— Предупредить о чем?

— Теперь моя очередь быть сдержанным, доктор. Есть вещи, о которых я не могу говорить, но должен сказать, что вашему другу угрожает опасность в том случае, если он был одновременно другом Ленанте. Опасность смертельная. Конечно, вам, как доктору, — одной смертью больше или меньше…

Классическая шутка не рассмешила его. Но он и не рассердился. Он сказал:

— Послушайте, мсье Нестор Бюрма. Это не является профессиональной тайной, это, скорее, вопрос такта. Я хотел бы сообщить другу о вашем визите.

Я встал и указал на телефон.

— Дело спешное, — сказал я. — Сообщите ему сейчас же, если у него есть телефон. Я могу выйти в другую комнату.

Он тоже встал.

— Я не решался попросить вас об этом.

— Я очень сообразителен, — улыбнулся я. — И, за редкими исключениями, прекрасно воспитан.

Пока он разговаривал, я курил в коридоре трубку и любовался копией «Урока анатомии». Спустя короткое время дверь кабинета открылась.

— Пожалуйста, мсье Бюрма.

Я зашел в кабинет. Казалось, что доктор Кудера испытывал облегчение. Тяжелая для него обязанность была выполнена.

— Мсье Шарль Борено не видит никаких препятствий для встречи с вами. Напротив, он вас ждет. Запишите, пожалуйста, его адрес.

По бульвару Араго я спустился до перекрестка Гоблен и в газетном киоске купил пачку вечерних изданий. Не в обычаях полицейских сообщать свои интимные мысли прессе, но умеющий читать между строк всегда может найти в статьях журналистов интересную для себя информацию. Мне хотелось бы узнать, было ли у полиции свое собственное мнение относительно насильственной смерти отставного инспектора Норбера Валена и в чем конкретно оно заключалось. Но ни во «Франс суар», ни в «Пари-пресс», ни в «Энформасьон» ничего не было. Только то, что я уже вычитал в «Кренюскюль». Лихая болтовня с ироническим подтекстом по поводу злоклхючений бывшего полицейского, но все при этом придерживались версии о ночных разбойниках. Маловероятно, чтобы полиции пришла в голову мысль о каком-то цыгане, при всяком случае пускающем в ход нож и болезненно реагирующем на ущемление национальной чести, который угробил бывшего инспектора, приняв его за кого-то другого. Не могло ей также прийти в голову, что бедняга, двадцать лет спустя, как у Александра Дюма, обнаружил что-то, связанное с тайной моста Толбиак, и заплатил за это своей жизнью. Хотя кто знает… В наши дни самые высокопоставленные чиновники с набережной Орфевр являются членами комиссий по присуждению литературных премий за детективные романы. Это налагает отпечаток и на рядовой полицейский состав. Вкус к авантюрным повествованиям в сочетании с профессиональной подозрительностью располагает к измышлениям. Хотя измышления — не совсем точное слово. Все-таки странно, что этот Норбер Бален явился на свалку к Ленанте, судя по всему, прочитав статью, на которую я вдохновил Марка Кове. Конечно, он был чокнутый, но все же…

Размышляя над этим, я повернул назад и дошел до фабрики гобеленов. Сквозь зарешеченные окна виднелись ткацкие станки. Напротив было предприятие Борено, который занимался деревообработкой. Провинциальное спокойствие этой извилистой улицы с узкими тротуарами нарушал пронзительный визг циркульной пилы. Я толкнул калитку в воротах, но она была заперта. Тогда я нажал на звонок, и дверь автоматически открылась. Из небольшого флигеля навстречу мне вышел сторож, глядя на циферблат наручных часов. Затем он перевел взгляд на газеты, которые я держал под мышкой (карманы у меня заняты кисетом и трубкой, газеты положить было некуда). Возможно, он принял меня за уличного продавца газет.

— Я к мсье Борено, он меня ждет, — коротко сказал я, чтобы сразу внести ясность.

Сторож еще раз взглянул на часы.

— Вы пришли вовремя, — сказал он. — Еще минута, и я не знаю, открыл ли бы я вам калитку.

Визг циркульной пилы внезапно прекратился. На фабрике установилась какая-то странная тишина.

— А почему? — спросил я.

— Вы не слышите пилу, мсье?

— То есть я ее больше не слышу.

— Это я и хотел сказать. Это час «икс». Мы прекращаем работу…

Он почесал в затылке.

— … и я не знаю, в какой степени я участвую в забастовке. Должен ли я впускать и выпускать людей.

— Спросите в забастовочном комитете.

— Я думаю, что именно это мне и нужно сделать. А пока, раз уж вы пришли и должны увидеться с мсье Борено, то это вон в том здании.

Я поднялся на крыльцо здания с надписью «Дирекция». Секретарша, к которой я обратился, отправила меня на второй этаж. Там была еще одна секретарша, как одержимая печатавшая на машинке, давая тем самым понять, что она в забастовке не участвует. С большим трудом я оторвал ее от клавишей и вручил свою визитную карточку. Она отнесла ее кому положено и вернулась, приглашая следовать за ней. Я вошел в солидно обставленную комнату с печкой, от которой шло приятное тепло. Какой-то субъект лет пятидесяти, хорошо одетый, полный, широкоплечий, смотрел во двор через окно с муслиновыми занавесками. Лицо его выражало досаду, если не сказать больше. Внизу собирались рабочие, их голоса доносились до нас. Мсье Шарль Борено оторвался от этого удручающего зрелища, повернулся на каблуках и смерил меня взглядом с головы до ног. Как и сторож, он покосился на пачку газет у меня под мышкой, затем настолько приветливо, насколько позволяли обстоятельства, шагнул мне навстречу с протянутыми руками.

— Нестор Бюрма! — воскликнул он. — Старина! Ну, как ты жил все это время?

Мне пришлось выразить молчаливое удивление. Все дело в том, что такого приема я не ожидал. Он долго и сердечно жал мне руку. Я не противился.

— Ну как? — продолжал Борено, владелец деревообрабатывающего, лесопильного и прочих предприятий. (Во рту блестели золотые коронки.) — Ну что, не узнаем прежних друзей? Когда старина Кудера позвонил мне и сказал, что какой-то чокнутый по имени Нестор Бюрма хочет видеть меня по поводу моего знакомого старьевщика, я ответил, что приму тебя с удовольствием, но ведь я не мог сказать ему все, этому славному доктору, не так ли? Ну, теперь-то ты вспомнил? (Он выпустил мою руку из своей, но это не высвободило мой интеллект.) Ну же, ты ведь сыщик! Фамилия ввела тебя в заблуждение. Да, когда мы познакомились, меня звали не Борено.

— Боже мой! — воскликнул я. — Бернис! Камил Бернис!

Он прижал палец к губам:

— Тсс! Не так громко. Камил Бернис мертв и похоронен. Не будем возвращать его к жизни. В действительности он и не существовал никогда.

— От вас можно спятить, — проворчал я. — Вы все меняете фамилии, как перчатки.

Он ухмыльнулся.

— Нет, постой. Моя настоящая фамилия никогда не была Бернис. Моя настоящая фамилия — это та, которую я ношу сейчас… и достойно: Шарль Борено. Среди анархистов, где нет особенно любопытствующих и где не требуют документальных свидетельств, меня называли Бернисом. Отчасти из-за семьи, отчасти по другой причине. Когда я… остепенился, я стал жить под своей настоящей фамилией.

— Очень хитроумно, — согласился я.

— Да.

Он вздохнул, подошел к окну и посмотрел во двор. Рабочие внизу митинговали.

— Надо быть очень хитроумным, — продолжал он, — чтобы победить в споре этих парней.

Он резко обернулся ко мне:

— Я стал капиталистом, старик. Я унаследовал это предприятие, реконструировал его и сделал процветающим. Нельзя поджарить яичницу…

— Знаю, знаю: не разбив яйца.

Он сжал челюсти, лицо его приняло агрессивное выражение.

— Убеждения меняются. Может, тебе не нравится то, что я говорю.

— Ну, знаешь…

Он улыбнулся:

— А ты-то… стал сыщиком.

— Частным сыщиком. Есть небольшая разница.

— Пожалуй. Черт возьми! Давай сядем. В нашем возрасте уже не вырастешь.

Он сел за стол. Я подвинул к себе кресло и устроился в нем. Он закурил сигарету и стал вертеть в руках нож для бумаги. В соседней комнате долго звонил телефон.