестьсот двадцать два только как к зверю. До того момента, пока не будет доказана его вина, пока он не будет осужден, я буду рассматривать его как невиновного. Что мы знаем о нем? Может, это только болезненно робкое, застенчивое существо! Я только что провел с ним эксперимент, который показался мне поучительным: приблизившись, я сначала дотронулся до его руки, а потом прикоснулся к лицу. Реакция была немедленной: он хотел задушить меня. Если бы ему удалось это сделать, добавился бы еще один случай к уголовной хронике… но особенно меня поразил его нечеловеческий крик. Как рев загнанного зверя, затравленного хищника, у которого вырывается ненависть к извечному своему врагу — человеку. Потрясающе. Думаю, господин директор, вас тоже это потрясло бы до глубины души, потому что я уверен: вы человек с сердцем. Этот крик — выражение нестерпимого нравственного страдания… Человек страдает… Страдает от того, что чувствует себя униженным. Страдает, может быть, от боли, природу которой мы не знаем и которая толкнула его на преступление. Он страдает нечеловечески — и в этом вся проблема. До скорого свидания, господин директор.