Она быстрым движением сдвинула колени и метнулась в сторону, стараясь вылезти из машины. Ей никак не удавалось отыскать ручку, и она ощупывала пальцами дверцу. Тяжело дыша, он снова откинулся на своем сидении, и она поняла, что он смеется над ней. Его удивительно неприятный смех показался ей сейчас особенно неуместным. Она перестала шарить рукой по дверце, понимая, в какое глупое положение попала, и в то же время чувствуя, как от страха у нее перехватило дыхание.
— Ну, хватит ломаться! — сказал он. — Тебе уж пора разбираться что к чему. Чего ты робеешь?
— Вы украли эту машину? — спросила она.
— Ну и Устричка — еще подозревает! Нет, понимаешь, я ее не крал. Она принадлежит моей тете. Я у нее работаю. Она богатая. Когда нужно, я у нее одалживаю машину, ясно? Хочешь докажу, что не вру? Я тебя в следующий раз с ней познакомлю.
От главной магистрали их теперь отделяло не более четверти мили; она видела свет фар проезжавших машин. Ночь была сырой и туманной, и фары прорезали мглу, словно прожекторы. Они стояли у рощицы — вокруг росли низкорослые деревца и мелкий кустарник.
Он сказал:
— Ну, ладно, ладно. Успокойся. Ты не успокоишься, пока всего не узнаешь, верно? Так вот, успокойся. Полдня я работаю у этой старой тетушки шофером. Она мне не родная тетя. Вот и все дела. Вот и вся разница. Она мной довольна и позволяет мне брать машину в любое время, когда мне заблагорассудится. Вот таким путем да еще боксом я и живу. Я же тебе говорил. В деньгах не нуждаюсь. Но скоро заработаю еще больше. Видела, как я сегодня разукрасил ирландца? Не пройдет и нескольких месяцев, как я сделаюсь важной персоной. Вот так. Слово Годфри. Итак, теперь ты все знаешь. Ну, как, довольна?
— Довольна. Да. Я удивлялась. Теперь все понятно.
— Теперь ты знаешь.
— Да.
— Это что-нибудь меняет?
— В каком смысле?
— Ну, теперь все расшифровано. Смотри, эти сидения откидываются назад. Просто нужно покрутить ручку.
— Нет, Годфри, не могу. Я просто…
Он погладил ее по руке. — Это займет всего десять минут. И вреда никакого, даже если ты не готова. Слово Годфри.
Она вздохнула и постаралась придать голосу спокойствие и твердость.
— Не могу.
— В чем дело? Только не эти старые увертки. Или, может, я тебе не по вкусу?
— Нет, что вы. Мне трудно объяснить…
— Попробуй со мной. Ну чего ты испугалась?
Она не ответила, чувствовала, что он все равно не поймет. Не всегда свою мораль можно навязать другому. Но можно ли отстоять свое право иметь собственное достоинство, нечто свое, личное, или, по крайней мере, показать, что ты чего-то стоишь? Как высказать все это, не вызвав в ответ взрыва смеха? Перл всегда терпеть не могла мужчин, которые сразу на нее набрасывались, полагая, видимо, что с ней можно обращаться, как со своей собственностью. Но, господи, ведь это не впервые. В чем же разница между ним и теми другими?
Он предложил ей сигарету, и она взяла, хотя, по правде говоря, курить ей не хотелось.
На этот раз он нарочно воспользовался своей зажигалкой, чтобы получше разглядеть ее безупречную кожу и красивый профиль. Но при свете стало заметно, с какой напряженностью он на нее смотрит. Они продолжали молча курить. Она страстно желала только одного — чтобы он завел машину и двинулся вперед, но не говорила об этом. Она убеждала себя, что он хорошо с ней обошелся, потратил на нее с трудом заработанные деньги и теперь, естественно, ожидал получить то, что привык получать. И хотя ему было только двадцать три года, ей казалось, что она имеет дело с человеком на десять лет старше. Хотя он завлек ее сюда обманным путем — что ее раздражало, — она не могла ему это высказать, иначе он примет ее за хитрую авантюристку.
Наконец она не выдержала:
— Часы верно идут? — она указала на циферблат.
— Да. Все в порядке, не беспокойся. Как насчет прощального поцелуя, а?
Они поцеловались еще несколько раз, это было приятно. Он целовал ее не так жадно, как раньше, и ей это даже доставило удовольствие. Но вдруг рука его осторожно скользнула ей под юбку и попыталась стянуть с нее колготы. Это было проделано так быстро и умело, что она изумилась — ловчее она бы не сделала и сама. Она резко отдернула его руки, но они продолжали свое. Минуты две между ними шла неприличная возня: казалось, у него целых четыре руки и они одновременно действуют повсюду. Она начала звать на помощь.
Тут он остановился, но одной рукой схватил ее за шею и так крепко сжал горло, что она начала задыхаться.
— Перестань! Ты что — хочешь народ созвать?
Она схватила его руку.
— Пустите меня! Вы меня задушите!
Он ослабил пальцы, но руку с горла не убрал.
— Брось эти глупости. Перестань, Устричка. Если тебя кто-нибудь услышит…
— Честное слово, если вы снова до меня дотронетесь…
— А если ты снова завизжишь, что тогда? Что тогда? — Пальцы его сжимались, а потом, расслабились. — Раз, два и крышка. Ты на меня беду не навлекай, я этого не потерплю. Маленький Божок этого не любит.
Ее охватил панический страх.
— Пустите меня.
— Ладно, ладно. Только давай по-честному, как на ринге. Визг — это нечестный прием. Так можешь меня и в тюрьму упечь. Еще заявят, что я тебя изнасиловал.
Горизонт прорезал свет фар проезжавшей машины. Машина подъехала ближе, миновала конец проселочной дороги. Свет фар казался лучами радара, не достигающими объекта.
Теперь он гладил ей шею, стараясь успокоить.
— Ты ведь сама согласилась встретиться со мной. Не пойму, чего же ты ждала? Черт возьми, ты хороша… Ну и шейка, стройная, словно ваза. И кожа прохладная…
— Отвезите меня домой или я выйду из машины и пойду пешком.
— Послушай, у меня есть предложение. В багажнике лежат три пледа. Что если нам вылезти из машины и немного посидеть вот под теми деревьями? И не бойся, если не хочешь, ничего не будет. Обещаю.
Тут она с ужасной очевидностью поняла, что действительно находится в опасности. Сердце билось стремительно и неровно, не хватало дыхания.
— Я обещаю. Ты мне не веришь? Послушай, ты меня взяла за живое. Давай останемся друзьями. Я ведь не кусаюсь. Я не привык насиловать девочек.
— Да, но вы…
— Думаешь, я так всегда поступаю? Ничего подобного. Ты мне чертовски нравишься. Я только немножко приласкаю тебя, ведь ты не против? Я хочу, чтобы ты стала моей девушкой. Я тебе накуплю всяких вещей, надарю всего. Я тебя познакомлю с моими друзьями. Я буду паинькой.
— Вы обещаете?
— Обещаю? Не обещаю, а клянусь! Маленькому Божку можно верить. Он тебя в обиду не даст.
— Но снаружи так холодно.
— Ничего подобного, укроешься пледом и не будет холодно.
— Хорошо, — сказала она. — Но…
— Хорошая девочка. Хорошая маленькая Устричка. Годфри — человек слова. Вот увидишь.
Он наклонился к дверце с ее стороны и взялся за ручку, которую она не смогла отыскать. Открывая дверцу, он прижался щекой к ее щеке, а затем повернулся, чтобы самому вылезти из машины. Но прежде чем он успел открыть дверцу со своей стороны, она уже выскользнула из машины и помчалась по проселочной дороге. Он крикнул ей что-то вдогонку, она услышала его смех, а потом внезапно он включил мощные фары и осветил ее всю: ее летящая тень смешно подпрыгивала, словно пугало, укрепленное на проволоке. Никогда в жизни ей не приходилось бегать так быстро, она и не думала, что способна на такое. И тут она услышала, как хлопнула дверца машины, и он пустился за ней вдогонку.
В то время как она старалась освободиться от него, он оторвал ей от трусиков один чулок, и теперь чулок спустился вниз и она чуть не споткнулась. К тому же она поранила ногу о камень и налетела на корягу; только бы поскорее укрыться от света фар: вот-вот его тень накроет ее тень. Изгородь — каким-то образом она перебралась через нее, разорвав юбку, и очутилась в поле. Поле было пустое, ничем не засеянное, похоже, что вспаханное; бежать по нему было трудно; сейчас он настигнет ее, спасения нет. Слева росло несколько деревьев. Она бросилась в ту сторону, устремилась ко второй изгороди и перепрыгнула через нее в темноту кустарника; нет сил дышать, все внутри разрывается; канава; она упала в нее, не выбирая места; в канаве было сухо; кусты ежевики зашуршали под ней, а потом прикрыли сверху.