Посмотрела на часы и удивилась: после нашего разговора прошло три с половиной часа. Пробки пробками, но это уже перебор. Повертела телефон и набрала номер, с которого звонил Дима. Не отвечает. Посомневалась, несколько раз измерила шагами комнату и набрала номер Тихомирова. Гудки-гудки. Да что же это такое?! Еще раз и, если не ответят, пусть даже не думают, что я с ними куда-нибудь пойду!

  - Да! - женский голос? Приплыли...

  - Извините, я ошиблась.

  - Подождите! Девушка, вы знаете Тихомирова Константина Игоревича.

  - Да, - отвечаю с осторожностью, будто ступая на пол, где недавно разбила стакан и не очень аккуратно собрала осколки.

  - Четвертая больница. Нужно документы подписать.

  - Какие документы?! Какая больница?! - но в трубке уже тишина. О, нет! Нет, нет, нет! Не допускать даже в мыслях! Случилась какая-нибудь мелкая неприятность, больше ничего. Все будет хорошо!

  Последнюю фразу повторяю про себя и вслух, хватая сумочку, захлопывая дверь, выбегая из подъезда, ловя такси и всю дорогу до больницы. Там я долго выясняю, доказываю, упрашиваю, умоляю, вынуждаю и, наконец, каким-то чудом умудряюсь пробиться в реанимацию. Опять упрашиваю, умоляю и далее, пока не вспоминаю о самом действенном способе убеждения, вытаскиваю все наличные, что имею с собой и получаю форму медсестры и разрешение находиться с пациентами 'сколько угодно, только чтобы тебя не слышно и не видно было'.

  Небольшое белое помещение, невнятное пиканье приборов, друг напротив друга две кровати, вернее, не кровати, а почти инопланетные устройства с непонятными креплениями, перегородками и другими вещами, которых я и названия не знаю. Слева - Димка, Кот - справа. Димке совсем плохо. Я еще не рассмотрела их, просто почувствовала на расстоянии. Плохо совсем, могу не успеть. Подлетаю к кровати и падаю на пол, на колени: стульев нет, на кровать садиться страшно. Сейчас не до того, чтобы пытаться снять боль или залатать раны, хотя я и могу, сейчас надо вернуть его, иначе, он переступит черту, за которой мне его не достать никакими силами.

  - Дима, вернись, - забыв о 'чтобы было не слышно' в полный голос говорю я. - Ты же слышишь меня! Возвращайся сейчас же, ты можешь, иди ко мне! Ты мне нужен, иди ко мне, там нет ничего интересного. Вернись, пожалуйста, я тебя люблю, я не смогу без тебя. Живи, как хочешь, где хочешь и с кем хочешь, только вернись. Если скажешь, я останусь с вами и забуду обо всех нормах морали и прочей ерунде, ты только останься. Я люблю тебя! Сейчас же иди назад! - я повторяла эту чушь раз за разом, ничуть не переживая, что меня могут услышать врачи или медсестры и отправить в соседнее отделение лечить голову. Они заходили, кажется, вкалывали что-то в капельницы, смотрели на приборы и выходили. Я не обращала внимания. Я говорила и говорила, а когда уже не было сил говорить, шептала. И все время держала его за руку, пытаясь передать хоть немного силы и желания выжить.

  Не знаю, сколько времени я провела так, только, когда вдруг все стало нормально, было темно за окном. С трудом поднялась с пола, рассматривая повреждения, раньше времени и сил на это не было. У Димки перебинтована грудь почти до талии, гипс на ноге, все лицо в мелких и не очень мелких порезах и синяках. У Кота полностью замотана в бинт левая рука, несколько широких наклеек лейкопластыря на груди справа и на животе, огромные синяки под глазами и лицо просто искромсано. До него дойдет очередь, сейчас надо немного прийти в себя.

  Выхожу в комнату, где крутятся медсестры. Там сейчас только одна, совсем молоденькая, милая девочка. Практикантка?

  - Можно воды? - хрипло прошу. Голос меня уже почти не слушается. Девочка смотрит с интересом, но воду дает, и на том спасибо. - У вас есть киоск где-нибудь неподалеку? - поблагодарив, спрашиваю я.

  - А тебе что надо?

  - Шоколаду, - отвечаю, и чтобы девочка не решила, что я поиздеваться хочу, добавляю, - нужны углеводы, срочно.

  - Ой, да углеводов у нас, как грязи, да, Изольда Тихоновна? - оборачиваюсь и вижу дородную женщину в медицинской форме.

  - Да, Оля, чай наливай и сахара побольше нашему борцу. - Я смотрю на нее с удивлением, никого кроме нас троих здесь нет. - Что моргаешь? Это тебя наши прозвали 'борец со смертью'. Как там бой?

  - Все в порядке, - сдержанно отвечаю я, плюя через плечо.

  - Как ты это определила? - интересуется Изольда и ответом служит только неопределенное движение плеч. - Ладно, наливайте чай, а я посмотрю пока. Станислав Тихонович! - слышу ее громкий голос через пару минут. Сердце замирает, но попадаться на глаза суровому доктору, пусть он трижды сам у меня брал деньги и сам давал разрешение, не стремлюсь.

  Дрожащими руками хватаюсь за чашку с чаем, выданную Олей, пытаясь услышать то, что происходит в палате. Делаю глоток, не чувствуя вкуса. Появляется доктор, оглядывает меня с ног до самой макушки, произносит глубокомысленное 'ну-ну' и удаляется. По его довольному лицу, я понимаю, что все в порядке. Вот теперь можно и чая выпить, и щедро выделенную мне шоколадку (да у нас же их, как у собаки блох, выбирай любую, хоть все съешь, завтра опять нанесут) погрызть.

  - Ох, извините, девочки, не знаю, как я умудрилась две плитки за раз умять, обычно я его совсем не ем. - С удивлением разглядывая все, что осталось от плиток (две бумажки и два куска фольги), раскаялась я.

  - Не зря говорят, что на халяву и уксус сладкий, - отреагировала Изольда Тихоновна. - Пошли, припрячем тебя, сейчас анестезиолог придет на твоих красавцев любоваться. Нечего здесь мелькать, реанимация тебе не проходной двор. Можешь здесь поваляться, - она показывает на медицинскую кушетку в углу какого-то подсобного помещения.

  Я с наслаждением растягиваюсь на спине, телу не очень понравилось пребывание на полу в течение нескольких часов. Главное сейчас не уснуть, спать еще не время, мальчикам нужна помощь. Минут через пять бесполезное возлежание начинает меня нервировать, появляется желание встать и подвигаться, но размер помещения не способствует активному отдыху. Еще минут через пятнадцать не выдерживаю и аккуратно выглядываю. На мое счастье неподалеку обнаруживается Оля.

  - Ушел? - шепчу я.

  - Кто?

  - Анестезиолог.

  - А... ушел, можешь больше не прятаться.

  - Почему же мне не сказали?!

  - Так думали ты поспишь там немножко. Пошли, дам тебе стул, сколько можно полы вытирать.

  - Спасибо, - отвечаю, но не могу скрыть раздражение. Они всерьез думают, что я могу сейчас спать? Понимаю, конечно, что отношение к жизни и смерти у медперсонала более философское, чем у обычных людей, но не до такой же степени!

  Я захожу в палату и встречаю направленный на меня взгляд. Синие глаза сейчас кажутся почти черными. Подхожу к его кровати и снова опускаюсь на пол, устроив голову на здоровой руке. Сейчас стул мне будет только мешать, хочу быть как можно ближе к нему. К нему страшно прикасаться: любое неосторожное движение может вызвать боль. Губами мягко касаюсь ладони, рукой - обнаженного плеча. Только израненное тело на кровати не согласно с моим слишком осторожным поведением. Кот высвобождает руку, хватает меня за волосы и пытается подтянуть выше. Сил у него, конечно, нет, и я сама приподнимаюсь и, поняв, что он хочет, прижимаюсь губами к его губам. Его губы холодные и отчаянные. Черт, мне это совершенно не нравится!